Стая - Ольга Григорьева

– Я тоже опасен, конунг, – ответил Белоголовый. – Но разве мы здесь для того, чтоб пугать друг друга? В Борре много еды, питья и красивых женщин. Не лучше ли порадоваться нашей встрече и отведать предложенных нам угощений?

– Ты прав, ярл, – улыбнулся Олав, стрельнул взглядом в сторону Остюга. – Ты, как всегда, прав…

После той боли, что причинил ей брат, Гюда уже ничего не чувствовала. Вокруг шумели и смеялись воины, шаркали юбками урманские девки, вели пространные беседы о каких-то своих родичах Олав с Ормом. Напившийся хмеля Остюг противно хихикал и тыкал кулаком в бок своего рыжебородого соседа. Тот не обращал на мальчишку никакого внимания – усадил на колени дородную румяную урманскую девку, беззастенчиво лапал ее за пышную грудь. Девка трясла вылезшими из-под платка светлыми волосьями и хохотала, широко открывая рот и щеря мелкие ровные зубы. У дверей избы бонды затеяли какую-то перепалку, некоторые из воинов Орма громко сопели, завалившись мордами на стол. Какой-то кряжистый маленький урманин влез на скамью и во все горло орал сочиненные о себе самом висы. Немногие из его приятелей еще слушали, вяло прихлопывая ладонями и топая ногами в такт речам.

Весь этот шум, крики, смех – все текло мимо Гюды, словно не касаясь ее. Словно она была не в избе, а совсем в другом месте и глядела на урманский пир издалека, бесстрастно, как деревянное идолище Перуна на холме близ Альдоги. Поэтому, когда Орм облапил ее сзади горячими и потными руками, она даже не поняла, что должно случиться. Завалилась назад, запрокинула лицо, ощутила на губах мокрые и соленые чужие губы. К горлу подкатила тошнота, забулькала внутри, выплеснулась наружу злым воплем:

– Нет!

Извиваясь, Гюда попыталась оттолкнуть варяга. Сил не хватало. Скрючив пальцы, княжна впилась ногтями в его спину, полоснула сверху вниз. Под ногтями затрещала ткань рубашки. Урманин расхохотался, сгреб руки княжны, закинул ей за голову, притиснул к лавке. Жадной ладонью полез Гюде под рубаху, нашарил грудь, стиснул, принялся мять, словно ее тело было лишь тестом.

– Тварь! – согнув колени, Гюда ударила урманина ногами в живот. Удара не получилось, Рука урманина вынырнула из-под ее юбки, взвилась вверх. Боли Гюда не почувствовала, лишь услышала громкий звук пощечины, да на глазах выступили слезы, затягивая мутной пеленой красное от пива лицо Орма, его усмехающийся рот. Целясь в эту зияющую над ней темную дыру, она плюнула.

Первый удар рассадил ей губу – во рту появился кровавый привкус. От второго, пронзившего всю голову – ото лба к затылку – странной, звенящей в ушах болью, у нее онемели руки…

Больше Гюда не сопротивлялась. Ей стало все равно – жить или умереть, быть наложницей убийцы Орма или дочерью князя Альдоги. Мокрые, похожие на лягуху губы запрыгали по ее шее. Орм подхватил Гюду, забросил на лавку рядом с собой. Засопел, нависая сверху, рванул с плеч рубаху. Поизношенная за время похода ткань затрещала, оголившиеся лопатки ощутили мягкое прикосновение расстеленной на лавке шкуры. Урманин вцепился одной рукой в волосы Гюды, другой принялся шарить по ее груди и животу, как будто что-то искал. Его сопение становилось все громче, он склонился, жесткой бородой принялся царапать кожу княжны. Подол юбки накрыл живот Гюды, коснулся одной из грудей.

Княжна рванулась в последний раз, надеясь впиться зубами в удерживающую ее руку Белоголового. Не дотянулась. От резкого движения в глазах запрыгали серые точки…

Орм довольно зарычал, уперся ладонью в лавку, попутно заслонив рукой древесный глаз, навалился на Гюду. Ей стало трудно дышать, на миг мелькнула радость – сейчас она задохнется и умрет и ничего плохого с ней больше не случится, – но тут низ живота опалило короткой болью, ляжкам стало горячо…

Боль исчезла и надежда умереть – тоже…

Тяжело дыша, урманин отвалился от Гюды, сел. Она не могла даже пошевелиться – ее тело больше не принадлежало ей, став тяжелым, чужим, нелюбимым… Орм одернул юбку княжны, прикрывая ей ноги, набросил лохмотья рваной рубахи на грудь. Потянулся к столу, взял обглоданную куриную кость, кинул княжне на живот:

– Ты понравилась мне. Можешь есть.

Гюда шевельнулась, сбрасывая кость на пол. Одна из хозяйских собак подскочила к подачке, рыча, выхватила кость из-под Гюдиных ног.

В оглушившей ее тишине, хотя вокруг по-прежнему шумело застолье и открывались бородатые чужие рты, княжна поднялась на ноги. Колени дрожали. Рваная рубашка распахнулась, обнажая грудь. Несколько сидящих близко к Гюде урман зашумели, один плотоядно причмокнул, другой облизнулся. Заметив их интерес, Орм зло стукнул Гюду в шею, сбросил со скамьи на пол:

– Пошла прочь!

В голове Гюды плескалась пустота, комариным звоном ломилась в уши. Очутившись на полу, княжна поджала ноги, села, огляделась, словно пытаясь уразуметь, как оказалась в столь странном месте. Ее взгдяд скользил по чужим лицам, спотыкался о факелы, достиг скамьи, где сидел Остюг. Брат-смотрел на нее и улыбался – презрительно, насмешливо, с каким-то недетским злорадством. Он стал таким же, как тот, что забрал его из родного дома. Убийцы урмане сделали его подобным себе…

Орм сделал его таким…

Пустота чмокнула, сковавшие разум княжны тучи расступились. В животе у Гюды словно скрутился толстый пеньковый жгут, метнулся змеиным жалом сквозь грудину, пронзил голову, ударился в правый висок. Нет, уже не болью – прежней ненавистью влил силу в измученное тело княжны. Забыв обо всем, Гюда извернулась и кошкой прыгнула на грудь Орму. Не ждавший нападения урманин завалился на лавку, нелепо раскинул руки в стороны. Гюда зарычала, ногтями вцепилась ему в глаза, вонзила оскаленные зубы в холм кадыка. Рот забился жесткими волосами урманской бороды, на языке появился привкус крови. Обороняясь, Белоголовый стиснул ее глотку, не позволяя вздохнуть. Гюда захрипела, перед глазами поплыли круги, однако она не ослабила хватку и не разжала зубы. Даже когда в ее голове с треском принялись лопаться невидимые пузыри, она лишь еще сильнее стиснула челюсти. А затем на ее затылок обрушилось что-то тяжелое, последний пузырь крякнул, разваливаясь на крошечные скорлупки-точки, и все исчезло…

Ее не убили и даже не избили. Просто вышвырнули во двор, как ненужную старую вещь. Очнувшись, Гюда обнаружила над собой темное небо, усеянное точками звезд, да щербатый месяц в желтой опояске тумана. Дворовая псина – большая, старая, подволакивающая заднюю лапу, подошла к княжне, обнюхала ее лицо и равнодушно затрусила прочь, поджимая облезлый хвост под задние лапы. Гюда села, охнула от пронзившей затылок боли, обеими ладонями стиснула низ живота. Ей было больно, стыдно и одиноко. Она больше не хотела быть дочерью князя, которая, как побитая хозяином сучка, скулит на чужом дворе. У нее больше не оставалось надежды сохранить свою честь, у нее уже не было брата, ради которого стоило жить… Не осталось ничего, что могло привязать ее к этой чужой и холодной земле.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});