Король Яяти - Вишну Кхандекар

Я отлично знал, почему меня отсылали в сад за цветами — когда я вернулся, Деваяни уже не было, а моя опочивальня сохранила следы торопливого, но тщательного осмотра.

Позднее Деваяни спросила:

— Отлучался ли король во время моего танца и заходил ли он в свои покои?

— Ну разумеется, — с наигранной небрежностью ответил я. — Ты так танцевала, что я стал думать о награде, вспомнил об ожерелье и сам принес его.

— Вот как. А известно ли уже королю о загадочном исчезновении Шармишты?

В тот же день я убедился, что преждевременно торжествовал победу над кознями Деваяни.

Солнце село, улегся ветер. Ночь вступала в свои права, краснея закатом, нерешительная, как юная жена, зажигающая один за другим светильники звезд. Нежное спокойствие ночи не уняло бурю в моей душе. Прошлой ночью я думал лишь о том, как спасти Шармишту и Пуру от почти неминуемой гибели, и, когда убедился, что она вне Хастинапуры, возликовал. Но этой ночью я не мог отделаться от мучительной мысли — где Шармишта, в объятиях которой я находил покой? Я возлежу на мягком ложе, а где она? Дрожит от холода на каменном полу храма, жестком, как мое сердце? Дрожит от холода, но думает о том, как согреть маленького Пуру? Я ведь не просто говорил Шаме, что люблю ее, я был уверен в своей любви. И что же — не посмел ни защитить свою любовь, ни уберечь ее? Предал собственного сына? Кача на моем месте бежал бы вместе с ними в Гималаи…

Кача. Я уже натянул тетиву, чтобы лишить жизни ни в чем не повинную птицу, но Кача остановил мою руку.

Пуру. Ни в чем не повинный беспомощный птенец, которого я прошлой ночью…

Маленькая девочка в обители потянулась к цветку, чтоб сорвать его для Качи, а он не дал ей.

Шама. Прелестная и покорная, как цветок, а я прошлой ночью…

Я приказал подать мне вина и залпом осушил один за другим два кубка. Мне стало легче, и я заснул.

Однако сон, который мне приснился, был так страшен, что лучше бы я остался бодрствовать.

Во сне я погрузился в густую тень — ничего не видел, но ясно слышал голоса. Один из них был моим собственным, хоть исходил не из меня. Другой я опознал не сразу, вначале мне показалось, что это говорит Кача. Голос был грозен.

— Ты любишь Шармишту? — спросил голос. — Действительно любил ее?

Мой голос звучал напыщенно и хвастливо:

— Как можно сомневаться в моей любви к Шармиште? Не я ли выпустил ее из темницы?

— В твоей любви нельзя было бы сомневаться, если бы ты сам бежал с Шармиштой. Кто любит, тот готов отдать жизнь ради любимой. Что ж ты лежишь? Еще не поздно. Оставь дворец, найди в лесу Шармишту, привези ее. Предстань пред Деваяни, скажи ей, что вы с Шармиштой любите друг друга и что Шармишта тебе жена. Как и Деваяни. Шармишта одна в лесу, неизвестно, останется ли она жива, а ты боишься ей помочь? Ты совершил предательство. Ты жалкий трус.

Голос гремел, как молот, падающий на наковальню, слова били в меня, как камни из катапульты. Я сел в постели, обливаясь холодным потом.

Вдруг Деваяни утром заметит, что я ночью пил? Она же не простит, она и так зла на меня, а тут еще вино, нарушенная клятва…

Я с трудом взял себя в руки.

Наутро Деваяни не обратила внимания ни на что. Она принесла дурные вести: заболел Мадхав, он в сильной горячке.

— Король не знает, где мог простудиться его друг?

— Откуда? Мадхав был со мной позавчера, когда ты танцевала, потом исчез, и больше я его не видел.

— Как мог король его видеть, если Мадхав возвратился домой только под утро, насквозь промокший?

Я распорядился послать к Мадхаву придворного лекаря, а несколько позднее сам отправился его проведать. Меня томили плохие предчувствия.

Колесница остановилась перед домом Мадхава, откуда навстречу мне вышла тоненькая девушка, в которой я едва узнал Тараку. Тарака выросла и из смешной девчушки превратилась в юную красавицу. Куда девалась ее детская беспечность и прямота? Она встретила меня церемонным поклоном, залившись, правда, яркой краской. Не говоря ни слова и не поднимая глаз, Тарака провела меня к больному.

Мадхав горел в жару. Меня он не узнал. Лекарь прочитал вопрос в моих глазах и незаметно покачал головой. По его знаку вошла женщина с фиалом резко пахнущего снадобья. Ее лицо было закрыто покрывалом, но что-то знакомое сквозило в ее движениях. Она склонилась над больным, смочила его губы снадобьем, сменила мокрую тряпицу на лбу. Мадхав проговорил что-то — быстро и невнятно. Он бредил.

Кто эта женщина? Мать Мадхава — глубокая старуха, его сестра, мать Тараки, умерла несколько лет назад.

Женщина скользнула обратно к двери, от быстрого движения покрывало упало с ее головы, и я узнал Мукулику!

Мукулика! Мать изгнала ее когда-то из дворца, а я ни разу не справился, где она и что с нею. А ведь не одна Мукулика была повинна в прегрешении, навлекшем на нее гнев королевы-матери.

— Все ли благополучно в твоей жизни, Мукулика? — сердечно спросил я.

— Заботами вашего величества, — поклонилась Мукулика.

Мне ясно представилась ночь смерти отца. Оазисом в пустыне была в ту ночь Мукулика для изнемогающего путника. Я припадал к ее губам, как к источнику живой воды, и тень смерти укорачивалась, отступала.

Я устыдился любовных воспоминаний у постели тяжело больного друга.

По знаку придворного лекаря я вышел, чтоб не утомлять Мадхава. Мукулика последовала за мной, расспрашивая о королеве, о нашем сыне…

Я едва слушал ее.

Где сейчас маленький Пуру? Что с ним и что с Шармиштой? Принцесса Шармишта, осыпавшая в детстве кукол на игрушечной свадьбе жемчугом вместо риса, теперь скитается, выпрашивая горстку риса, чтобы накормить плод нашей с ней любви.

Мукулику встревожило мое молчание.

— Я что-то сделала не так, ваше величество? — робко вопросила она.

— Не ты, а я.

И поспешил добавить:

— Я так давно тебя не видел и нежданно встретил у постели моего друга, за которым ты так умело ходишь. Но ты ведь не ответила на мой вопрос. Расскажи мне о своей жизни. Что привело тебя в этот дом?

— Я живу в доме человека великой мудрости и святости. Он путешествовал по святым местам, прибыл в Хастинапуру и решил здесь задержаться. Мы все живем в старом монастыре неподалеку от театра. Когда Мадхав свалился в горячке, его старуха мать перепугалась. Что тут творится, я толком не знаю. Мадхав как будто был влюблен и собирался вскоре привести жену в дом. Он хотел рассказать вам об этом, но ночью вдруг сильно захворал — сначала жар, потом стал бредить. Мать не знала, что ей делать. Она часто приходила в монастырь послушать проповеди гуру, поэтому и бросилась к нему за помощью. Гуру написал заклинания от болезни, и, зная, что в доме некому ходить за больным, кроме старухи и Тараки, прислал меня сюда.

— Я желал бы увидеть мудреца. Может быть, его проповеди и мне помогут найти душевный покой, в котором я так нуждаюсь.

Мукулика загадочно улыбнулась, но ничего не сказала.

Позже, прощаясь с ней, я попросил:

— Ухаживай получше за Мадхавом. Он брат моей души. Прошу, не оставляй его ни на минуту, и я вознагражу тебя.

Ночью я опять не мог заснуть. Сначала я долго раздумывал о судьбе Мукулики. Как переменилась та Мукулика, которую я знавал в Ашокаване, — вместо искусной любовницы передо мной предстала женщина, исполняющая долг милосердия. Что это за гуру, о котором она говорила? Я хочу с ним встретиться. Если он умеет глубоко проникать в тайны человеческого сердца, может быть, он всеведущ? И может быть, откроет мне, что сталось с Шармиштой и с Пуру?

Мысль о них жгла меня, как раскаленные уголья. Что с ними? Может быть, Шармишта вернулась под родительский кров? Осмелится ли она появиться там с ребенком? А что, если, не совладев с отчаянием, Шармишта прижала маленького Пуру к груди и бросилась с утеса в воду?

Стоило мне закрыть глаза, как из мрака всплывали передо мной изувеченные тела Шармишты и Пуру. Стервятники расклевывали их… Я вздрагивал и открывал глаза — тогда мне чудились языки пламени и голос, с насмешкой вопрошавший:

— А где же тот, кто виноват в их гибели? Где пылкий любовник? Где беспечный муж? Где отец, предавший малолетнего сына? Где этот трусливый пьяница?

Языки огня плясали передо мной и днем и ночью. Я искал убежища в вине и пил все больше и больше.

После мучительной ночи я отправлялся утром в дом Мадхава, но эти последние посещения повергали меня в еще большее уныние.

Мадхав не приходил в себя, его болезнь противилась всем стараниям придворного лекаря.

Старенькая мать Мадхава не смыкала глаз, сторожа сына от смерти, которая, как кобра, изготовилась к броску. Мукулика ходила за больным, не зная отдыха. Тарака тоже не покидала комнату Мадхава: забившись в угол, она смотрела на всех глазами перепуганного олененка.

На пятые сутки Мадхаву будто стало чуть получше. Он перестал метаться и стонать, его дыхание сделалось ровным. Впервые за эти дни разгладились морщины на лбу лекаря, впервые сложились в улыбку губы Мукулики.