Верность - Марко Миссироли

Молодой человек! – Анна повернула голову к внуку. – Бабушка хотела полетать, как Супермен, но ничего не вышло.

Мальчик с серьезным видом дотронулся до гипса на руке.

Маргерита окинула взглядом палату, из пяти коек только рядом с женщиной в углу кто-то сидел. Еще на входе она вспомнила, как сюда привезли Андреа после укуса собаки: взглянув в окно, узнала дом напротив, но в прошлый раз их поместили тремя этажами выше. Тот дом уже отреставрировали, и улица стала пешеходной. За эти годы, незаметно для них самих, их связь с Андреа только окрепла (хоть Маргерита и не понимала почему), поэтому она многим с ним делилась. Взяв в руки телефон, она написала: «Мама упала и переломала себе кости на МОЕЙ лестнице, что ты там говорил про телесную карму?»

Сообщение пришло Андреа, пока он дожидался последнего ученика. Перечитав его, вспомнил, как когда-то говорил Маргерите о том, что ее обман с Конкордией может выйти боком и стать причиной самых неожиданных проблем со здоровьем. Работая с человеческим телом, он пришел к выводу, что противоестественные действия отражаются на всем организме. Значит, наше тело – это судилище, подытожила она.

Тут он увидел у входа в парк Равицца спешившего к нему ученика. Ноги от холода окоченели, а от работы в газетном киоске слипались веки. Ему не терпелось освободить это восьмидесятикилограммовое тело от десяти процентов жира. Джорджо был заядлым велосипедистом и ценил его как тренера. Андреа же называл его учеником, как и остальных.

Он наблюдал, как Джорджо снимает куртку и завязывает кудрявые волосы в хвост.

– Как дела на работе?

– Просто валюсь с ног.

– Давай разминайся. – Написал Маргерите, что перезвонит позже, и дал знак Джорджо ускориться.

Всякий раз, видя Джорджо на тренировке, он понимал, почему влюбился. Надев на Джорджо утяжелители, они приступили к отжиманиям с минутным перерывом. Чтобы увеличить нагрузку, Андреа давил рукой на спину Джорджо, это была правая рука – от большого пальца к указательному тянулся заметный шрам. Он больше не ездил к ореху, под которым они закопали Цезаря. Через какое-то время после смерти пса он снова принялся колесить на машине по ночным окраинам: районы Роццано и Барона, широкие улицы с железными ставнями, исполосованными граффити, и с курильщиками во дворах, так он чувствовал себя куда лучше, слушал Карбони, порой выбирался в исторический центр к строящимся павильонам «Экспо», этим живым мемориалам, ехал по дорогам, которые никуда не вели, затем любопытство привело его к закоулкам напротив Триеннале. Он медленно проезжал по ним, разглядывая машины на обочинах – то пустые и темные, то занятые. Как-то вечером он тоже припарковался у обочины с включенными фарами – Radiohead играли Reckoner. Практически сразу в окно постучали. Около машины стоял средних лет незнакомец, в распахнутой рубашке, с ухоженной бородой и вежливой улыбкой. Разблокировав дверь, Андреа пустил его внутрь, прикрутил магнитолу и откинул сиденье назад. И сам удобно расположился, в то время как незнакомец запустил руку под его футболку и расстегивал ему штаны: Милан прекрасен даже из окна машины – прозрачные ночи в жаркую пору. С тех пор на Триеннале он соглашался только на минет. Иногда, пока кто-то трудился у него между ног, он думал о Маргерите, о том, как это было с ней: ее искусные губы и его замешательство от такой неожиданной опытности.

Держа руку на спине у Джорджо, в конце пятого подхода он нажал сильнее, чем следовало, и Джорджо рухнул на коврик, утащив с собой вниз и его: оба расхохотались. Андреа с трудом изображал непринужденность, хотя в последнее время и с этим стало получше. В этот зимний вечер они очутились на земле, и февральский холод покалывал им лица. Андреа уволился из «ФизиоЛаб» практически сразу: устав чинить человеческие тела, он решил делать их сильнее. Он брал сорок евро в час, и его время было расписано по минутам, потому что в первой половине дня он работал в киоске. Продай его, сказал отец, выйдя на пенсию. Я оставлю его себе, ответил Андреа.

В утреннем сумраке София поднимала железные ставни хозяйственного магазина. Зимой они открывались раньше: в полвосьмого. Толкнув дверь, она замерла на месте: бумажный пакет, привязанный за красную ленточку, свисал со стеллажа у витрины. Обернувшись на парковку Ларго Бордони, она надеялась увидеть серебристый «Гольф»: в прошлый раз Томмазо ждал в машине, чтобы не пропустить ее реакцию на сюрприз.

С пакетом в руках она вошла в магазин, зажгла свет и заглянула внутрь: в пакете были эклеры с ореховым кремом. Подумала, что стала привыкать к сюрпризам, как жители Римини привыкают к праздничному настроению. Ее пугало, что это все из-за возраста: тридцатилетие – время привыкания и запоздалых бунтов. Под видом бунта она постриглась под мальчика и встречалась с мужчиной, который тайком приносил ей завтраки на работу. Прикрыв глаза, она с наслаждением съела пирожные в полумраке; по утрам в магазине всегда стоял запах древесины.

Поблагодарила Томмазо, отправив восклицательный знак – это было их символом. Затем включила освещение, радио и окинула взглядом магазин – все ли на своих местах. Выставила на стеллажи подставки под вазоны и лейки для полива. Было холодно, и от моря поднимался туман, который вряд ли рассеется раньше полудня. В магазине все еще стояла витрина с товарами для дома, не проданными в праздники, можно было снизить цену на тридцать процентов, ничего не убирая, – она не любила разбирать рождественские витрины. София прошла за прилавок, с вешалки на нее смотрел синий рабочий халат, мама проходила в нем десять лет, и недавно отец снова принес его в магазин. Он придет ближе к полудню и скажет, что в приличном магазине нужно стоять у прилавка в рабочей одежде, но она пропустит его замечание мимо ушей.

Через три года после побега из Милана она уговорила отца вернуться в магазин. Когда она выставляла фотографии в «Инстаграме» – стеллажи с товарами или угол прилавка с книгой на первом плане, – они собирали не менее двухсот пятидесяти лайков. Словно и по ту сторону экрана разделяли ее чувства: книги пускали в ней корни только тогда, когда она проживала их на рабочем месте, за прилавком. Хотя порой ей достаточно было взглянуть на вывеску «Хозяйственные товары Казадеи», чтобы ощутить нечто похожее на радость.

Без десяти восемь появился первый покупатель, искавший штукатурку, два десятка обойных гвоздей и четыре железных дюбеля. На своих сильных ногах София забралась на стремянке к верхним полкам с товаром, затем упаковала гвозди и дюбеля в газетную бумагу.