Беглая Русь - Владимир Владыкин

Жернову ничего другого не оставалось, как принять к сведению полученное от сторожа сообщение и ожидать результата его ночной облавы. Впрочем, тогда же он ещё пожалел, что не снабдил сторожа нарядом милиции. Но об этом он вспомнит значительно позже, а тогда он не преминул усомниться в сказанном Староумовым, и мысленно сказал кладовщику: «Эх, Ваня, ну и хитёр же ты, брат, на кого-то указывать ты мастер, а в действительности никого не поймаешь. Хочешь сбить меня с толку с единственной целью, чтобы я не догадывался о проделанном тобой к своему подворью золотому ручейку? Так что тебя надо проверить в первую очередь, сколько за ночь шастаешь домой с аклунком на плече?»

Глава 15

Летняя звёздная ночь окутывала обширный колхозный двор с его многочисленными хозяйственными и служебными постройками. В разных базах стукали копытами о дощатые перегородки то лошади, то быки; взмыкивали коровы, похрюкивали свиньи; и среди них попискивали крысы. В дежурном помещении в маленькой оконце жёлтым мутноватым облачком светилась керосиновая лампа…

Такие же, не столь яркие огоньки, а то были видны и вовсе тусклые, из раскинувшегося по обе стороны балки посёлка. На поляне вовсю горел костёр, была слышна гармошка, звонкие поющие голоса девчат; но из-за отдалённости поляны до скотного база они доносились несколько приглушённо. К полночи костёр там уже затухал, умолкала и гармошка; молодёжь разбредалась по хатам то парами, то в одиночку; в ночи еле слышно звучала грустная песня. В посёлке огни тоже угасали, хаты погружались в кромешную темень. Лишь несколько огоньков то там, то тут ещё горели слабо-слабо.

И лишь на току, под элеватором, ярче всех горел фонарь, как путеводная в степи звезда, освещая зернохранилище, машины, вспученные кучи зерна под открытым небом. И возле МТС негромко постукивал движок дизельной электроподстанции.

Афанасий Мощев только что вышел из своей каморки, чтобы в очередной раз обойти скотный баз. Он на ходу курил самокрутку, прикрывая её заскорузлой ладонью после каждой затяжки. В тёмно-синем небе зазывно перемигивалось сонмище крупных и мелких звёзд, словно рассыпанных по иссиня-чёрному сукну узорами жемчужного бисера. Некоторые звёзды сияли, как грани отполированного алмаза или бриллианта, излучавшего характерные для него оттенки…

Афанасий с ненасытной первобытной жадностью втягивал в себя едучий горький дым цигарки, от которой иногда отскакивали малиновые искорки и тут же гасли. И он сердился на них, раздувал ноздри, так как эти рукотворные звёздочки могли его выдать Староумову, сторожившему на току. Ведь со стороны тока колхозный двор просматривался из конца в конец как на ладони. Поэтому малейшая искорка могла привлечь к себе внимание зоркого сторожа, которого надо было усмотреть, когда он чёрной тенью проплывёт в ночи домой, унося на горбу мешок с зерном.

Вот уже который год Староумов, совмещавший кладовщика и сторожа, нёс свою очередную вахту. А для Мощева такой сосед по службе был крайне неудобен, зато его подменщик Роман Климов в этом отношении подходил больше, который так не мнил из себя колхозного хозяина, как это почти открыто показывал Староумов. Всякий раз при мысли о кладовщике у Афанасия злобно сверкали глаза, люто ненавидевшего его в должностях сторожа и кладовщика. Впрочем, к Жернову отношение Мощева тоже было ничуть не лучше. Однако во избежание скандалов и нежелательных стычек он стоически терпел и того и другого, как своих злейших недругов. Во-первых, Мощев не раз видел ночные вояжи сторожа домой с аклунком на плече. Во-вторых, такая ненаказуемая смелость кладовщика объяснялась известной дружбой с председателем, который, правда, не очень афишировал свои особые отношения со Староумовым. И, зная это, у Мощева взыграла, непреоборимая зависть к Староумову, так удачно пользовавшемуся служебным положением в свою выгоду. А почему, собственно, ему самому не делать то же самое? И в случае чего, пусть только попробует пикнуть Староумов на него, как тотчас будет разоблачён…

Афанасий, ряболицый, ещё нестарый мужик, не знал точно, сколько теперь было времени, течение которого, впрочем, он угадывал чутьём. Но стоило ему немного прикорнуть или выпить, как он начинал путаться, не улавливая чутьём своего внутреннего pитма; и сколько можно было ещё валяться на топчане, чтобы потом выйти из каморки и выследить, наконец, сторожа да накрыть его с поличным. Но это надо было сделать с самого начала, как он узнал о ночном промысле Староумова. А теперь прошло несколько лет, хотя застукать никогда не поздно. А тогда ему самому захотелось найти лазейку к колхозному достоянию. Своим примером Староумов как бы вдохновил Мощева, склонного к воровству, а дурной пример всегда заразителен. Однако сторож, наверное, чувствовал его тайное присутствие, ведь он же знал, кто ночью дежурит на скотне? Поэтому, топая домой с грузом на плече, он часто останавливался, прислушивался, озирался вокруг себя в пространство тёмной ночки. И в следующий раз этой дорогой Староумов уже не шёл или менял время своего следования, чтобы не рисковать и соблюдать чрезвычайную осторожность. Неся на горбу ворованное зерно, у него невероятно обострялся инстинкт, что Мощеву было не так просто точно угадать, в какое время ночи он уходил домой. Но чутьё Афанасию всё-таки подсказывало, что свои рейды кладовщик наверняка совершал глубокой ночью, когда посёлок был погружён в непробудный сон. Да и сам он, Мощев, ощущал себя пока в совершенной безопасности именно в эти часы, И, наверное, одному только Богу известно, почему до сих пор они со Староумовым не столкнулись на одной воровской тропке. Хотя об этом раньше почему-то Мощев и не задумывался, впрочем, потому и не задумывался, так как полагал, что зерно потихоньку потягивали из колхозных закромов некоторые проворные колхозники даже днём. Хоть понемногу, но всё равно тащили, набивали им свои нарочито объёмные карманы… Но, правда, не имели привычки говорить об этом вслух, к чему поневоле принуждала хозяйская необходимость, а то и прежняя боязнь голода. Ведь люди всё чаще обзаводились своими курами, утками, которых чем-то надо было кормить. Вдобавок на одни трудодни без подсобного хозяйства прожить никак нельзя. Причём часть зерна, полученного на трудодни, некоторые люди умудрялись продать на рынке, чтобы на вырученные деньги покупать хозяйственные и продовольственные товары, поскольку иного способа иметь деньги, по сути, у людей не имелось. Вот эта страсть к деньгам и наживе, вытекавшая исключительно из потребностей жизни, порой и толкала людей на такое обыденное воровство, которое как за таковое ими уже даже не признавалось. Ведь это зерно они сами сеяли, растили, убирали, а колхозу не будет никакого убытка, поставки государству по хлебу выполняют и даже перевыполняют, так чего ещё надо? А если слышали о хищениях, за которые людей лишали свободы, то считали – это могло случиться лишь с теми, кто воровал помногу, тогда как им за горсть-другую зерна ничего не будет, причём никто не думал, что этим самым они мучили Жернова, и в его сознании складывались в пуды и центнеры…

Но если эти несколько горстей других людей вполне устраивали, то Мощева и иже с ним они только раздражали, пробуждая у них алчность с каждым новым аклунком кладовщика и сторожа в одном лице. Вот поэтому его охватывало неудержимое нетерпение, переполнявшее всё его существо, как можно быстрей заработать на зерне много денег. И толкало, толкало на опасный промысел, сопряжённый с большим риском даже в те ночи, когда на скотне дежурил Мартын Кораблёв, на току Роман Климов, а на конюшне – Пантелей Костылёв.

И вот теперь, идя, наконец, в засаду на Староумова, Мощев на всякий случай прихватил мешок, с которым, видно, не мог уже расстаться. В ночной темноте он уже хорошо навык, различая и пустырь, и дорогу. Над головой в иссиня-чёрном небе дружно сияли звёзды, в траве звенели сверчки и циркали и потрескивали цикады. Мощев свернул с дороги и пошагал напрямик, при этом ступал довольно осторожно по волглой за ночь земле, под ногами влажно шуршали полынь и спорыш. А заросли густой конопли кое-где темнели на подступах к току, по направлению которого он напрягал своё острое зрение, правда, только правый глаз с бельмом видел плохо, но он различал как то слева, то справа призрачно, контурно чернели, фермы, сараи, кузня, амбары, колхозная контора. А на току горел одиноко фонарь, с каким-то тоскливым, немощным свечением силился одолеть аспидно-синюшный ночной сгусток мрака, истекавшего на землю, казалось, из-под небесного купола с самых кончиков острых лучей звёзд. Но усилия фонаря были настолько тщетны, слабы, отчего темень чёрными клоками облаков нависала над небольшим освещённым им пространством, казавшимся, по сравнению с бездной ночи, жалко мизерным.