Прыжок в неизвестное. Парикмахер Тюрлюпэн - Лео Перуц

во имя денег, низко и смиренно, перед голой стеной, на которой ничего не было видно, кроме его собственной тени и куска оборванных светло-желтых обоев.

– Я кончил! – крикнул кельнер в этот миг, и сразу же поднялся шум, все заорали одновременно, Сушицкая пронзительно завизжала:

– Это не годится! Очередь не ваша!

– Жульничество! – заревел почтовый чиновник и ударил по столу кулаком.

– Но ведь доктор сказал: дальше, – пищал кельнер.

– Надувательство! Обман! – вопил почтовый чиновник.

– Молчать! – перекричал его доктор Рюбзам. – Кто говорит: обман? Я ведь тоже проиграл!

Снова Гюбель стоял перед Дембой, дергал его за рукав и говорил:

– Ты опять выиграл.

– Вот как?

Демба не был ни озадачен, ни удивлен.

– Девяносто крон. Ставить еще?

– Да, – кивнул Демба.

– Сколько?

– Все.

– Ты сдурел? – спросил Гюбель.

– Да.

– Ты рискуешь!

– Я это делал сегодня весь день.

– Мне-то что! Но три раза сряду ты не выиграешь.

Он подошел к игорному столу. Оргия бешенства и разочарования улеглась. Началась новая игра, делались новые ставки, и доктор Рюбзам нервно проводил рукой по своему лысому черепу: в последней партии он проиграл больше половины своих наличных денег.

– Что с ними будет? – спросил он и показал на деньги Дембы.

– Остаются в игре, – сказал Демба.

– Стало быть: идет на все! – сказал доктор Рюбзам. – Благоволите выражаться точно!

– Да, идет на все, – подтвердил Гюбель.

– И прекрасно, – сказал экс-адвокат, – я только хотел это знать.

Он положил кость на середину стола, и партия началась.

– Скатертью дорога, – сказала Сушицкая и придвинула свою кость.

– У меня есть все, – заявил журналист, имея в виду свой запас костей.

Игра продолжалась. На этот раз Демба следил за ней с напряжением и сильно волнуясь.

Его девяносто крон были защемлены между двумя рядами костей. И если бы он теперь выиграл, то имел бы двести семьдесят крон. Эти деньги – этот Протей, захватанные, помятые бумажки, прошедшие через сотни грязных рук, каждому из нагнувшихся над столом людей, жадно на них взиравшему, являлись в ином, заманчивом образе. Одному – в виде ночного кутежа, для другого они были давно уже просроченной квартирной платой. Вот для этого они означали, что он может целый месяц наедаться досыта. Вот тот будет их каждую ночь относить в подозрительные переулки, а тот их проиграет на скачках или на бирже или похоронит под тюфяком своей кровати… Ну, а для него, для Дембы, – чем были они для него? Он старался нарисовать это себе. Хотел думать о старинных башнях, о папертях соборов и ангелах из камня, играющих на лютне или скрипке, об узких улочках итальянского города, по которым он ходил, ведя под руку Соню. Но странно: ни одна из этих картин не вырисовывалась в его воображении. Ни город, ни ангелы, играющие на скрипках. Все оставалось бесцветным и смутным и расплывалось в ничто. Зато возникали другие видения: чужие желания и мечты воплощались в его мозгу. Доктор Рюбзам сидел с двумя толстыми женщинами за бутылками с шампанским и слушал цыганскую музыку. Вдруг представилась ему пустая комната, без всякой мебели, только с кроватью, с огромной кроватью, и Сушицкая украдкой доставала деньги из-под перины и ласкала их. Перед почтовым чиновником стояла тарелка с хлебом, колбасой и сыром на непокрытом столе, и он, чавкая, проглатывал с голодным видом кусок за куском. И когда перед глазами Дембы ярко ожили не его желания, а чужие, он стал дрожать за свои деньги, и безнадежная уверенность овладела им, что он их проиграл, что в этот миг они уже не ему принадлежали, а Рюбзаму или Сушицкой.

– Заперто! – крикнул вдруг журналист, и Сушицкая в тот же миг испустила жалобный вопль. – Заперто! Вот я и остался в дураках с тремя костями.

– Заперто? Кто вам это сказал? – крикнул, торжествуя, кельнер и приставил две свои кости, одну справа, другую слева. – Эту на воскресенье, а эту на понедельник. Я кончил!

– Душа моя! Счастливчик! Ты опять выиграл. Двести семьдесят крон! крикнул Гюбель в уши Дембе. Адвокат встал. В комнате стихло.

– Пожалуйста. Я всем плачу, – сказал он придушенным голосом и взялся за карман.

– Мне шестьдесят крон, – крикнул военный писарь.

– Мне сорок пять, – закричал деловой посредник.

– Мне сорок пять. Я был бы рад, если бы они были уже в моих руках, – сказал коммивояжер.

– Я всем плачу, – воскликнул доктор Рюбзам и провел рукой по лысине. Но тогда другой должен перенять банк. Я больше не могу быть буки. Я прогорел окончательно.

Он достал бумажник и принялся расплачиваться.

– Пусть-ка другой держит банк. Денег у меня больше нет. Разве что кто-нибудь из здесь присутствующих будет любезен дать мне взаймы сто крон.

Насмешливый хохот был ответом на такое предположение.

– Простите, у меня есть залог. Мои часы, – сказал взволнованно доктор Рюбзам, желавший теперь непременно продолжать игру. – Мои часы, смею надеяться…

Он хотел взять в руки часы, но не нашел их на стуле, куда положил.

– Где мои часы? – спросил он, нервно ощупал все свои карманы и отодвинул в сторону стул.

– Господа! Я таких шуток не люблю, – сказал он затем, стараясь скрыть свое беспокойство. – С моими часами прошу не шутить.

Он оглянулся и возбужденно переводил глаза с одного на другого.

– Я повторяю: тут конец всяким шуткам! – крикнул он, не услышав ответа. – Такого рода остроты нетерпимы. Я желаю немедленно получить обратно свои часы.

– У меня их нет, – сказал почтовый чиновник.

– У меня тоже. Я не шучу подобным образом, – заявил журналист.

– Я даже не знал, что у вас есть часы, – воскликнул военный писарь.

– Где они лежали? – спросил Соленая Булка.

– Поищите у себя в карманах, доктор. Вы их туда засунули, должно быть, – посоветовал деловой посредник.

Доктор Рюбзам, совсем пожелтев от испуга, опять вывернул все свои карманы, затем осветил спичкой пространство под столом, но ничего не нашел и отказался от дальнейших поисков.

– Это скандал! – крикнула Сушицкая.

Доктор Рюбзам стал тогда перед дверью и объявил:

– Никто не выйдет из этой комнаты, пока я не получу обратно часов. Любопытно было бы все же увидеть, возможно ли среди бела дня…

– Я не сходил со своего места! – крикнул журналист. – Вы ведь видели, доктор?

– Ничего я не видел! – в ярости закричал доктор Рюбзам. – Никто отсюда не выйдет!

– Мне надо быть в восемь часов у себя в редакции!

– Это меня ничуть не касается. Все останутся здесь, пока не будут найдены часы.

– Не хотите ли вы сказать, что я их украл у вас? – запротестовал служащий сберегательной кассы.

– Господа! Вношу предложение! – воскликнул Гюбель. – Мы ведь все заинтересованы в том, чтобы установить, нет ли среди нас вора. Я предполагаю, чтобы все мы по очереди дали обыскать себя доктору Рюбзаму. Это ни для кого не должно быть оскорбительно, – перекричал он шум спорящих голосов. – Я сам готов положить начало. – Он снял с себя пиджак и вывернул свои карманы. Доктор Рюбзам обыскал его. Не очень тщательно. У него было определенное подозрение: Сушицкая некоторое время стояла за