Летят наши годы - Николай Почивалин

- Она мне как мать была, - горько шептала Светлана, не открывая лица. Одна я осталась...

Любовь и жалость, смешавшись, переполнили сердце Валентина; почувствовав себя сильным, он поднял сопротивляющуюся голову девушки.

- Неправда. Я всегда с тобой. Слышишь? Всегда.

И понимая, что имеет на это право, более того, - что должен это сделать, уверенно прижал голову девушки к груди.

Когда Светлана немного успокоилась и притихла, он, наоборот, начав волноваться, повторил эти слова:

- Всегда с тобой буду. Хочешь? Ну, скажи - согласна.

Девушка замотала головой и снова уткнулась Валентину в грудь.

- Почему? Ну - Света?

Он пытался поймать ее взгляд, она отворачивалась, упрямо клонила голову.

- Не надо об этом, Валя, - устало просила она.

- Почему?

- Не будет у нас с тобой жизни.

- Почему? - упрямо допытывался Валентин, чувствуя, что внутри у него поднимается какой-то озноб отчаяния.

Что-то в настроении девушки изменилось; чем больше волновался Валентин, тем спокойнее, словно отдаляясь, становилась она. Не ответив, Светлана поправила растрепанные волосы, пересела с кушетки на стул и только после этого взглянула на Валентина.

- Ты ведь даже моей фамилии не знаешь.

- Ну и что? У тебя будет моя фамилия.

- А она у меня, Валя, такая... - и Светлана назвала фамилию, которую до 1937 года знала вся страна.

- Ну и что? - еще не вдумавшись, переспросил Валентин, и тут же его едва заметные брови поползли вверх. - Тот самый?

Светлана молча кивнула.

Ее недомолвки, нежелание рассказать о себе - все стало сразу понятным, наполнилось смыслом. И все это было очень сложным.

- Ну и что? - в третий раз спросил Валентин. - Ты за него не отвечаешь.

- Отвечаю, - сказала Светлана, ее бледные щеки вспыхнули.

- Как отвечаешь? - Валентин откровенно растерялся. - Света, что ты говоришь?

- Отвечаю, Валя, - подтвердила Светлана, уже раскаиваясь, что заговорила об этом. - Отвечаю с того самого года, когда меня привезли сюда в детдом.

- Ерунда! Он был виноват, а при чем ты?

- При том, Валя... - Светлана на секунду замялась и, прямо глядя Валентину в глаза, закончила: - Что я до спх пор не верю в то, что он виноват.

Светлана умолкла, загляделась в синее вечернее окно, за которым не светилось ни одного огонька. На ночь, не столько укрываясь от чужих взоров, сколько сберегая тепло, деревянные домики наглухо закрывали свои плотные ставни, и только вдали, у самой горы, поднималось легкое зыбучее зарево. Там находилась макаронная фабрика, второй год выпускавшая не макароны, а оборонную продукцию.

Коридор меж тем ожил. Постукивали костыли, хлопали двери, даже сюда, в лабораторию, проникал запах пищи.

- Иди, Валя, - напомнила Светлана. Это "иди" можно было понять как просьбу - уходи.

- Мы не договорили. - Валентин нахмурился, в голове у него был полнейший сумбур.

- Если хочешь, приходи после ужина. Я попросилась у главного переночевать здесь. Боюсь там одна... с ней. - Девушка зябко повела плечами. Валентин молча дотронулся до ее волос.

Сидя в столовой, Валентин помешивал в тарелке ложкой, трудно думал. Одно дело судить о событии со стороны, да еще когда оно миновало, другое когда, заново ожив, оно касается тебя лично или близкого тебе человека.

Когда Валентин вернулся в лабораторию, Светлана сидела на кушетке, как-то очень беспомощно, вверх ладонями сложив на коленях руки; задумавшись, она не подняла даже головы, не пошевелилась.

Ее подшитые валенки и грубые шерстяные чулки, старенькое шерстяное платье, явно коротенькое, и даже эта медицинская кушетка, покрытая несвежей клеенкой, - все смешалось в одно, больно и сладко отозвалось в сердце Валентина.

- Чего зажурилась? - преувеличенно весело спросил он, присаживаясь рядом.

- Не думай только, что я разуверилась во всем, - сказала Светлана, продолжая прерванный разговор. Короткие волосы ее энергично крутнулись, поголубевшие глаза смотрели открыто. - Сколько я хороших людей узнала! В детдоме, в школе, тетя Шура... - Светлана вздрогнула, и теперь Валентин, успокаивая, погладил ей руку. - А здесь, в госпитале? Знаешь, они какие чудесные! Тот же главврач, няни - да все!

Валентин слушал, спрашивал сам - ему казалось, что он давно знает Светлану. И очень захотелось, чтобы она жила в Кузнецке, с его родителями - в семье. За этот вечер он как-то внутренне возмужал, и сейчас, когда между ним и Светланой установилась незримая, но прочная связь, единство, он чувствовал себя обязанным заботиться о ней. То, что он мог не вернуться в Кузнецк сам, в голову ему не приходило. В двадцать лет возможность смерти - понятие чисто теоретическое, к себе не применимое.

Кроме того, война уже успела основательно помять его, а второй раз, как известно, в ту же воронку бомба не падает; фронтовая эта присказка помогала Валентину сохранять бодрость духа в любой обстановке.

- Что ты, что ты! - решительно не согласилась Светлана. - Никуда я сейчас отсюда не поеду. Работаю, знаю всех, меня знают. Нет, нет!..

Разговор невольно вернулся к прежней теме, настроение девушки снова неуловимо изменилось - кажется, все ее опасения ожили вновь.

- Иди, Валя, поздно, - спохватилась она. - Пойдут с обходом, и тебе неприятность, и мне.

- Ты все-таки подумай.

- Подумаю, подумаю, - пообещала Светлана, и по тому, как она это сказала, Валентин понял, что настаивать на своем бесполезно.

После похорон Светлана пришла подавленная, с синевой под глазами. К досаде Валентина, по коридору непрерывно ходили, они только молча поздоровались; вечером же Светлана встретила его сухо.

- Извини меня, хочу пойти отдохнуть. - И, склонившись над пробирками, виновато добавила: - Главврач хотел с тобой поговорить...

В кабинет к главному Валентин шел, раздувая от возмущения ноздри. Так, начальство, значит, вмешалось, подозревают, что он завел здесь скоротечную интрижку!

Ладно, сейчас он ему выскажет!.. Разгневанный лейтенант готов был в эту минуту на любую глупость.

- Нуте-ка, снимайте пижамку, - встретил его главврач. - Проверим, как мы вас тут подремонтировали.

Валентин проглотил заранее припасенные слова, молча разделся. Поблескивая стеклышками "чеховского"

пенсне, седоусый полковник долго рассматривал и мял хорошо сросшиеся, им же самим наложенные швы ниже левого соска и на спине, довольно хмыкал; хитрый старик прекрасно заметил и плотно сжатые губы этого крепкого петушка, и побелевший кончик носа - пусть поутихнет...

- Отлично, отлично, - восторгался он. - Могу вас обрадовать: денька через три выпишем. Можете одеваться.

- Вы меня для этого звали? - не вытерпел Валентин. Хмуря свои несуществующие брови, он стоял обнаженный по пояс, и даже расплывшиеся рябоватые шрамы не портили его ладно скроенного тела.

Лейтенант нравился полковнику, но мальчишка разговаривал явно вызывающим тоном.

- Что? - грозно спросил главврач. - Я сказал вам - оденьтесь.

Вымыв под умывальником руки, он вернулся к своему столу, мельком взглянул на одетого, все еще взъерошенного лейтенанта, незаметно усмехнулся.

- Садитесь. Вот так. Теперь я могу ответить на ваш вопрос. Вызывал я вас и для того, чтобы осмотреть, - надеюсь, вы не забыли, где находитесь? И для того, чтобы поговорить. - Полковник поймал взгляд лейтенанта, без обиняков спросил: - Светлана сказала мне, что вы сделали ей предложение. Так?

- Так.

- Надеюсь, вы понимаете, какой это ответственный шаг? И что для нее он имеет, пожалуй, большее значение, чем для вас?

- Понимаю.

- Прекрасно. Теперь вы можете задать мне вопрос:

для чего и по какому праву я вас спрашиваю об этом?

Отвечу. Весь коллектив вверенного мне госпиталя, и я в том числе, считаем Светлану своей питомицей. Воспитанницей, если угодно. И принимаем в ней посильное участие. Нет ничего удивительного, что мы хотим знать, достойный ли человек предлагает ей руку и сердце. Может быть, это звучит несколько старомодно, но точно. Светлана - чудесная девочка.

- Товарищ полковник!..

- Подождите, - остановил главврач. То, что вы близко принимаете это к сердцу, - я убедился. Так что можно говорить спокойнее. Еще только одно. Вводить ее сейчас в незнакомую семью, одну, без вас - нецелесообразно. Она привыкла к нам, мы к ней, - будет умнее, если до поры до времени она останется здесь. - Полковник, будто извиняясь, развел руками. - Вот и все, молодой человек. Верю. И, как в старину говорили, - дай вам бог счастья!

Через два дня Валентина выписали, для "долечивания", как было указано в свидетельстве, ему дали недельный отпуск. Если учесть время и обстановку, это был царский подарок, скрепленный царственной подписью главврача.

Одновременно на три дня, по семейным обстоятельствам, был предоставлен отпуск и лаборантке госпиталя.

Валентин уезжал метельным февральским утром.

- Нет, нет, аттестат посылай родителям, - говорила Светлана и отворачивалась от бьющего в лицо снежного ветра.