Летят наши годы - Николай Почивалин

Лихо стреляют откинутые крышки парт, пятиклассники встают и снова садятся. Я устраиваюсь на "Камчатке", благо она свободна. Крутя головами, ребята поочередно разглядывают незнакомого мужчину; Валентин листает журнал и демонстративно ничего не замечает - естественное любопытство должно быть удовлетворено, тут ничего не поделаешь.

- Кто хочет отвечать, как сделал домашнее задание?

Сидящая впереди девчушка с белым бантом, досасывая конфетку, поднимает руку, ее молочная шейка с белокурыми колечками волос тянется все выше и выше - во, как хочется ответить!

Мальчуган в среднем ряду сосредоточенно листает тетрадь, острые его плечи опускаются все ниже.

Пройдя вдоль ряда, педагог возвращается к своему столу и вызывает:

- Егоров.

Острые плечи мальчугана вздрагивают. Обреченно вздохнув, он идет к доске, довольно уверенно повторяет условие задачи и начинает "плавать". Простые дроби, ц кто только назвал вас простыми!..

В классе проходит шумок, кто-то нетерпеливый отчетливо подсказывает, педагог недовольно качает головой.

- Мы же с вамп договорились: не любо - не слушай...

- А врать не мешай! - с явным удовлетворением нестройным хором заканчивает класс.

- Верно.

На помощь к доске вызывается голубоглазая, с тоненькими косичками девочка. Мелок в ее руке бойко постукивает, и вдруг - надо же! - ошибка.

- Подумай, - советует педагог.

Косички на секунду замирают, мокрая тряпка торопливо ликвидирует оплошность.

- Так, - говорит Валентин и поворачивается к классу. - Ведерникова, какую, по-твоему, отметку нужно поставить Гале Андреевой?

- Пять, - щедро предлагает девочка.

- А по-твоему, Катя?

- Четыре. Она сделала ошибку.

- Правильно, - соглашается преподаватель. - Поставим Гале Андреевой четыре.

Галя Андреева, очевидно, к четверкам не привыкла:

когда она возвращается на место, губки у нее поджаты, на нежных щеках цветут два красных мака...

Работая, Валентин старается не встречаться со мной взглядом. Почему? Чтоб не рассеиваться?

Только теперь, издали, видно, что время не обошло ц его. Стал кряжистее, на мясистом лбу, не разглаживаясь, лежит глубокая продольная складка; когда-то по-мальчишески свежее лицо стало теперь бурым. Сейчас даже кажется, что и шумливость его, напоминавшая былого Вальку, - только минутный всплеск, вызванный неожиданной встречей. По классу ходит спокойный, сдержанный человек, знающий и любящий свое дело...

- Слушай, а ты интересно урок вел, - говорю я Валентину, когда мы с глазу на глаз остаемся в его кабинете. - Молодчина, честное слово!

- Ну да, волновался, как новичок! Хуже, чем комиссия из министерства. Сидит себе, очками блестит и еще что-то записывает! Ну тебя к черту! искренне ругается Валька. - И Галя вон Андреева из-за тебя четверку получила.

- Да это я задачу с твоими пятиклассниками решал, - признаюсь я. Решил!

- Поздравляю, - смеется Валентин и озабоченно смотрит на часы. Слушай, инспектор, посиди еще минут двадцать. Сейчас ко мне один папаша явится.

Папаша является в сопровождении классного руководителя, в кабинете открывается маленькое заседание по координации совместных действий против одного недисциплинированного товарища. История довольно обычная:

родители на работе, мальчишка большую часть времени предоставлен самому себе, стал плохо учиться, обманывает. Довольно молодой симпатичный слесарь подмосковного завода рассказывает о сыне, волнуясь, с надеждой смотрит на педагогов.

Затем вводят виновного. Длинноногий сероглазый четвероклассник в аккуратно отутюженных брючках стоит, переминаясь с ноги на ногу, иногда тихонько шмыгая носом. Это - не по необходимости, а от внутренней потребности освоиться, обрести уверенность. У него смышленое лицо и беспокойные руки, которые он старается держать по швам.

Сначала докладывает классный руководитель, потом, забываясь и повышая голос, говорит отец, в заключение, с высоты его директорского кресла, Валентин. На узкие плечи мальчишки взваливается непомерная тяжесть горьких обвинений; мальчишка упрямо молчит, и только в углах глаз, набухая, просвечивают слезинки.

Все совершенно ясно, своим дочерям подобных проступков я не простил бы тоже, но сейчас - когда трое взрослых сообща выступают против одного, малого, - я полностью на его стороне. Слушай, друг, - подмывает шепнуть или хотя бы ободряюще подмигнуть ему, - скажи, мол, не буду, и они отстанут от тебя!..

Виновного уводят, педагоги и родитель договариваются о совместных мерах. Симпатичный слесарь благодарно пожимает нам руки, прощается. На его малиновой скуле покатывается желвак, и мне совершенно ясно, что сегодня же к ослушнику будет применена еще одна крутая мера, не предусмотренная закончившимся совещанием.

По самым неотложным делам к директору заходит завуч, потом молодая математичка, обеспокоенная результатами контрольной работы, - назначенные Валентином двадцать минут растягиваются до бесконечности.

- Ну, это я ради тебя так скоро отделался! - довольно говорит Валентин, когда в шестом часу вечера мы наконец выходим из школы.

В троллейбусе я выкладываю Валентину все свои новости - о встречах с ребятами, о Марусиных письмах - Валька бурно на все реагирует, с завистью говорит:

- Повезло тебе, вон скольких повидал! А тут, кроме меня, один только Листов.

- Правда? Надо будет повидать.

- Повидай, повидай. - Валентин, кажется, улыбается. - Я разок с ним на улице Горького встретился. Три минуты поговорили, больше и видеть не хочу. Г... с ученой степенью!

- Что уж ты его так? - смеюсь я, хотя в душе не очень возражаю против такого энергичного определения.

- Тебе Николай Денисов рассказывал?

- Говорил. До сих пор не верится.

- Гущин номер два, вот он кто.

- Ну, ты уж очень!

- А что? - Заглянув в окно машины, Валентин оборачивается. - Одного поля ягодка! Поставь его в подходящие условия, Гущин и получится. То, что он сделал по отношению к Николаю, - такое же предательство. Да вот тебе его облик. Один раз, говорю, встретились, и то случайно. Стоим разговариваем. Усмехается. "Жениться, говорит, нужно не на бывших, а на настоящих". Насчет "бывших" - это в мой огород. А поконкретнее, спрашиваю. "Пожалуйста, говорит: самый конкретный пример - перед тобой. Женился на дочери своего научного руководителя - через год кандидат наук. Без двух минут доктор, плюс особняк в переулке". А ты ее, мол, любишь?

Подумай только, сволочь какая! "Э, говорит, карась-идеалист, любят в восемнадцать лет..." Сказал я ему на это два слова да ушел. Это все до приезда Коли было. А если б после этого - тут бы я ему по морде и съездил!

- Да...

Валька некоторое время молчит, потом задумчиво заканчивает:

- И представь: говорят, хороший хирург. Неразборчива природа.

- А я еще хотел писать о нем.

- Не вздумай! - жестко говорит Валентин, и я принимаю это как окончательное решение. В нашей книге будут разные судьбы - светлые, трудные, горькие, - все, как есть в жизни, но не будет в ней карьеры хорошо устроенного ловкача. Не учился с нами такой человек, и мы никогда не знали его. Все.

Валентин мельком смотрит в окно, быстро встает.

- Давай на выход.

Выходим, я сразу же узнаю хорошо знакомый Кутузовский проспект.

Впереди, возвышаясь над многоэтажными домами, светится огнями башня моей "Украины", ее шпиля в синеве вечера не видно, и венчающий его герб, наполненный рубиновым светом, кажется, повис в небе.

- Смотри и запоминай, - говорит Валентин. - Вот эта улица. Вот этот дом. А девушек, в которых я влюблен, полна квартира.

Он, оказывается, не шутит. Встречает нас жена Валентина - Светлана Яковлевна и три их дочери, одна лучше другой. Статная восемнадцатилетняя Наташа, пятнадцатилетняя Татьянка, украдкой, исподлобья, разглядывающая меня, и семилетняя Лена, общая любимица, как это сразу видно, - с лукавыми черными глазами и двумя тоненькими черными молниями бровей. Все дочери черноволосые, глазастые - не в Вальку, а в деда по матери. Его увеличенный фотографический портрет висит в маленькой гостиной: чернобородый человек в военной форме и портупее, с несколькими орденами на груди, в упор смотрит удивительными гаршинскими глазами...

Нас, оказывается, давно ждали и ведут прямо к накрытому столу. Вместе со всеми степенно сидит и младшая, Лена. Непоседливыми у ней остаются только брови и лукавые глазенки, чаще всего они стреляют в ту сторону, где на подоконнике лежит большая, перевязанная лентой коробка - мой подарок. Мы переглядываемся со Светланой Яковлевной, она незаметно улыбается, разрешает:

- Ну, открой, посмотри, что там.

- Да, - колеблется Лена, - папа опять съест.

За столом раздается дружный хохот, Валька крякает.

- Это наш директор отличился, - объявляет Светлана Яковлевна, ее голубовато-серые умные глаза смотрят из-под очков в роговой оправе добродушно и весело.

- Валяй, валяй! - Валька безнадежно машет рукой.