Ангел ходит голым - Андрей Нариманович Измайлов

Не читали? Все читали, а вы нет? Почитайте, почитайте! Культурная столица! Стыдитесь!

Принесённые извинения приняты. Лев Давидович Воркуль — один из самых почтенных преподавателей в коллективе. Таким и признан.

Что же до поведенческих причуд — знаете, Альберт Эйнштейн язык показал при съёмке, но мы ценим его не за это. Хотя и за это. Мило, очень мило… Как — не знаете, не знаете? Артюр Сассе. 1951 год. Фотография. Та самая. В Галерее — на самом видном месте. Хотите, поднимемся? Там и другие наши знаменитости. Юрик Рост, Паша Маркин. Валера Плотников. Лев Давидович тоже. Заодно лишний раз убедитесь, что есть грань, между… есть грань… Только у нас теперь на входе охрана. Молодые люди, пропустите молодого человека со мной? На пятый этаж. Галерею показать. Нет, да? Да нет. Не звоните никуда. Пусть потом… Видите, как у нас теперь строго. Раньше шлялись — туда-сюда, туда-сюда. Теперь — охрана, договор, ЧОП «Цепь». Только по студенческому. А забавно, да? Журналисты — на цепи!.. Да нам тоже не забавно. Как угодно. В другой раз, так в другой раз.

Но по студенческому — пожалте! Кто на пересдачу? Скоро осень, кончается август. Entree! В смысле, войдите!

Итак, мой юный друг, вы снова здесь, вы собран весь. Что вы там за лето? Взвесились?… Вот в Галерее, мимо ведь не прошли, внимание обратили? Деревья, окружённые водой, близ Топона, департамент Рона. Ян Артюс-Бертран. Это — деревья, это — окружённые водой, это — близ Топона. А у вас пейзаж — как на паспорт фотографировался, в ателье Крыжополя. С трудом, но можно узнать… Анталия? Алания? Даже пальмы какие-то пластмассовые у вас получились. Зато, наверное, отдых удался? Всё включено? За исключением фотокамеры? Чем снимали? Canon? Pentax? Nikon? Впрочем, разница! Результат налицо… Вот наше поколение простым «Зенитом»… (Пауза-пауза-пауза!) Да получите свой убогий зачёт и уходите, уходите, уходите! (Никогда ты, младший черпальщик, не станешь ты старшим черпальщиком!) Следующий!

Нет, какая… какой Манде! Всю душу вымотает, пока… Но — зачёт!

Сколь, однако, пристрастен (беспристрастен) строгий Воркуль к предмету вожделения! К фотоделу? Или?

Или. Предмет вожделения — вменённая ранее порн… обнажённая натура.

Ай, перестаньте! Ворошить! Те непристойные, гривуазные картинки, которые в газетных объявлениях туманно называются «фотографиями парижского жанра».

* * *

Тогда-то мы его оттащили. От края.

Упирался, Аника-воин, тримушкитёрился. Держали пари с господином де Бюзиньи, что позавтракают на бастионе Сен-Жерве, ваше преосвященство. Отыграть назад? Как можно?! Никак не можно! Хоть немного ещё постою на краю!

Было давно и дурак.

Никто из нас тогда ещё не выведен за штат, никакого кулона Кузьмы в качестве девиза по жизни. Работаем, коллеги, работаем, не расслабляемся.

Нам расслабляться не к чему. Кто объект?

Да тут такой Воркуль. Лев Давидович.

О как! Прямо так и Лев Давидович! Затейник! Лев Давидович, гы!

Почему — гы? Великий физик Ландау тоже Лев Давидович.

Ах, Ландау!

Ну да. А что, ещё кто-то? (Вот теперь — гы! Не пошутишь, так и не весело!)

Попал Лев Давидович (не Ландау) из-за журнальчиков. Всего-то полудюжина журнальчиков, не особо крупные размеры. Статья, однако, уголовная. Двести сорок вторая.

Вот в Японии специфическое отношение к… На каждом шагу! Любой магазин, стойка с прессой — и обязательная полочка с хентаем. В крупных книжных под хентай целые этажи отведены. Хентай — оно самое, по-самурайски. Журнальчики, такие-сякие-разэтакие — стопками, на кассе в любом супермаркете и вовсе даром. Бери, не хочу! Старый, малый — без разницы. Отечественный аналог — «Метро» в метро. Качество, конечно, не сравнить. Полиграфия, глянец, бумага. А ракурс!

В каждой избушке свои погремушки. У них там, в Японии, возраст согласия (то есть, чтобы педофилию не припаяли) вообще с тринадцати лет. Мы не в Японии! Тут вам не там. И гражданин ведь не из Японии возвратился? Тем печальней для него. Была бы хоть какая отговорка. Взял на кассе машинально, сунул машинально в сумку, даже не посмотрел, типа сувенир. А оно вон что! Понятия не имел! Хилая отговорка, уж какая есть. Пожурить, проводить, пальто не подавать. Включить в серый список. Впредь за кордон не пускать. Разве на условиях длительной нервотрёпки (серый список всё-таки не чёрный список). Чтоб неповадно, чтоб не позорил впредь! Просто за державу обидно.

Нет? Arrival не из Японии? А-а! Барин из Парижу прибыл! Тогда — пройдёмте. Бачили очi, що купувалы. В Париже эдакая печатная продукция нигде бесплатно не раздаётся. Значит, добросовестно приобретается. И недобросовестно переправляется в Отечество наше свободное. Что уже — статья. Двести сорок вторая. Ах, не в курсе? Теперь, барин, будешь в курсе. Распространение порнографии, о как! А ты как думал!

Положа руку на сердце, двести сорок вторая — не совсем наша поляна. Там по преимуществу менты — пасут, стригут, доят, электропастуха включают-выключают. Но мы, есть грешок, к братьям нашим меньшим то и дело захаживаем в гости, на их поляну. Почему грешок? Никогда не бьём по голове. Щадяще: нет ли чего любопытного для нас? Дело-то делаем общее. В общем. И целом. Частности — частности. Детали. Про дьявола вот только не надо сейчас. Задолбали афоризмами! С ментами мы — рука об руку, не разлей вода! (Поверили?)

Тогда как раз в Пулково Тарасик Заброда был рука об руку, отбывал. Вась-вась пулковский при нём. Ладно, пусть Тарасик при нём, корона не свалится.

Лев Давидович (не Ландау) и попал. Барин, видите ли, из Парижу, видите ли!

Вась-вась пулковский высоко сидит, далеко глядит. И давно! Видит он, видит. Насквозь.

Гражданин, что это у вас там?

Где?

Где-где! Показуэмо, будь ласка.

Мелкие несообразности — мимо соображения. Например, соображение: шмонают обычно при вылете, не по прибытии (поверили?), вообще какой-такой мент! Или соображение: двести сорок вторая — немножко не о том и не так, любая закорюка в оправдание обвиняемому. Или соображение: а какое-такое ваше собачье дело, таможня дала добро, я вернулся в свой город знакомый до слёз, такси!

До того ли, когда Вась-вась пулковский строго спрашивает: что это у вас там? От двух до пяти, если пренебречь закорюками.

Барин из Парижу все пять стадий прошёл последовательно, все пять ошибок совершил.

Первая — объясниться, ёжась от неловкости, сам над собой хихикая: вы не так поняли! я преподаю на кафедре! фотохудожник! по обмену!

Вторая — высокомерие-хорохор: знаете, какие люди за мной стоят?! один телефонный звонок — и вы пожалеете!

Третья — смиренное жертвование малым: может, как-нибудь договоримся, командир?

Четвёртая — бессильная истерика, пропади