Грустничное варенье - Елена Вернер

— Нормально. Только больше не называй меня… так.

Лежа с открытыми глазами и слушая грозовые раскаты, Лара прокручивала в голове свой кошмар. В реальности история с борщом закончилась по-другому. Лара получила от Лили благодарный взгляд, бабушка Саша похвалила Лилю за то, что она все доела, и Лара заговорщицки подмигнула сестренке. Скандал разразился только утром. Оказалось, выливая суп в окно, девочка совсем забыла о натянутой снаружи сетке от комаров. И когда на улице стало светло, окно предстало во всей красе, залитое борщом, за ночь успевшим насмерть примерзнуть к сетке, раме и металлическому козырьку окна.

Несмотря на давнишний нагоняй от бабушки, сестры обычно со смехом вспоминали эту историю. А теперь Лара не могла смириться с тем, что во сне все закончилось так для нее безнадежно.

И до самого рассвета в лихорадочных видениях за нею неотступно следовало, жгло одно-единственное слово, вырвавшееся у Егора совершенно неосознанно, ее ласковое прозвище.

Дождь все не утихал. В мутной белизне утра, наступившего позже положенного, раздавалась лишь звонкая однообразная дробь о крышу, и можно было вообразить, что все происходит не в машине, а в какой-то хижине посреди леса, и вода льется сквозь прорехи кровли в подставленное ведро или жестяной таз. За несколько часов салон джипа выстудился, и кончик Лариного носа совсем замерз.

От недавних рыданий лицо опухло, в висок будто сверло ввинчивалось, и Лара предпочитала не думать, как она сейчас выглядит. Она вообще больше не могла думать. Лишь на мгновение взглянула наружу из своей темницы, чувствуя мучительное шевеление глазных яблок в глазницах, и с тихим стоном вновь зажмурилась. Она чувствовала на себе взгляд проснувшегося Егора, но не торопилась разрушать безмолвие, и даже не пошевелилась, не отвернулась, позволив ему изучать свое лицо, набрякшие веки в сиреневых прожилках, страдальческую складочку возле искусанных губ. Наверное, даже Лиля за все неполные тридцать лет не видела свою сестру в столь плачевном состоянии — и настолько часто. Да и не могла видеть, ведь это именно ее смерть повергла Лару в пучину. Истерики, рыдания, необдуманные слова, выжигающий гнев. Что ж, значит, такое Арефьеву выпало скорбное наследство, Лара в руинах, Лара-развалина. При этой мысли она неожиданно повеселела.

Очевидно, Егор тоже заметил в ней примету улучшения. Лара слышала, как он заворочался, совсем по-домашнему шмыгнул носом, включил двигатель и печку и заботливо направил на нее поток теплого воздуха. А затем вышел из машины.

У Лары было время прийти в себя и отогреться. Она вернула на место спинку сиденья, все еще кутаясь в спальник. Снаружи разразился настоящий потоп, нещадно хлестал дождь, потоки срывались с поникших, набухших ветвей и взбивали в пену лужи между корней деревьев на тропе.

Запрыгнув обратно, Егор отряхнул с волос воду мальчишеским движением. Его глаза возбужденно горели:

— Ну и погодка. Нам пора отсюда сматываться! С добрым утром.

Ее вялый ответ потонул в реве набравшего обороты двигателя. Энергично и мощно заработали дворники, длинными ладонями смахивая дождевую воду. Егор развернул машину и повел ее к выезду на гравий. Дорога уже маячила за деревьями, когда колеса мягко мазнули по глине, разболтанной дождем, и, несмотря на то, что нога Егора опустилась на газ, заднюю часть машины по инерции потащило в глиняное месиво.

— Да ладно! — не поверила Лара. Это было бы уже чересчур.

Джип надсадно ревел, колеса проворачивались в яме, с каждым новым оборотом выкапывая ловушку все глубже. Задний ход не принес никакого результата. Корпус машины содрогался, но не сдвинулся с места. Они увязли.

— Приехали… — поморщился Егор. Рука в неосознанном, но уже ставшем Ларе таким привычным жесте взъерошила влажные волосы. И вместо того чтобы сказать что-то по-женски едкое и стервозное, из разряда «а я предупреждала», что, конечно, было бы неправдой, Лара почувствовала, как сердце ее шевельнулось с затаенным, сладко-горьким чувством, которому здесь было вовсе не место.

Егор выскочил на улицу, быстро обогнул джип, заглядывая под колеса, и вернулся, окончательно вымокнув.

— Ладно, садись за руль, а я буду толкать.

— Толкать? — опешила Лара.

— Вряд ли здесь водятся эвакуаторы… У нас полный привод, должны выскочить. Давай-давай, а то дорога окончательно раскиснет!

Перебираясь на водительское место и включая передачу, Лара не осознавала, что ее так воодушевило. Ситуация хоть и не смертельная, но радоваться определенно было нечему. Если бы не это маленькое, незначительное местоимение. Он сказал не «в машине», не «у меня». Он сказал «у нас».

Арефьев вернулся под ливень и принялся толкать машину. В зеркало Лара видела, как от каждого усилия лицо Егора искажает гримаса, и давила на газ, крепко сжимая руль. В эту минуту она волновалась не столько о возможности застрять в глуши на неопределенный срок, сколько о том, что Егору приходится мокнуть под дождем, толкая вперед нечеловечески тяжелую груду металла. Она знала, что из-под вертящихся в глине колес на него ошметками летит грязь, глина с водой, щепками и лесным опадом, и молилась, чтобы все закончилось как можно скорее. Сидя в нагнетаемом, душном тепле салона, она могла поклясться, что чувствует, как по его спине стекают холодные струи воды, и ее руки были так же напряжены, как руки Егора, вцепившиеся в холодную мокрую жесть кузова.

Джип раскачивался, как ладья, севшая на мель, и после каждого нового рывка вперед неизменно скатывался обратно в вырытую им же колею. Наконец, плюнув на попытки обойтись малым, Егор вытащил из багажника топор и, велев Ларе ждать (можно подумать, она могла куда-то деться), исчез в чаще. Вернулся он уже с охапкой еловых и сосновых веток.

С ветками, брошенными в грязь и подоткнутыми под буксующие колеса, дело пошло на лад. Еще одна попытка, рев мотора, облегченный вздох — и джип вырвался на свободу. У Лары хватило ума не останавливаться и сразу ехать до гравийной дороги, не рискуя больше увязнуть в очередной луже. За пеленой дождя она видела удаляющуюся фигуру Егора, и на миг ей пришла в голову абсурдная детская мысль: вот было бы смешно взять и уехать. Ну да, куда уж смешнее…

Когда Арефьев доковылял до машины, с головы до ног забрызганный жидкой глиной, мокрый и потрепанный, она еще продолжала тайком улыбаться.

— Рад, что тебе понравилось! — он с одного беглого взгляда разгадал ее настроение. И невозмутимо принялся стаскивать с себя мокрую одежду. Лара торопливо отвернулась.

На нужную трассу они выехали очень скоро, оказалось, что навигатор ошибся как раз перед поломкой, и ночевка прошла всего в каких-то десяти километрах от большой дороги. Но это никак не изменило Лариного впечатления от тайги. Теперь, на трассе, можно было признаться самой себе, что все это время ее чувства и инстинкты были обострены до предела. В этом, вероятно, и причина ее кошмара — всего лишь страх и волнение перед неизведанным.

Девушка испытывала перед Егором неловкость. Конечно, она отправилась в путь вместе с ним не по своей воле, но он все же не нанимался быть ее нянькой и утешителем. После завтрака в поселке, до которого им так и не удалось добраться накануне, Лара попросила его забыть ее ночную истерику.

— Не знаю, что на меня нашло. Этот сон…

— Не бери в голову. Кошмары снятся всем. Ты еще хорошо держишься после всего, что произошло.

— Да уж… Знаешь, когда в детстве папа утешал нас с Лилей после какой-нибудь трагедии местного масштаба, он непременно угощал нас батончиком гематогена. Делили пополам, как всегда. Правда, потом Лиля узнала, из чего его делают, и с тех пор не ела. Она всегда была правильнее меня. Говорила, что рано или поздно станет вегетарианкой.

Лара вздохнула. В крови уже выгорел адреналин от утренней встряски. Ливень сменился мокрой пеленой, повсюду брезжил ровный дневной свет, и небо, дорога и лес сливались в одну беспросветную серость. Вслед за движущейся впереди, метрах в ста, машиной неслось облако водяной пыли, а на асфальте таяли отметины ее шин, как следы от трассирующей пули. Дворники двигались теперь неторопливо, и встречный ветер зигзагами разгонял капли по краям лобового стекла.

Вдруг Лара начала говорить, медленно, но непрерывно, безо всякого выражения. Без вступления. Ей просто хотелось с кем-то поделиться, и, так уж вышло, Егор казался не худшей кандидатурой. Словно столкнув с места машину, он сдвинул и плотину, перегораживавшую ее душу.

— Я все думаю, вспоминаю тот день. Когда мне позвонил папа и сказал, что ее больше нет. И следующий день. Знаешь, это как будто у тебя внутри все вытащили, выпотрошили, брюхо вспороли… а ты двигаешься, ходишь, даже что-то говоришь. Справки, и по поводу похорон… Та сцена, которую я устроила. Тебе. Мне не стыдно, вообще не стыдно! Я была как тряпичная кукла, а в те минуты во мне хоть что-то показалось… еще живое. Такая ярость! Но самое страшное — это та ночь. Она ведь умерла вечером. А потом наступила ночь. Было очень холодно. Кажется, я открыла окно на кухне и потом сидела рядом. Ужасный ветер. А в соседнем доме все спят, черные окна и зеленоватые вертикали освещенных подъездов. Такой мороз стоял, все небо вызвездило. И луна, яркая. Ее как будто кто-то выгрыз с одного боку. Я сидела, и у меня была только одна мысль, что тот, кто сгрыз луну, добрался и до моих внутренностей и жрет меня теперь. Я это чувствовала. Хрум, хрум… И ничего не могла сделать, и никого не было. Вообще никого. Те люди в соседнем доме. Они спали? Или они тогда тоже все умерли? Я все хотела кому-то позвонить и так и не поняла кому.