Екатерина Медичи - Владимир Москалев

Колен рассказал, что баронессу увезли из монастыря Нотр-Дам и переправили в обитель Раскаявшихся грешниц. Когда она выходила из кареты, то еле держалась на ногах, ее поддерживали с двух сторон под руки две монашки. На лице Камиллы видели ссадины и кровоподтеки, возможно, это были следы побоев или пыток, вместо платья на ней была надета ряса францисканского монаха.

Друзья переглянулись. Значит, епископ упрятал ее в монастырь, из которого ей уже не выбраться. Шомберг тут же предложил взять обитель штурмом, но, подумав, оба пришли к другому решению. Они простились с тремя бродягами, и Лесдигьер отдал им кошелек, совершенно не думая, что сумма была чересчур велика и что тем самым он оплатил еще одну будущую работу.

Друзья направились вверх по улице Сен-Мартен, посоветоваться с герцогом Монморанси, который ждал их у себя. Решили действовать хитростью, а если это не удастся, то тогда придется применить силу, как сказал Шомберг, «разорить это осиное гнездо». Однако действовать надо было быстро, пока монахи не заставили баронессу принять постриг.

Они вместе с маршалом Монморанси составили документ, представлявший собою просьбу об освобождении за подписью короля. Отсюда Камиллу легче было освободить, ибо она уже не принадлежала инквизиции. Еще легче было предоставить настоятельнице монастыря документ с просьбой о переводе новой послушницы в другое место, но, во-первых, это могло вызвать подозрение, а во-вторых, на сей бумаге должна была стоять подпись лица, спровадившего баронессу сюда, т. е. епископа Лангрского, либо кардинала Лотарингского, а это уже было делом невозможным.

Подпись монарха, не беспокоя его, получить было нетрудно, поскольку во дворце Монморанси имелось немало таких оригиналов. Теперь предстояло подписать документ у королевского прокурора и поставить печать. Прокурор, увидя подпись короля и офицера в сопровождении десятка солдат, добросовестно вывел свою закорючку в углу документа, но с печатью возникло затруднение. С тех пор, как Л'Опиталя отстранили от дел в связи с его чрезмерной лояльностью по отношению к гугенотам, обязанности канцлера возложили на Карла Лотарингского, и королевская печать находилась у него. Однако и тут помог человек, служивший в доме Гизов, но работавший в свое время на Анна де Монморанси. Сейчас его хозяином стал старший сын коннетабля, и он был предан ему так же, как когда-то его отцу. Он и сумел выкрасть у нового канцлера королевскую печать и поставить ее там, где требовалось.

Однажды холодным ноябрьским утром небольшой отряд вооруженной стражи под началом двух офицеров вышел из дворца Монморанси, пересек улицу Сен-Мартен, свернул на Медвежью, и попетляв по улицам Парижа, наконец оказался у ограды монастыря Раскаявшихся грешниц. Стража осталась у ворот, а оба офицера в сопровождении трех гвардейцев прошли под своды монастыря, ведомые настоятельницей и двумя послушницами.

Прошло чуть более четверти часа, и они возвратились к воротам, но теперь с ними была баронесса де Савуази — с поникшей головой и удивленным взглядом потухших глаз. Она не знала никого из тех, с кем шла теперь в строгом молчании по булыжной дорожке к монастырским воротам и, несмотря на то что ей огласили приказ, все еще не могла поверить в свое освобождение; столкнувшись в стенах монастыря Нотр-Дам с ложью, подлогом, тупостью и лицемерием, она и сейчас думала, что ее ведут либо к месту казни, либо для новых пыток. Каково же было ее удивление, когда ее со всеми подобающими почестями, будто дочь короля, усадили в неизвестно откуда взявшуюся карету и повезли прочь с этого места, а спустя некоторое время она уже находилась во дворце Монморанси в объятиях принцессы Дианы Ангулемской.

Отныне Камилла стала жить здесь на положении затворницы, но зная, что сюда не доберутся ни слуги короля, ни шпионы святой инквизиции. В дом принцессы Ангулемской герцогини де Монморанси, дочери короля, без ее дозволения королевская стража войти не могла, даже, невзирая на приказ инквизитора. Не решилась бы она действовать и силой, имея даже приказ короля: дворец охранялся лучше и надежнее, чем Лувр; герцог Монморанси всегда держал при себе пять рот гвардейцев, не считая швейцарской стражи. Да и кому могла прийти в голову мысль искать беглянку в доме у герцога? А особняк де Савуази Диана взяла под свою защиту, поселив в нем одну из своих фрейлин Луизу де Витри.

Лесдигьер с Шомбергом, как и было задумано, произвели вместе с герцогом инспекцию одного из его родовых замков и спустя некоторое время вернулись в сопровождении своих ста всадников в лагерь Таванна.

Епископ Лангрский получил нагоняй от кардинала и от святой инквизиции, ибо это по его совету Камилла была упрятана в монастырь Раскаявшихся грешниц. Что касается короля, то он догадался, чьих это рук дело, но изобразил на лице недоумение, пожал плечами и ответил, что не помнит, когда и при каких обстоятельствах он подписывал сей приказ об освобождении; должно быть, его подсунули ему среди каких-то малозначащих бумаг.

Получив такой ответ, кардинал помчался к королеве.

— Мадам, в нашем королевстве творится черт знает что! Какие-то люди среди бела дня, причем одетые в форму королевских гвардейцев, проникают в монастырь, предъявляют настоятельнице приказ об освобождении пленницы, подписанный королем, и увозят ее в неизвестном направлении! Прикажите немедленно же начать розыски беглянки и учинить следствие по этому делу!

— Вы о ком?

— О баронессе де Савуази. Королева откровенно расхохоталась:

— Что, проворонили?

Кардинал, словно зверь в клетке, метался от стены к стене, в бешенстве отбрасывая ногами попадавшиеся ему на пути стулья и бросая на королеву-мать совсем не любовные взгляды.

— А что же король? — улыбалась Екатерина. — Ему вы говорили об этом?

Кардинал остановился посреди зала, широко расставив ноги:

— Он сказал, что не помнит, когда подписывал такой приказ. Но уж коли он подписан, то тут уже ничего не поделаешь.

— Чего же вы хотите от меня?

— Но печать? Как появилась на этой бумаге королевская печать, ведь она хранится у меня?

— Значит, это вы ее поставили, ваше преосвященство.

— Мне вовсе не до шуток, мадам, и я вновь прошу вас учинить следствие по этому делу.

Екатерина встала с места:

— Занимайтесь этим сами, коли хотите, господин кардинал, а у меня есть заботы поважнее.

Она пошла по коридору, но, сделав несколько шагов, неожиданно остановилась и задумалась о чем-то; потом обернулась, долгим взглядом посмотрела в ту сторону, где остался кардинал, покачала головой и внезапно от души рассмеялась:

— А молодчина этот Лесдигьер! — И все с той же добродушной улыбкой на лице прибавила, трогаясь с места: — Честное слово, за такого и я бы пошла.

А Диана де Франс тем временем холодными зимними вечерами наслаждалась обществом своей подруги и с бьющимся сердцем слушала ее рассказ о том, какие ужасы и пытки первой степени довелось ей претерпеть в застенках монастыря Нотр-Дам.

Камилла рассказала ей о том, как, руководствуясь указаниями Нарбонского собора 1244 года и получив согласие епископа, инквизитор применил к ней несколько видов устрашающих пыток, после чего ей был вынесен весьма неопределенный, ввиду отсутствия четкого устава у инквизиторов, приговор. Ей, как раскаявшейся и вернувшейся в стадо «матери всех страждующих», назначили епитимью сроком на один год с отбыванием заключения в монастыре Раскаявшихся грешниц. При этом предусматривалось право церкви конфисковать имущество осужденной.

Что касается самих епитимий, то они представляли собой неусыпное чтение молитв во славу Бога, посещение обителей Божьих и «святых» мест, безукоризненное исполнение церковных обрядов и щедрые пожертвования на богоугодные дела. Назначенная сроком на один год, такая епитимья могла продолжаться и более длительное время и вела в конечном итоге к полному разорению наказуемого.

Камилла могла бы сразу признаться в возводимых на нее обвинениях, но в этом случае ей надлежало выдать мужа, тогда ей разрешали бы примириться с церковью. Ее ждало в этом случае сравнительно легкое наказание. Но она не сделала этого и тем навлекла на себя гнев инквизитора. Теперь ее ждала суровая кара. Вот почему, узнав об этом, Лесдигьер решил похитить любимую из монастыря. Ведь заключением в обитель церковь решила сломить ее упорство, но теперь она лишилась своего главного свидетеля обвинения, с помощью которого кардинал мечтал, не без содействия инквизитора, добраться до Лесдигьера. Свидетельство же самого кардинала против Лесдигьера было шатким и основывалось только на подозрениях, ничем, кстати, не подтвержденных.

Итак, кардинал Лотарингский ждал появления Лесдигьера в Париже и его ареста с преданием в руки священного трибунала, который заинтересовался делом бывшего, но раскаявшегося гугенота. Церковь умела ждать, зная, что жертве все равно не уйти от нее. Действовать же силой, пока длились военные действия, было безрассудством.