Природа советской власти. Экологическая история Арктики - Энди Бруно

заболеваемости оленей был низким. Согласно антропологу Николаю Конакову, мигранты из числа коми стремились найти похожие условия, которые позволили бы им вести привычное хозяйство. Из-за своей географической удаленности от других земель коми и непохожего климата Кольский полуостров лишь частично подходил под эти условия. Это было причиной, по которой многие коми-оленеводы с небольшими стадами отказывались от переселения. Тем не менее два зажиточных оленевода Иван Терентьев и Поликарп Рочев выделили несколько тысяч домашних оленей для переселения группы из шестидесяти пяти человек, включавшей нескольких оленеводов-ненцев. Они покинули бассейн Печоры и Ижмы осенью 1883 года и следующей весной прибыли на полуостров. Через несколько лет после переселения семьи коми и ненцев осели в небольшом саамском поселении Ловозеро. Масштабная вспышка среди оленей на землях коми сибирской язвы в 1896 году заставила многие другие семьи последовать примеру первых переселенцев434.

Коми принесли на Кольский полуостров практики крупномасштабного оленеводства, что в целом способствовало резкому увеличению численности там оленей. К началу Первой мировой войны поголовье домашних оленей в этом регионе выросло более чем в семь раз. Коми-оленеводы продолжали использовать многие из своих традиционных методов пастбищного оленеводства, некоторые из которых противоречили саамской практике. В частности, саамы предпочитали отпускать оленей на летний выпас, в то время как коми смотрели за ними в течение всего года435. Вражда между группами стала особенно напряженной, когда некоторые саамы обвинили коми в краже свободно пасущихся саамских оленей и их клеймении собственными клеймами. Саами также выступали против того, чтобы коми пасли своих животных на лишайниковых пастбищах, специально оставленных ими про запас436.

Сталкиваясь с конкуренцией со стороны коми и исчезновением популяции дикого оленя для охоты, некоторые группы саамов изменили свои практики оленеводства. Они стали держать более крупные стада, строить заборы на пастбищах для летнего выпаса и более тщательно следить за тем, чтобы все животные были согнаны в одно место перед осенней перегонкой с пастбищ437. Эти изменения ознаменовали переход кольских саамов к пасторализму. Стоит также отметить, что государство до революции практически не играло никакой роли в этих процессах и происходившие изменения в кольском оленеводстве были результатом применения знаний местных жителей для адаптации к меняющимся экологическим условиям. Однако, несмотря на все эти перемены, один исследователь накануне Первой мировой войны утверждал, что «вообще лопари Кольского полуострова не являются оленеводами в истинном смысле этого слова»438.

ПОЗДНЕИМПЕРСКИЕ СПОРЫ

Царские чиновники, ученые, журналисты и краеведы-энтузиасты из других частей Архангельской губернии реагировали на развитие оленеводческих хозяйств саамов, коми, ненцев и поморов посредством различных предложений, касающихся их реформирования. Они отбирали многие из идей о будущей роли животного в тундре и тайге, используя оптику национальной принадлежности. Более технократически настроенные деятели последних десятилетий Российской империи фантазировали о потенциале расширения оленеводства на основе опыта коми. Другие откликались на славянофильские настроения и искали способы сделать суровые земли Крайнего Севера более пригодными для жизни этнических русских, заменив оленей на скот из внутренних регионов страны.

В своем экономическом обзоре северо-запада России (1897) архангельский губернатор Александр Энгельгардт оценил этническую организацию кольского оленеводческого хозяйства. Мимолетное летнее знакомство с Кольским полуостровом подтвердило его предвзятые стереотипы о том, что саамы выглядят как «гномы» и находятся на пути к вымиранию. Он критиковал их за то, что они были плохими оленеводами и не заботились об увеличении поголовья своих стад. По его мнению, они растрачивали богатые природные ресурсы государственных земель, позволяя своим оленям совершенно свободно пастись летом. В отличие же от саамов недавно переселившиеся туда коми «ведут олений промысел правильно и толково оберегают оленей от нападения хищных зверей»439.

Десятилетие спустя другой автор, писавший под псевдонимом В-р, описывая оленеводческую экономику, рисовал нескольку иную иерархию национальностей в регионе. После наблюдения за тем, как разные группы населения ухаживают за транспортными животными, он перевернул установленный порядок и поставил русских поморов ниже других национальностей. Он раскритиковал чрезмерную эксплуатацию силы оленей некоторыми кольскими оленеводами: «Эта беспечность очень вредна и убыточна, но хуже всего то, что этою беспечностью проникнута жизнь не только дикарей или полудикарей, но и русского крестьянина, которые на Кольском полуострове почти лишены культурных влияний». В подобном истолковании как экологические, так и социальные особенности региона способствовали потере поморами своего якобы высшего статуса и свидетельствовали об острой необходимости реформ. В-р считал, что при «более рациональном использовании богатств окружающей природы» можно было вести оленеводство более прибыльно440. Под «большей рациональностью» он, как и Энгельгардт, имел в виду внедрение рыночно ориентированных методов оленеводства и землепользования, принятых у коми.

В годы, непосредственно предшествовавшие началу Первой мировой войны, среди специалистов в других районах Архангельской губернии возникало несколько отличное от описанного выше экологически обусловленное видение народного хозяйства Севера. Начальник Печорской естественно-исторической станции Андрей Журавский описывал оленеводство как продуктивную деятельность, требовавшую минимальных затрат труда, но и одновременно препятствовавшую правильному выращиванию сельскохозяйственных культур. Оценивая, что оленеводство могло давать до 800% прибыли в течение пяти лет, он подчеркивал то, что коренные жители в целом были хорошо обеспечены экономически. Такую оценку тундрового природопользования разделяли и другие деятели, писавшие об оленеводстве Архангельской губернии и Кольского полуострова. Как писал один из них, «получая все от тундры и ничего от человека, олень дает человеку все»441. Именно легкость ведения оленеводческого хозяйства, а не нехватка культуры не позволяла обрабатывать северные земли под посевы.

Настоящий интерес Журавского к оленям возник из его желания распространить традиционное российское сельское хозяйство на тундровые земли оленеводов. Веря в превосходство русских «познаний» над «западноевропейской наукой» в деле освоения «первобытного ландшафта» Севера, он, очевидно, считал, что «полярная тундра – это обыкновенная пустошь, мимо, т. е. поверхностно заболоченная легко обратимая в луг». Единственной проблемой было то, что мигрирующие олени вытаптывали тундровые мхи, препятствуя регенерации пастбищных угодий, которые могли бы использоваться для выпаса менее мобильного скота и поддержания плодородия почв, необходимого для выращивания сельскохозяйственных культур. Журавский был уверен в том, что, «где бы ни осел выселенец, там через 2, 3–4 года на местах бывших „болот“ (тундры), появляются роскошные луга»442. Представление о том, чтó русские могли и должны были принести в свои национальные сельскохозяйственные навыки в экосистемы тундры, было отражением позднеимперских попыток поощрять колонизацию земель на южном фронтире и высаживать леса в степи. Многие националисты считали, что русификация негостеприимной природной среды могла бы придать пестрой империи бóльшую связность и единообразие443. Неудивительно поэтому, что такие деятели, как Журавский, включали пример с