Бойцы Сопротивления - Николай Пронин

— Товарищ лейтенант!

— Максимов, — удивился Рябов, — как ты сюда попал?

— Самым преглупым образом, — ответил тот улыбаясь. — Мы гуляли по городу, мой товарищ заговорил по-немецки, а в это время мимо нас проходил американский патруль. Он немедленно среагировал на этот разговор, потребовал у нас документы. Документов с собой не оказалось.

— Все ясно, — сказал Мерке, — но вам, лейтенант, придется зайти к капитану.

Они миновали длинный коридор и вошли в большую комнату. За столом сидел Тидеман. Ворот гимнастерки его был расстегнут, небритое лицо после бессонной ночи выглядело усталым. Напротив него развалился в кресле какой-то тип, одетый в американскую форму: нога заброшена на ногу, в зубах сигарета. Капитан вел допрос…

Если бы Рябов не видел собственными глазами только что доставленных диверсантов и позади этого типа не стоял солдат с автоматом в руках, он бы, наверное, подумал, что Тидеман беседует с одним из своих сослуживцев. Во всяком случае, человек, сидящий передним, ничем не отличался от военнослужащих американской армии. Заметив лейтенанта, Тидеман в знак приветствия устало кивнул ему головой, указал на стул, а сам продолжал допрос по-английски. Сержант Мерке переводил:

— Обер-лейтенант Хорст, вы говорите, что у вас автомастерская?

— Да, — небрежно подтвердил тот.

Некоторое время капитан молча рассматривал немца. Затем спросил:

— Как вы думаете, сколько еще продлится война?

— Думаю, недолго, несколько недель…

— Вот как!

— У вас большое превосходство в технике и людях, — пояснил Хорст, — к тому же мы ждем вас…

— Это почему же? — удивился капитан.

— А потому, что вы поможете нам встать на ноги…

— По-вашему, для этого американцы и начали войну с вами?

— Не только для этого, — нагло продолжал обер, — а еще и для того, чтобы русские не проглотили нас…

— Вот как! — еще больше удивился капитан. — В таком случае зачем вы пошли на них войной?

— Это была ошибка.

— А вы лично это давно поняли?

— После Сталинграда…

— Судя по всему, Хорст, вы неглупый человек. В таком случае, почему приняли участие в операции «Кондор»?

— Это приказ! Кроме того, я хотел скорее оказаться у вас в плену…

— Чтобы вас тут же расстреляли?

— Пленных не расстреливают…

— Вы слишком самоуверенны, Хорст, — проворчал капитан и кивнул солдату. — Увести его, а там посмотрим.

Повернувшись к Рябову, спросил:

— Ну как, лейтенант, признал своих парней?

— Да!

— Забирай!

Он нажал клавишу своего настольного микрофона, собираясь вызвать секретаршу, но передумал.

— Сержант, принеси бутылку мозельского. Сержант вышел и тут же вернулся назад с подносом в руках, на котором стояли бутылка «Трабен-Трабахер» и три рюмки.

— Ты извини, лейтенант, — продолжал капитан устало. — Я как порядочный сосед давно должен был пригласить тебя в гости, но этим бандитам нет конца — просто какой-то кошмар…

Глотнув вина, мрачно заметил:

— Не буду скрывать, что до последнего времени наступление немцев шло успешно. Если так будет продолжаться и впредь, они отрежут Антверпен, а это, сам понимаешь, грозит серьезными неприятностями. Война может затянуться, немцы грозятся, что у них в запасе еще есть «Фау-3» и «Фау-4», и тогда англичанам совсем несдобровать.

Рябов внимательно смотрел на капитана, соображая, что это — реальная опасность, и в самом деле, немцы так прижали англичан и американцев, что им нечем дыхнуть, или просто-напросто капитан паникует? Ясно было одно: капитан делился своими сомнениями не случайно. Видимо, в подобной ситуации он оказался впервые и ему хотелось услышать на этот счет мнение человека, который кое-что повидал. Но прежде чем Рябов успел что-либо сказать, мимо окон здания, в котором они находились, проскочил «джип». Через минуту дверь кабинета с шумом распахнулась, в нее стремительно вошел офицер связи, и, даже не поприветствовав сидящих, громко сказал:

— Вы слышали новость? Русские начали новое наступление на Восточном фронте!

Только тут вошедший обратил внимание на Рябова и некоторое время смотрел на него растерянно. Заметив это, капитан улыбнулся.

— Познакомьтесь… Русский офицер!

— О! — удивленно протянул приезжий. — Очень рад, Коульман.

— Так ты говоришь, что русские перешли в наступление? — переспросил Тидеман.

— Да, говорят, оно началось раньше, чем планировалось, — ответил приехавший.

— Ну тогда немцам крышка!

Рябов стал прощаться. Это была его последняя встреча с американцами. Вскоре обстановка на Западном фронте начала нормализовываться, и летучий отряд американской армии покинул Энен-Льетар.

* * *

Весна сорок пятого года была богата всевозможными событиями. В апреле Советская Армия начала наступление на Берлин и взяла его в кольцо. А двадцать пятого апреля советские войска встретились с американцами в районе Торгау на Эльбе. И вот наступил самый большой день — День Победы!

Накануне Рябов — его назначили начальником сборного пункта советских партизан — был в командировке. На сборный пункт вернулся уже поздно вечером. По коридору прохаживался дежурный. В одной из комнат громко хлопали костяшками играющие в домино. В углу, уткнувшись в книгу, сидел Коваленко.

Вдруг, пробегая по коридору, кто-то крикнул:

— Капитуляция!!!

Игра продолжалась в том же темпе. Видимо, смысл слова «капитуляция» не дошел до сознания играющих. А может быть, этого слова никто и не произносил. Все это Рябову лишь померещилось. Но вдруг, словно что-то вспомнив, игроки переглянулись и как по команде, одновременно, начали медленно подниматься со своих мест.

— Капитуляция, — тихо, почти шепотом произнес один и уже ошалело, радостно, во весь голос крикнул: — Вы слышали? Ка-пи-ту-ля-ция!

В следующую минуту все четверо, мешая друг другу, кинулись к дверям. Рябов взглянул в угол комнаты, где в кресле сидел Коваленко, — его уже там не было. С улицы доносилась беспорядочная стрельба — там кричали «Ура!», целовались, плакали…

Несколько дней они ходили ошалелые от счастья.

* * *

Победа пришла, а их возвращение на Родину все еще затягивалось.

В начале июля Рябову позвонили из Парижа, попросили подготовить документы на отличившихся партизан, а спустя некоторое время вместе с теми, на кого были отосланы наградные листы, вызвали в Париж и его.

В большом зале Советского посольства собрались сотрудники штаба по репатриации советских граждан из стран Западной Европы, дипломатические работники, русские партизаны, франтиреры, офицеры французской, английской и американской армий, многочисленные гости. Вначале была официальная часть, затем началось вручение наград.

Одна за другой назывались знакомые ему фамилии: Петриченко, Бандалетов… И вдруг он услышал свою фамилию. Уже немолодой французский генерал, стоявший слева от стола, за которым сидел президиум, взяв из папки лист бумаги, начал читать:

— Военный секретариат Парижа, 5 июля 1945 года. Приказ № 242 военного губернатора Парижа, бывшего главнокомандующего войсками внутреннего сопротивления, корпусного генерала Кенига. Основание: декрет от 7 января 1944 года о награждении за участие в войне…

Генерал читал размеренно, не спеша, хорошо поставленным голосом. Переводчик, наоборот, почему-то спешил, словно за ним кто-то гнался. Едва генерал успевал произнести фразу, как он торопливо переводил ее и выжидательно смотрел на своего шефа. Создавалось впечатление, что говорит только генерал.

«Объявляется благодарность в приказе по дивизии Ивану Рябову — лейтенанту Красной Армии, — звучал голос генерала, — как прекрасному организатору советских партизанских отрядов в районах Дуллана, Фревана и Сен-Поля, который возглавил операции этих отрядов и проявил при этом смелость и презрение к опасности».

«Объявление благодарности, — вторил переводчик, — влечет за собой награждение Военным Крестом с серебряной звездочкой».

«28 августа.

Сразу после награждения меня пригласил к себе один из представителей штаба по репатриации советских граждан из стран Западной Европы подполковник Алексеев. Еще раз поздравил меня с наградой. «Завтра ваши товарищи уезжают на Родину, — сказал он. — И не морем, как предполагалось, а по железной дороге. А лично вас мы хотим задержать во Франции еще. Дел у представительства хоть отбавляй. А людей не хватает». Но, видя, как потускнели мои глаза, переспросил: «Так, говоришь, четыре года ничего не знаешь о семье? Это я понимаю. — Вздохнув, добавил: — Ну что же, тогда собирайся».

Радость и волнения дня — все это перемешалось и так подействовало на меня, что, выскочив из кабинета Алексеева, я плохо соображал, что делаю. Не помню, Лак добрался до гостиницы. Схватил чемодан и, не подумав о том, что дневной поезд уже ушел, товарищи, приезжавшие вместе со мной за наградами, уехали, кинулся на вокзал…