Дьявол носит «Прада» - Вайсбергер Лорен

— Она главный редактор «Подиума», — понизив голос, ликующе начала я, — и самая большая стерва, какую я когда-либо встречала. Серьезно, честно тебе говорю, я никогда не встречала таких, как она. Она, я думаю, даже не человек…

У меня был наготове неиссякаемый запас жалоб, которые я хотела обрушить на голову Бенджамина, но в это время во мне заговорила наша привычка всегда все делать с оглядкой. Я задергалась, занервничала, во мне вдруг неизвестно откуда появилась уверенность в том, что эта малосимпатичная мне личность, несомненно, подослана подхалимами Миранды из «Обсервера» или с «Шестой страницы». Я понимала, что это смешно, просто чушь собачья. Я знала Бенджамина уже много лет и была вполне уверена, что он не работает на Миранду ни в каком качестве. Правда, не на сто процентов. В конце концов, как можно быть в чем-то уверенной на сто процентов? И откуда я знаю, может, сейчас кто-то стоит у меня за спиной и подслушивает мои дерзкие речи? Допущенный промах следовало немедленно загладить.

— Конечно, она ДЕЙСТВИТЕЛЬНО самая влиятельная женщина в модельном и издательском бизнесе, а такой человек не может позволить себе рассыпаться в любезностях. Да, с ней нелегко работать, но это можно понять. А с кем было бы легко? Вот так-то. Ну ладно, мне пора бежать. Приятно было повидаться. — И я побежала к входной двери, втянув голову в плечи, как я это частенько делала в последнее время, если мне приходилось разговаривать с кем-нибудь, кроме моих родителей, Алекса и Лили. При этом я не могла удержаться и негромко сказала: «Чур меня».

— Эй, не слишком расстраивайся, — прокричал он мне вслед, когда я бежала к лифтам, — я здесь всего с прошлого четверга!

И, сказав это, он бросил свой тлеющий окурок и в сердцах втоптал его в асфальт.

— Доброе утро, Эдуардо, — сказала я, жалобно глядя на него усталыми глазами, — ненавижу чертовы понедельники.

— Не волнуйся, подружка. По крайней мере сегодня ты ее опередила, — ответил он улыбаясь. Он имел в виду те злосчастные дни, когда Миранда заявлялась в пять утра и ее нужно было проводить наверх, поскольку она отказывалась носить электронный пропуск. Едва добравшись до офиса, она принималась названивать Эмили и мне — пока не добивалась того, чтобы кто-нибудь из нас проснулся, собрался и прибыл на работу так поспешно, словно этого требовали интересы национальной безопасности.

Я толкнулась в турникет, молясь, чтобы этот понедельник стал исключением, но Эдуардо не дал мне пройти без представления.

— Эй, скажи мне, как ты хочешь, как ты правда-правда хочешь, — пропел он с испанским акцентом, ухмыляясь во весь рот. И все удовольствие от того, что я порадовала таксиста и приехала раньше Миранды, исчезло. Мне вновь, как и каждое утро, захотелось через барьер дотянуться до его лица и вонзить в него ногти. Но раз уж я была такая компанейская девчонка, а он был одним из моих немногих друзей в «Элиас-Кларк», я нехотя подчинилась.

— Я хочу-хочу-хочу — я хочу немало, я хочу-хочу-хочу, чтоб меня забрало… — слабым голосом пропела я, отдавая жалкую дань спайсгерловскому хиту девяностых. Эдуардо ухмыльнулся и впустил меня.

— Эй, не забудь: шестнадцатое июля! — крикнул он мне вслед.

— Да-да, шестнадцатое июля, — откликнулась я на это напоминание о нашем общем дне рождения. Не имею понятия, как уж он узнал дату моего рождения, но ему чрезвычайно нравился тот факт, что она совпала с его собственной. И по какой-то необъяснимой причине это стало частью нашего утреннего ритуала. Без этого не обходился ни один день.

На собственно издательской половине «Элиас-Кларк» находилось восемь лифтов: одна половина для этажей с первого по десятый, другая — с десятого и выше. По-настоящему котировались первые десять этажей, на которых помещались солидные арендаторы; о своем присутствии они возвещали с помощью подсвеченных панелей над дверями лифтов. На втором этаже находился бесплатный гимнастический зал для сотрудников, оснащенный автономным освещением и как минимум сотней разнообразных тренажеров. При раздевалках были сауны, джакузи, парильни, горничные в униформе, а в салоне при необходимости можно было сделать маникюр, педикюр и массаж лица. Там имелся даже зал боевых искусств, по крайней мере мне так сказали, и пробиться туда было невозможно. Не только потому, что у меня не хватало времени, — между шестью и десятью утра там бывало чертовски много народу. Авторы, редакторы, ассистенты из рекламных отделов записывались на занятия по кикбоксингу за три дня вперед, но если не приходили на пятнадцать минут раньше, их просто-напросто вычеркивали. И, как и все задуманное в «Элиас-Кларк» для того, чтобы улучшить жизнь сотрудников, это лишь злило меня еще больше.

Краем уха я слышала, что в полуподвале «Элиас» находились ясли, но не знала никого, у кого имелись бы дети, поэтому не была в этом полностью уверена. То, что касалось непосредственно меня, начиналось с третьего этажа, где располагалась столовая. Миранда отказывалась есть там, среди черни, за исключением тех случаев, когда ей приходилось обедать с гендиректором Равицем, который любил быть «поближе к народу».

Лифт поднимался все выше, замелькали знаменитые названия. Большинству журналов приходилось делить этаж с кем-то другим, располагаясь по разные стороны от приемной. Я вышла на десятом этаже и проверила, как я выгляжу: в порыве озарения архитектор, к счастью, сохранил зеркала у выхода из лифта. Как обычно, я забыла свой электронный пропуск — тот самый, что следил за всеми нашими передвижениями и покупками. Софи приходила только в девять, и мне пришлось залезть под ее стол, нащупать кнопку, открывающую стеклянные двери, и сломя голову броситься к ним, чтобы успеть проскочить, пока они не закроются снова. Иногда мне это удавалось только с третьей или четвертой попытки, но сегодня увенчалась успехом уже вторая.

Когда я приходила, на этаже всегда бывало темно, но я находила дорогу автоматически. Налево был отдел рекламы и маркетинга, там работали девушки, особенно любившие наряжаться в маечки от «Хлоэ» и сапоги на шпильках от Джимми Чу и щедро раздававшие визитки «Подиума». Они были полностью отрезаны от всего происходящего в самой редакции: именно редакция подбирала одежду и аксессуары для модных выставок, договаривалась с лучшими авторами, проводила собеседования с манекенщицами, нанимала фотографов, занималась дизайном и выпуском журнала. Сотрудники редакции разъезжали по всему миру, получали подарки и скидки от всех дизайнеров, улавливали все модные поветрия и ходили на вечеринки в «Пасгис» и «Флоут», потому что «должны были быть в курсе, во что одеваются люди».

Отдел рекламы тоже пытался не отставать, используя имеющиеся у него возможности. Иногда они устраивали вечеринки, но знаменитости на них не ходили, и нью-йоркский бомонд оставался к ним глубоко равнодушен (если верить язвительным замечаниям Эмили). В дни подобных тусовок мой телефон раскалялся докрасна: мне звонили совершенно незнакомые люди, жаждущие получить приглашение. «Э-э… знаете, я слышала, в „Подиуме“ сегодня банкет. Почему же меня не пригласили?» Выходило так, что о готовящейся вечеринке я всегда узнавала от посторонних: сотрудников редакции никогда не приглашали, потому что они бы и не пошли.

Девушкам из «Подиума» словно мало было высмеивать, запугивать и изгонять из своего общества всех, кто не принадлежал к их кругу, — они еще и внутри себя разделились на враждующие кланы.

За отделом рекламы начинался длинный узкий коридор. Кажется, я шла целую вечность, пока слева не появилась крохотная кухонька. Здесь имелись различные сорта кофе и чая, а в холодильнике хранились обеды, но все это было излишним, поскольку монополией на чаепития сотрудников обладала сеть кафе «Старбакс», а все блюда заказывались в столовой или в одной из многочисленных закусочных, предлагавших услуги доставки. Но все равно заходить сюда было приятно, кухонька словно говорила: «Эй, посмотри-ка, здесь у меня чай „Липтон“ в пакетиках, и сахарозаменители, и даже микроволновка, если тебе вдруг понадобится подогреть вчерашний обед. Я не хуже других!»