История Тайной канцелярии Петровского времени - Василий Иванович Веретенников

целью добиться, не скрывается ли за ними какого-либо преступления, оговоренного двумя первыми пунктами указа 1715 года.

В 1723 году дьячок Терентьев поднял и прочитал подметное письмо; видевшие это написали на несчастного донос. Начались допросы и пытки, дело дошло до Сената, который опять-таки распорядился виноватого пытать, пока не удастся выпытать что-то – именно что-то, так как в подметном письме, прочитанном дьячком, содержался лишенный всякого смысла набор различных слов; однако в ходе следствия возникло, видимо, подозрение, что это тайнопись и дьячок должен знать к ней ключ. В том же году Синод прислал в Тайную канцелярию монаха, у которого было найдено письмо «с важными словами», которые, правда, никто не мог понять; тут безумие обвиняемого было столь очевидно, что министры не сочли нужным прибегать к допросам и определили отправить монаха в монастырь, где и держать до выздоровления. В 1720 году были найдены у иноземца Ланге на пивной бочке неясные каракули, в которых, однако, узрели тайные литеры. Долго и тщательно пытались узнать, что эти литеры обозначают, пока в конце концов обвиняемый и его жена не умерли, не вынесши пыток. К 1721 году относится дело о некоем чернеце Порфирии, присланном из Малороссии князем Трубецким. Этому Порфирию было видение, и он зарисовал увиденное; эти рисунки представляются лишенным всякого смысла бредом расстроенного воображения, однако Тайная канцелярия получила указание «о том ложном видении розыскать, для чего он то затеял». Много и упорно допытывалась Тайная канцелярия, стремясь найти ответ на предложенный вопрос, и, конечно, этого ответа не нашла. Тем не менее было решено, что «ложному плутовству верить ни мало не подлежит», и был Порфирий, как «плут», присужден к ссылке на вечное поселение в один из монастырей Архангелогородской губернии.

В октябре – ноябре 1718 года Петр узнает из доноса о перехваченном в Ржеве письме с «важностью», в котором усматривается намек на государственное преступление. Дело передается Тайной канцелярии; она немедленно сыскивает пославшего письмо и посылает особого нарочного за получателем. Писавшего допрашивают о смысле письма, так как кажется, будто там особый шифр, и тут выясняется, что никакой «важности» и шифра в письме нет, а посвящено оно, вполне понятное и автору и получателю, отдаче в Ржеве на откуп кабаков. Дело, однако, поначалу выглядело столь серьезным, что Петр лично принял участие в расследовании.

Непонятные действия тоже возбуждали солидные подозрения и, разумеется, тоже попадали в поле зрения Тайной канцелярии. В 1718 году Петру сообщили о монахе, тайно служившем молебны, и дело тут же попало в Тайную канцелярию. В 1721 году Бутурлин прислал в Тайную канцелярию некоего Антонова, который, будучи сильно пьян, сам не зная зачем, подошел к Петру, когда тот шел в строю. Антонова арестовали и начали розыск: у него всячески допытывались, не было ли какого с его стороны умысла; в результате, ничего не добившись, Тайная канцелярия постановила послать его в Сибирь в вечную работу. В 1720 году Макаров по указу Петра прислал в Тайную канцелярию трех баб-кликуш, которые кричали «в церквах на Москве… и в кликаньи пойманы». Этих несчастных сочли нужным, допрашивая, жестоко пытать и бить плетьми, стремясь дознаться, не было ли в их кликанье чьего-либо злого научения. Все свои ответы на допросах бабы кончали неизменной фразой: «…а никто кричать не учил». Так ничего от них и не добились, однако две бабы все-таки были признаны виновными и отданы в работу на прядильный двор.

Есть в делах Тайной канцелярии несколько дел по обвинениям (ложным, как выяснилось в процессе следствия) в «измене» разных лиц. Трудно точно сказать, как в этих случаях понималось слово «измена». По-видимому, всякий, кто преступал закон, мог быть подведен под это понятие, хотя уже в пунктах указа 1715 года оно суживалось до измены интересам государства на пользу его врагов; причем, возможно, враги внутренние и внешние не были как-то разделены. Впрочем, дел об «измене» относительно мало, и до известной степени все они, возникавшие в связи с каким-либо изветом, являются вариациями дел по «слову и делу».

Когда после указа 1722 года в Тайную канцелярию стали присылать от разных лиц и учреждений людей, сказавших за собой «слово и дело», то, конечно, часто оказывалось, что говорилось это выражение часто по пьяному делу, или в желании освободиться от чьих-либо притеснений (например, помещика), или просто чтобы подвести кого-нибудь под наказание; таким образом, образовывался ряд дел о ложном объявлении «слова и дела».

Нередко встречаются в делах и отголоски дела царевича. В 1720 году по царскому указу и приговору Тайной канцелярии «велено по донесению володимирского Успенского собору дьякона… исследовать накрепко дьяку Тимофею Палехину», кто «бывшей царице монахине Елены… чинил всякую помощь», «а по исследованию, учиня выписку, прислать в Канцелярию Тайных Розыскных Дел». Это повеление точно выполняется Палехиным, который привозит из своей поездки огромное количество следственного материала. Тайная канцелярия соответственно этому материалу делает приговоры-определения о ряде лиц, оказавшихся замешанными в деле. Даже пришлось ловить некоего самозванца Боровитинова, который под видом присланного Тайной канцелярией сержанта, приехав в Суздаль, арестовывал и допрашивал людей по суздальскому делу – всех, впрочем, отпуская (видимо, за взятки).

В 1722 же году некто Завесин, явившись пьяным в канцелярию Воронежского надворного суда, говорил: «Я де холоп государя своего Алексея Петровича и за него голову свою положу, хотя де меня и распытать»! Немедленно Тайная канцелярия вытребовала себе его дело, настаивая, чтобы Воронежский надворный суд не оставил у себя никаких копий.

В 1721 году прислали в Тайную канцелярию из Приказа инквизиторских дел некоего пустынника, который, как показал допрос, был близок с архиереем Досифеем, замешанным по суздальскому делу. Тайная канцелярия немедленно начала розыск, но, хотя дело протянулось до средины 1722 года, никакой «важности» в нем отыскать не удалось.

Все упомянутые выше группы дел могут быть объединены, если выражаться терминологией современной, понятием государственного преступления. Мы уже имели случай говорить, что общее число этих дел совершенно преобладает над делами других родов. Признаки государственного преступления имели, с точки зрения Петра, и дела о раскольниках, которые поступали в Тайную канцелярию исключительно по прямым царским указам; при этом очевидно, что Тайная канцелярия считала раскольничьи дела подлежащими своей компетенции. Это видно и из того, что там имелась большая коллекция утвержденных Петром приговоров Синода по раскольничьим делам, хранившаяся, вероятно, в качестве образцов. Особенно большое поступление раскольничьих дел в Тайную канцелярию отмечается в 1720–1721 годах.

Однако есть лишь одно дело – правда, большое, – в котором монах, не чуждый раскола, в то же время обвинялся и в том, что громогласно на