Возвращение Ктулху - Павел Молитвин

Глубокой ночью 13 июля, предварительно не совсем умеренно подбодрив себя изумительным шнапсом, мы прокрались на кладбище, нашли нужную могилу (что было непросто, учитывая ее возраст) и приступили к делу. Почва после недавнего дождя была очень тяжелой, наши физические силы оставляли желать лучшего, и работа продвигалась медленно. Не успели мы докопаться и до четырех футов, как вдали послышались голоса и лай собак.

В том, что эти собаки очень большие и злые, мы смогли убедиться уже через минуту. Та скорость, что мы развили, удирая, наверняка принесла бы на Олимпиаде золотые медали, хотя тогда мы боролись за более значимые призы. Я так и не понял, каким образом мы умудрились перемахнуть через двухметровый забор, но этот подвиг спас наши репутации и жизни.

Оставшуюся часть ночи мы провели в моем доме, а потом в течение недели содрогались от страха перед визитом полиции. Никакого визита так и не состоялось, однако подробное освещение прессой этого происшествия, кажется, натолкнуло Вейсмана на тревожные подозрения. Но преступное гробокопательство вроде бы не вязалось с нашим внешне благопристойным имиджем ученых, так что Вейсман не решился довериться своим догадкам и справедливое возмездие нас не постигло, хотя заведующий стал смотреть прохладнее.

Посягательство на могилу, пусть и неудачное, раззадорило меня, тем более что оно фактически сошло нам с рук. В конце августа мы вознамерились вновь испытать судьбу, на сей раз запланировав влезть в фамильный склеп Натингейлов — одного из самых респектабельных родов в Провиденсе. Мои зловещие информаторы сообщили, что два века назад член этого семейства, доктор Элеазар Натингейл, за которым легенда закрепила клеймо чернокнижника и алхимика, проводил опыты с разными химическими веществами для мумификации. И будто бы тело племянницы, умершей в девичьем возрасте, он и подверг такой операции.

Теперь мы тщательнее подготовились к намеченному мероприятию, изучили схему местности, график работы сторожей и прочие существенные условия. 28 августа мы благополучно проникли в склеп, разыскали труп Софии Натингейл, который действительно представлял собой мумию великолепного качества, и похитили его, поменяв на один из наших банальных экспонатов. Благодаря безукоризненной точности (перед выходом мы решили не употреблять алкоголя) все прошло идеально. В мини-лаборатории, организованной у меня дома, мы проанализировали эту необычную мумию и пришли к выводу, что доктор каким-то образом предвосхитил открытие способа консервации трупов, совсем недавно предложенного талантливым русским профессором Минаковым. Мы были потрясены гением Натингейла и посочувствовали доктору, поскольку за это уникальное открытие он был обречен на всеобщий остракизм.

Подкорректировав внешность Софии Натингейл, чтобы выдать ее за находку в древних мавзолеях Индии, мы выставили мумию в своем зале. Казалось невероятным, чтобы кто-то мог заподозрить неладное. Но иногда случаются поразительные неудачи. Один из представителей рода Натингейлов, девяностолетний сэр Годфри, которого все считали выжившим из ума, в середине сентября посетил музей и поднял скандал, узнав Софию. В качестве доказательства он даже предъявил ее портрет, пылившийся где-то на чердаке. К счастью, качество картины не позволяло рассмотреть особенности черт лица и родственники сэра Годфри не восприняли его болтовню всерьез, но проклятый старик продолжал бушевать и требовал провести ревизию в семейном склепе. Поскольку ни у кого из других Натингейлов такого желания не было, дело затянулось. Однако мистер Вейсман отнесся к словам сэра Годфри с излишним вниманием и стал настаивать, чтобы мы предоставили все отчеты и документы, из которых можно было бы понять, откуда взялась мумия.

В первый раз за время нашей дружбы и совместной, если можно так выразиться, работы Адам Мейнингер проявил достойную сожаления слабость. К моему ужасу, он все рассказал своей жене. Элен обещала помочь решить проблему с отцом, но потребовала незамедлительно избавиться от трупа Софии и прекратить нелегальную деятельность. Первоначально я предполагал, что с первым еще как-то смогу смириться, но со вторым… На это я никак не соглашался.

Впрочем, не было выполнено и первое условие. После разговора с Мейнингерами я уехал в музей и остался там допоздна. До полуночи я работал с новыми материалами, которые прибывали почти каждый день, а затем, перед уходом, решил напоследок посмотреть на тело Софии Натингейл.

Почему-то мне захотелось выключить электрическое освещение и полюбоваться на нее в лунном сиянии, делавшем обстановку в демонстрационном зале удивительно ирреальной и романтичной. Я сказал «полюбоваться»? Да, сам не знаю, отчего мне пришло в голову это слово. Было ли что-то эротичное в том, как я изучал взглядом ее тонкий, потрясающе выразительный, как это может быть лишь у мертвеца, лик, прекрасно сохранившуюся нежную кожу, превосходные линии грациозного тела, столь гармонично облаченного в наряд индусской принцессы? И только ли взглядом я изучал ее? Могу поклясться, что в ее навсегда застывших глазах было какое-то притяжение. Я не мог и не хотел ему сопротивляться.

Короче говоря, я твердо решил оставить этот экспонат, чего бы мне это ни стоило. Спустя четыре дня, придя на кафедру, я услышал от Адама более или менее хорошую новость. Выяснилось, что вредный старик не угомонился и не внял просьбам родных, а решил лично обследовать труп Софии в склепе. По-видимому, слабое зрение подвело его, и, спускаясь по плохо освещенным выщербленным ступеням, он свалился. С некоторым усилием я изобразил на лице и в голосе удивление и печаль по поводу смерти сэра Годфри.

Итак, роковых последствий удалось избежать, однако результатами этой скверной истории стало то, что, во-первых, в глазах Вейсмана мое реноме опустилось очень низко — что меня не особо огорчило, — а во-вторых, мне было категорически запрещено приходить в гости к Мейнингерам и Вейсманам. Я лишился возможности видеться с очаровательной юной Мэгги, что меня почему-то задело. А еще Вейсман обязал меня вести огромное число занятий со студентами, и поэтому мне не удалось поехать с Адамом в экспедицию в Саис, на которую я возлагал много надежд. Оставалось только благословить его и навалиться на педагогическую работу, которая не вызывала у меня особого рвения.

Во время экспедиции мой друг писал довольно редко, что, видимо, было связано с большой занятостью, а также с его намерением сделать сюрприз. Я знал, что несколько месяцев назад германские коллеги обнаружили в одной из древних гробниц Нубии любопытный раритет — свиток папируса очень необычного свойства (были даже предположения, что это вовсе не папирус, а другое, пока неизвестное вещество). Местные жители испытывали огромный страх перед этим артефактом. Свиток был испещрен древнеегипетскими иероглифами, однако переведенный текст казался верхом нелепости и бессмысленности. Без толковника интерпретировать эти надписи не удавалось, такие же свитки попадались и раньше в разных районах Египта, Ливии и Палестины. И все усилия понять значение странного текста были тщетными. Но Мейнингеру, присоединившемуся к соотечественникам в конце сентября, несказанно повезло. Почти случайно он наконец нашел ключ к загадочному свитку.

Уникальность и ценность находки невозможно преувеличить. Персидский философ Ширхан Лоди, живший в XIV веке в Исфагане, каким-то образом догадался о зашифрованном значении текста свитка и составил комментарий, который Мейнингер обнаружил в катакомбах Саиса. В соответствии со сведениями, полученными из «Свитка Наафранха» — именно так назывался этот манускрипт, — Адам вел раскопки в ливийской пустыне около границы с Египтом. Он был очень скуп на сообщения, но из газет я узнал о странном инциденте, случившемся 28 ноября. По словам чиновника из Джогбуба, в этот день вся округа радиусом в десятки миль увидела лиловую молнию гигантской длины, бившую, как показалось очевидцам, от земли, и услышала сопровождавший ее ужасный грохот, донесшийся из лагеря археологов. Многие подумали, что началась война с Италией, и стали готовиться к эвакуации. Однако вскоре в Джогбубе появился Мейнингер, который был совершенно хладнокровен, хотя выглядел чересчур бледным и изможденным. Он не дал этому происшествию вразумительных объяснений, но предоставил турецким солдатам возможность убедиться, что в лагере научной экспедиции все живы и нет никаких разрушений.

Через неделю мне пришло письмо из Тобрука, в котором Адам уведомлял об окончании работ и скором возвращении. К Рождеству он приехал в Провиденс, и радость его жены была столь велика, что она даже сняла табу на мои визиты, поэтому праздник я отмечал вместе с Мейнингерами и Вейсманами и был почти реабилитирован шефом, да и его младшая дочь чуть-чуть оттаяла. Это согрело мне душу, но еще больше я сгорал от нетерпения познакомиться с материалами Адама, пока хранившимися на складе Археологического музея.