Святослав. Болгария - Валентин Гнатюк

Стояла холодная ветреная декабрьская ночь. Безлюдными были улицы ромейской столицы. Сквозь шум непогоды на пустынных улицах великого града иногда пробивались тревожные возгласы вигл – константинопольской ночной стражи. Порывы пронизывающего ветра срывали с волн залива Золотого Рога пенные барашки. Зябли стражники на стенах, попрятались в свои укромные закутки даже бродячие собаки, но в царских покоях было тепло и спокойно. На необъятном царском ложе в тусклом свете масляных ламп извивались два сплетённых в страстной горячности тела. Слышались вздохи, звуки поцелуев, а иногда приглушённые стоны. От судорожных движений закреплённые у изголовья светильники то и дело вздрагивали, пламя их металось, готовое вот-вот погаснуть.

Наконец, обессиленные страстью, они лежали некоторое время без единого движения.

– Ты была сегодня бесподобна, – едва шевеля губами, молвил вконец разомлевший Никифор, – совсем как тогда, в нашу первую ночь! – Он замолчал, а ещё через несколько мгновений послышалось ровное сопение, сменяемое лёгким храпом.

– Я рада, что тебе понравилось, – прошептала чуть погодя Феофано.

Не услышав ответа, она тихо отодвинулась к краю ложа и, поднявшись, набросила на себя длинную тёмно-вишнёвую накидку, завернувшись в неё с головы до тонких щиколоток. Найдя на ощупь свои мягкие бархатные туфельки, она неслышной тенью двинулась к потайной двери и, отворив её, выскользнула из царской опочивальни на женскую половину дворца.

Через несколько минут зашевелился и Фока. Что-то промычав, он с трудом встал и на подгибающихся от сонливости ногах, почти не открывая глаз, побрёл наугад в туалетную комнату. Послышался звук струи, наполнявшей ночной золотой горшок. На обратном пути, зацепившись ногой за свою любимую медвежью шкуру, привезённую из далёких полночных земель скифов-россов, император тут же улёгся на неё и продолжил свой частично прерванный сладчайший сон.

Прошло ещё немного времени. Из той же небольшой потайной двери, ведущей в женскую половину, в царские покои одна за другой протиснулись безмолвные крепкие фигуры. Держа в руках короткие однолезвийные ромфеи, вошедшие, стараясь двигаться как можно тише, обступили необъятное царское ложе, занавешенное балдахином из красного бархата. Одна из фигур рывком отдёрнула полог с золочёными кистями. От резкого движения один светильник у изголовья погас, а оставшийся пляшущими бликами едва осветил нагромождение дорогих покрывал и подушек, перемешанных в невообразимом беспорядке. Огромная луна на несколько мгновений появилась в прорехе рваных туч, и вошедшим показалось, что на ложе никого нет. Они стали срывать покрывала и отбрасывать прочь шитые золотом подушки – в самом деле, никого! Одна мысль, холодная, как неожиданный лунный свет, отразившийся на стали клинков, пронзила и на миг обездвижила всех: «Ловушка! Неужели уговорившая их на это обманула и завлекла в западню, но зачем? С минуты на минуту сюда ворвётся стража с факелами, и всем конец!»

Однако прошла одна бесконечно длящаяся минута, затем другая, но никто не вбегал в царские покои, и мёртвая тишина ничем не нарушалась.

– Огня, быстро! – прошипел Цимисхес.

Ещё несколько томительных мгновений – и от скромного ночника дрожащими от волнения руками были зажжены несколько золотых хоросов, в изобилии украшавших покои.

– Осмотреть всё, он где-то рядом! – снова отрывисто приказал Иоанн, кивая на стоящие у ложа на специальной резной подставке из кости красные императорские сапоги. Это изобретение северных варваров, малопригодное в мягком климате Империи для употребления по прямому назначению, издавна стало в ней главным символом царской власти.

– Здесь он, – послышался с другого конца комнаты чей-то радостно-приглушённый тонкий голос, похожий на женский, – на шкуре прямо на полу спит!

Императора разбудили пинками грубых солдатских ботинок, а когда он попытался закричать, то получил сильный удар в челюсть рукояткой ромфея. От растерянности опытный воин, ещё находящийся под впечатлением чудесной ночи с Феофано, даже не попытался сопротивляться. Он взмолился было к своей защитнице Богородице, но второй удар не только разбил лицо, но и вышиб часть зубов. Вместо молитвы прозвучал стон, похожий на вой раненого животного, и Никифор выплюнул зубы вместе с кровью. Могучие руки втащили полуоглушённого и растерянного императора в опочивальню, где его двоюродный брат Иоанн, усевшись на любимое кресло василевса, уже натягивал красные сапоги. От недавней растерянности и холодного страха не осталось и следа, красивое лицо Цимисхеса теперь горело яростной злобой.

– Что, спокойно спишь, братец, забыл, тупой критский бык, кто привёл тебя к власти? – воскликнул он, ухватив Фоку за густую бороду и глядя ему прямо в чёрную глубину очей. – А в благодарность ты отправил меня в изгнание! Помнишь ли, грубый мужлан, что большая часть твоих побед свершилась благодаря мне и этим отважным стратигосам, которых ты «забыл», сев на трон? – вкладывая ненависть в каждое слово, громко вопрошал Цимисхес. – Что ж ты не теряешь сознания, толстобрюхий боров, как тогда, когда мы, – Цимисхес сделал жест рукой, указывая на окружающих, – провозгласили тебя императором?

– Или когда горожане закидали тебя мусором и гнилыми овощами за давку на ипподроме, тогда ты тоже лишился чувств! – женоподобным голосом воскликнул толстый лысый евнух маленького роста.

На лестнице, ведущей из караульного помещения, послышались робкие стуки и вопросы охраны, всё ли в порядке у Божественного.

– Когда я первым во главе своих воинов ворвался на стену осаждённой Антиохии, уничтожил охрану и открыл ворота, тем решив исход сражения, ты даже не наградил меня, взяв всю славу победителя себе, ненасытный! – вскричал Михаил Вурца, гневно сжимая рукоять меча.

В дверь уже начали стучать сильнее.

– Права была Феофано, когда говорила, что этой свинье не свойственна благодарность! – гневно прорычал темнокожий могучий стратигос Аципофеодор, снова ударив поверженного и ошеломлённого Фоку рукоятью своего ромфея по голове.

«Всё-таки Феофано!» – пронеслось в голове императора, и он погрузился в черноту. То ли от удара, то ли по природной способности терять сознание в неожиданных острых ситуациях Никифор быстро лишился чувств.

Иоанн с гримасой омерзения пнул носком красного императорского сапога в лик поверженного, безвольно обвисшее тело которого ещё продолжали держать крепкие руки тагматархов Льва Аваланта и Льва Педиасима, и коротко приказал:

– Кончайте его!

Один взмах – и чья-то уверенная рука вонзила в спину императора острый клевец, пройдя остриём насквозь. Второй удар, третий… На восточный ковёр щедро хлынула «божественная» кровь. Тело долго пинали и пронзали мечами. Наконец, Аципофеодор, ухватив за волосы, напрочь отрубил голову императора Никифора Фоки. Меж тем в крепкие двери на лестнице уже били изо всех сил, а во дворе перед окнами царских покоев бегали возбуждённые стражники с факелами.

– Надо скорее уходить через женскую половину! – заверещал евнух, бросаясь к потайной двери.

– Нет! – повелительно отрезал Иоанн. – Надев красные сапоги, их уже не снимают! – Он гордо встал во весь свой небольшой рост и повелительным голосом велел соучастникам убийства: – Отворите дверь и покажите охране голову критского быка, пусть знают, что он уже не император!

Соучастники выполнили приказ, не понимая, откуда в Цимисхесе такая уверенность в своей безнаказанности. Никто из них не знал, что их главарь не просто отчаянный человек, но очень умный и по-своему осторожный и что ему было ведомо гораздо больше, чем остальным заговорщикам.

Ринувшиеся было в отворившуюся дверь царской опочивальни охранники вдруг застыли в немом параличе, когда им прямо под нос сунули отрубленную изуродованную голову императора. А посреди залы на окровавленном ковре стоял их дука Иоанн Цимисхес в царских красных сапогах. Наверное, у каждого из оцепеневших стражей одновременно полыхнула в мозгу одна и та же мысль – о сохранности собственной головы, ведь Армянская тагма уже выходила из казарм и плотными железными рядами выстраивалась вокруг дворца. Одно движение руки отчаянного дуки или хотя бы одного из стратигосов, что стоят с окровавленными мечами рядом с ним, и караул будет порублен на мелкие кусочки, как овощи у опытного повара. Страх пригвоздил воинов к ступеням лестницы. Самые сообразительные тут же рухнули ниц, бормоча: «Слава императору Цимисхесу!» За ними последовали менее проворные, и вот уже перед заговорщиками вся лестница заполнена согбенными спинами. Все знали крутой и безжалостный нрав дуки Иоанна.

– Прочь с дороги! – рявкнул новоиспечённый император, делая несколько шагов к лестнице.

Охранники, сшибая друг друга, в страхе ринулись вниз.

– Теперь выставьте голову Фоки в окно, а тело сбросьте вниз! – велел новый император. – И вызовите ко мне караульного кентарха и топотерита, пусть утихомирят своих слабонервных лохитов и восстановят порядок во дворце! Да и убрать в моих покоях пора!