Наш Современник 2006 #1 - Журнал Современник

Да, Волк, впервые в моей жизни не стыдно мне… перед Белинским, Тургеневым и некоторыми другими покойниками, которым: НЕ ОСКОРБИТЕЛЬНА моя речь!…

Ах, Волк, поймите Мрвья: он не хвастун, он — добросовестный!…

Обнимаю Вас и поручаю Вам все перья и крылья: т. е. пусть Ваша статья выйдет и следите, пожалуйста, за каждым словом и этапом публикации! Тут Вы, Волк, КАК ПЕРЕСВЕТ; один — за всех должны биться и победить!2 Ваш верный (сегодня такое число, к-е надо Мрвю упразднить; напишу вчерашнее: 12 мая 82.)

У него другие “потолки”, “интерьеры”, другие сферы, хотя в то же время сказать можно, что он “всесферен”, “вездесферен”…

Моцарт не может быть сатириком! У него нет никакой узкой специализации, хоть бы эта специализация была и крайне полезной…

“По-моцартовски” — значит: по-гармонически (а не по-сатирически; как, собственно, и не по — сугубо — “лирически”); значит: “сын гармонии” (а не пусть и смешного, пусть и весёлого, пусть и “полезного”, нравоучительного” диссонанса). “По-моцартовски” — значит: всеобъемлюще… эстрада — всегда специализация, узкая специализация, повернутая к “нуждам низкой жизни” (пусть и необходимой, но и не единственной из сущих областей жизни, бытия…)

Итак, лучше, откровенно являя свою вкусовую субъективность, сказать: “выше Моцарта” (одарён), чем та фантастическая “эстетика” современных культуртрегеров-коробейников…

Это аберрация — думать, что эти коробейники какого-либо Х, Y, Зет приравнивают “к Моцарту”.

Корень тут в том, что они Моцарта — приравнивают к Х, Y, Зет… К Хазанову, Райкину… И в этом, в этом, Волк, их истинная задача, сознательная и подсознательная разом (т. е. они даже — порой — и верят, что так это и есть: в силу своей субъективности, своего воспитания и “таланта”). И в этом смысле всё это вопросы не эстетические, не “современно-оценочные”, а — глубже… Не в том беда, что Хазанов — выше Моцарта, а в том, что он равен Моцарту. Вот в чём злодейство!

Всё это будет понятней, если Вы вспомните и второе высказывание Рязанова: что Г. Хазанов “уходит корнями” в “русского сказочного Иванушку-дурачка”.

Опять же: легче согласиться, что он — выше, тогда всё останется в пределах вкусов, а не передергивания сущностей.

На самом деле, он “уходит” не “корнями”, а — в лучшем случае: внешне (в широком значении внешности)… П. ч. Иванушка-дурачок только внешне наивен, “дурак”, а ведь он — герой, он не жертва, не терпеливец робкий, а он — могучий герой. Он — борец и победитель.

То есть: нет беды, если кто одну листву предпочитает другой (хвою — клёну), а беда (и выход за пределы эстетических проблем), когда листва называется к о р н я м и, корневой системой…

Волк, я не могу сказать: мне больно!… Возьмите отсюда всё, что найдёте возможным, напишите, как хотите, но пора сделать дальнейший шаг: тут не спор амбиций (кто “больше Моцарт” — Есенин или Райкин, кого можно, кого нельзя награждать таким высоким именем), тут другое.

Нужно ясно сказать, что цель, объективный смысл любого Рязанова — это не Хазанова возвеличить, а Моцарта унизить!

В этом, в этом их вовсе не лично самолюбивый смысл!

А Вы делаете вид, что они просто завистливы, просто самолюбивы, просто тщеславны.

Они не тщеславны, Волк! Они скорее жертвенны даже!

И вот дать понять, что Вы это понимаете.

Они же не променяют того, ч т о они говорят, на моё предложение: считать Хазанова в ы ш e!

Не променяют! — клянусь Вам, они не так глупы! (По крайней мере сегодня — не променяют!)

Всё в Вашей статье хорошо, а замечания — от того, что то дикое раздражение, которое не может не испытывать вепс (у которого как шкуру сдирают, когда поёт, например, Пугачёва), — это непроизвольно приводит к издержкам (стиля или чего): п. ч. это работа “не для белых”!

Но мы должны победить — силой ярости, яростного ума!

Да, нигде не говорите слово “поэт” и “талант”! Это — важно!

Дорогой Волк! Насчёт Хазанова-Моцарта — место очень важное. Тут мало (и банально) обидеться за Моцарта. Тут надо тоньше и серьёзней.

Я очерчу только направление возможных рассуждений. Т. е. самые приблизительные вещи (по слову) накидаю.

“…одарён по-моцартовски”!… Да слышал ли Э. Рязанов музыку Моцарта?!

Скажут: это — метафора?…

Но и метафора, и самое фигуральное даже сравнение должны обеспечиваться всё же более или менее ясными, трезвыми представлениями говорящего о существе сравниваемых, метафоризируемых предметов или явлений. Иначе мы попадаем в область дурной фантастики, для которой мало, чтобы на яблоне росли золотые яблоки, — ей нужно, чтобы груши вырастали на вербе!

Иначе — мы получаем сапоги всмятку…

То есть:

я не о самой по себе (высокой, например) оценке кинорежиссёром эстрадного актёра. Я — об извращении сути обоих участников сравнения, обеих сторон рязановской “метафоры”…

Если бы режиссёр, со всей мерой своей эстетической субъективности, сказал, например, что Г. Xaзaнов, по своему дарованию, выше Моцарта (как и А. Райкин: оба — выше то есть!), такое заявление, как ни парадоксальны будут мои слова, оказалось бы не столь практически антикультурным, чем: “одарён по-моцартовски”; чем это уравнивание несоизмеримого, несопрягающегося, непересекающегося… (Ведь они даже непохожи!)

Дело в том, что Моцарт (выше он, ниже ли какого-либо другого лица, нашего современника) не может явиться в обличии “студента кулинарного техникума” с тем кругом его черт и свойств, даже и привлекательных, которые придал созданному им образу наш эстрадный артист. Этого он не может, хотя и “бог”!… Он не может “вжаться” — не выходя из этого круга, “пространства” — в интерьер харчевни, столовки, “трактира “Золотого Льва”, пусть там и пьются самые благородные вина… Пусть там и говорятся самые “человечные” вещи…”

Это письмо Татьяны Михайловны — одно из самых серьёзных в нашей переписке. Чтобы сегодняшнему читателю были ясны все её предложения и комментарии, я советую ему познакомиться с моей статьей “От великого до смешного” о массовой культуре, опубликованной в “Литературной газете” в июне 1982 года. Именно после этой статьи я получил письмо от композитора Г. Свиридова — с предложением навестить его, чтобы поговорить и познакомиться поближе.

* * *

Трещины в наших отношениях то сужались, то расширялись, но уже не исчезали никогда. Последним, самым значительным свидетельством дружбы с её стороны было выступление на вечере, посвященном моему пятидесятилетию. Вот что сказала она в декабре 1982 года со сцены Центрального Дома литераторов.

“Мне кажется, что на сегодняшнем вечере всё было празднично. Праздничные были приветствия поэтов, праздничным было выступление Александра Михайлова, праздничным было выступление друзей из Киргизии. По-моему, Куняеву подарили не просто халат, а Ханский халат необыкновенного цвета. И мне кажется, что даже то, что возникал некоторый спор — это тоже празднично. Это означает, что поэт, которого мы сегодня чествуем, — живой, абсолютно живой, интересный поэт, люди не могут удержаться от непосредственного изъявления своих мнений. Мне тоже, наверное, придётся высказать некоторые суждения, которые, может быть, будут противоречить суждениям, высказанным здесь.

Я прежде всего хочу сказать о задаче поэта. У поэзии, по-моему, не бывает простых и сложных задач. Задачи поэзии, в общем-то, равноценны. Просто каждое время выдвигает в первую очередь ту или иную из них. И вот уже следующему этапу развития литературы кажется, что те задачи были лёгкими, а вот сегодня новые поэты решают более сложные высшие задачи. Это, конечно, не так. Если подумать внимательно и, так сказать, исторично, станет совершенно ясно, что задачи, которые ставил перед собой Станислав Куняев, были, да, собственно, и есть, очень важные, очень серьезные. Не зря, неспроста на этом вечере чуть ли не с самого первого выступления зазвучал разговор о добре. Не всегда у нас на вечерах так встаёт вопрос, то есть самый жизненно важный вопрос. И далеко не всегда он так живо обсуждается с поправками, с разноречиями. Лев Аннинский, конечно, написал очень интересную речь. И Вадим Валерианович Кожинов дополнил к ней что-то своё. Опять-таки на эту тему. Знаменитая строчка “Добро должно быть с кулаками”, мне кажется, сегодня не должна вызывать столько первоначальных по своему характеру споров. Потому что каждый поймёт, если задумается, что у добра нет никакого окончательного образца, тем более это касается добра, исповедуемого поэзией. Все мы помним, какие парадоксальные уроки давала нам на этот счёт великая русская литература. Ну, например, Алёша Карамазов на вопрос Ивана, как же поступить с генералом, который собаками затравил мальчика, он, этот светлейший, добрейший Алёша Карамазов, прошептал: “расстрелять!”.