Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни - Джек Лондон

— Не огорчайтесь, — утешала его Эрнестина впоследствии, а блеснувший в ее глазах огонек выдал ее участие в заговоре, — этого следовало ожидать. Эти болтуны-философы и святого доведут до пьянства.

— Я думал, что в руках Терренса вы будете в полной безопасности, — коварно извинялся Дик. — Вы оба — ирландцы! Но упустил из виду, что он в этом отношении прошел огонь и воду. Что бы вы думали: проводив вас, он зашел ко мне поболтать, и хоть бы что! Мимоходом упомянул, правда, что было немного выпито, но мне и не снилось, что он привел вас в… такое… состояние.

После отъезда Эрнестины и Льют в Санта-Барбара Берт Уэйнрайт с сестрой вдруг тоже вспомнили свой собственный давно покинутый очаг в Сакраменто. В тот же день приехало двое художников, пользовавшихся особым покровительством Паолы. Но их не было видно, целыми днями они бродили по горам или катались в небольшом экипаже, а то выкуривали одну трубку за другой в бильярдной.

Жизнь в Большом доме шла своим чередом легко и свободно. Дик работал. Ивэн также. Паола оставалась в своем уединении. Мудрецы из арбутусовой рощи часто приходили пообедать и поговорить; ораторствовали они целый вечер, если только Паола не играла им на рояле. По-прежнему из Сакраменто или Уикенберга и других городов, расположенных в долине, неожиданно наезжали в автомобилях большие компании, но врасплох О-Чая и его помощника они не заставали. Грэхем видел, как через каких-нибудь двадцать минут по приезде двадцати нежданных гостей подавался прекрасный обед. Бывали и такие вечера, хотя редко, когда садились за стол втроем: Грэхем с Паолой и Диком, а после обеда мужчины, поболтав часок, расходились, а Паола, поиграв тихонько на рояле, успевала исчезнуть еще раньше.

Но в один лунный вечер, когда гостей нагрянуло больше обыкновенного и все расселись по карточным столикам, случилось, что Грэхему партнеров не хватило. Паола сидела за роялем. Он подошел к ней и уловил, что глаза ее радостно вспыхнули, но только на мгновение. От него не ускользнуло, что она сделала легкое движение, как бы собираясь встать ему навстречу, но он тут же обратил внимание на полное самообладание, с которым она передумала и осталась спокойно сидеть на месте.

Она моментально пришла в себя и была такой же, как всегда, хотя — пришло ему в голову, пока он с ней говорил и напевал с ней ее песни, — что значит, как всегда? Он, в сущности, так мало ее знал! Он пробовал с нею то один, то другой романс, сдерживал свой высокий баритон в угоду ее легкому сопрано, и пение у них пошло так хорошо, что с другого конца комнаты игравшие в карты кричали «бис».

— Да, — сказала она ему в перерыве между двумя романсами, — меня прямо тоска берет, так хочется опять побродить с Диком по белу свету. Если бы можно, хоть завтра! Но Дику пока нельзя. Знаете, что он сейчас надумал? Будто у него мало дела, он намерен революционизировать весь рынок, по крайней мере, калифорнийский и тихоокеанский, и заставить покупателей покупать у нас здесь, в имении.

— Да это уже делается, — сказал Грэхем, — я в первый же день встретил здесь покупателя из Айдахо.

— Это все не то, Дик имеет в виду сделать это основательно, чтобы они приезжали en masse в определенное время; тут дело не просто в аукционе, хотя он говорит, что и это будет для приманки. А главное — трехдневная ежегодная ярмарка, где он будет единственным продавцом. Он каждое утро проводит теперь по нескольку часов, совещаясь с мистером Эгером и мистером Питтсом. Эгер — его агент по оптовой торговле, а Питтс отвечает за выставку.

Она вздохнула и провела пальцами по клавишам.

— Если бы только мы могли уехать — в Тимбукту, Мокпхо или на Иерихон.

— Никогда не поверю, что вы были в Мокпхо, — засмеялся Грэхем.

Она кивнула.

— Как там говорят: «Дайте мне перекрестить мое сердце, умереть мне». Ведь мы были в Мокпхо уже давно, чуть ли не во время нашего медового месяца, на нашей яхте.

И Грэхем стал вспоминать с нею Мокпхо, силясь сообразить, не умышленно ли она в разговоре постоянно упоминает о муже.

— А мне казалось, что для вас здесь прямо рай!

— Конечно! Еще бы! — стала она его уверять с несколько излишним жаром. — Но не знаю, что на меня нашло последнее время. Меня просто что-то толкает в путь. Это весенняя лихорадка. Боги краснокожих и их влияние… Если бы только Дик не засиживался до такой степени за своей работой и не связывал бы себя всеми этими проектами! Вы не поверите, за все годы, что мы женаты, единственной моей серьезной соперницей была земля. У него душа верная, а это имение — его первая любовь. Он все это надумал и пустил в ход до того, как со мной встретился, он тогда и не знал о моем существовании.

— Давайте споем это, — предложил вдруг Грэхем, поставив перед ней какие-то новые ноты.

— Да ведь это «По следам цыган», — стала она отказываться. — Это меня еще больше расстроит. — Но тут же запела:

За паттераном цыган плывем,Туда, где солнце заходит,Легкий челнок — и мы вдвоем —Нас в далекое море уводит…

— А что значит «паттеран цыган»? — остановилась она. — Я раньше думала, что это значит цыганское наречие, и мне всегда казалось странным, что значит «идти за каким-то языком», будто это какая-то филологическая экскурсия.

— Если хотите, это действительно наречие, — ответил он, — но смысл слов всегда один и тот же: «по этому пути я проходил». Паттеран делается из двух веточек, определенным образом скрепленных крест-накрест и брошенных по дороге, где проходили цыгане. Но они обязательно должны быть сделаны из разных деревьев или кустов. Так, например, здесь этот «паттеран» можно бы сделать из мансаниты и арбутуса, из дуба и сосны, из мамонтового дерева и лаврового, из ольхи и сирени. Это — знак, его цыганка подает цыгану, возлюбленный — возлюбленной.

И он запел:

И снова назад, по тому же пути,Простившись с далями морскими,По заветным следам, не блуждая, иди…И пройдешь вселенную с ними…

Она кивнула головой в знак того, что понимает, несколько мгновений тревожно смотрела на играющих и, очнувшись от минутной рассеянности, быстро заговорила:

— Одному Богу известно, сколько во многих из нас цыганской крови. У меня ее больше, чем нужно. Дик, несмотря на свои буколические наклонности, прирожденный цыган. Из того, что он рассказывал о вас, видно, что у вас это есть.

— В сущности, белая раса и есть подлинно цыганская раса: мы — короли цыган, — развил ее мысль Грэхем.

И пока они пели бесшабашные слова на удалой дразнящий мотив, он смотрел на нее и поражался, удивлялся ей и удивлялся себе. Не место ему тут, возле этой женщины, в доме ее мужа. А все же он тут, хотя ему давно уже следовало бы уехать. Он уже не так молод, а сейчас оказалось, что он только познает себя.

Это — волшебство, безумие, он должен сейчас же бежать отсюда. Он и прежде, при встречах с другими женщинами, испытывал ощущение колдовства и безумия и умел вырываться. «Что же? Неужели я размяк с годами? — спрашивал он себя. — Или такого безумия я не знал? Ведь это означает предательство по отношению к дорогим воспоминаниям, глубоким чувствам, так ревностно до сих пор охраняемым».

И все же он не бежал. Он стоял рядом с ней, смотрел на золотисто-бронзовый венец ее волос, на очаровательные завитки над ушами и пел с ней песню, обжигающую его, как огонь, песню, которая, конечно, была связана с ним и с ней, какой она была сейчас, когда переживала то, что нечаянно выдала ему.

«Она — чародейка, колдунья, ее голос выдает всю силу ее колдовства», — подумал он, прислушиваясь к ее хватающему за душу голосу, так не похожему на голоса других женщин, голосу единственному. И он знал, уже без всякого сомнения, что и ее, пусть слегка, коснулось охватившее его безумие, что она чувствует то же, что и он, что они друг другу близки.

Голоса их сливались в одном общем трепете, и сознание этого пьянило его; голос его незаметно усилился, а в последних строфах в нем послышалась безумная смелость; они пели:

Дикий сокол живет для седых облаков,А олень для простора равнины;И так создано было во веки веков,Что для женщины — сердце мужчины.Пусть в забытом шатре догорают огни,Ведь для женщины — сердце мужчины;Завтра счастье нас ждет на краю земли,И мы будем земли властелины.

Когда замерли последние звуки, он взглянул на нее, ожидая, не посмотрит ли и она на него, но она просидела с минуту неподвижно, опустив глаза на клавиши. Когда же она обернулась, то на него уже глядело лицо маленькой хозяйки Большого дома, лукаво улыбающееся, с шаловливо смеющимися глазами.

— Пойдемте, — услышал он, — подразним Дика, он проигрывает! Я никогда не видела, чтобы он выходил из себя за картами, но если ему долго не везет, то он огорчается до смешного. А азарт он обожает, — продолжала она, направляясь к столу. — Для него это один из способов отдохнуть. Это для него развлечение, а раза два в год, за хорошей партией поккера, он готов просидеть хоть всю ночь и играть, пока не поднимется солнце.