Високосный год: Повести - Евгений Богданов

— Да, она, брат, у меня труженица. Хозяйка хорошая, не обижаюсь.

Степан Артемьевич тоже улыбнулся и вспомнил, как Роза, загорая на огороде, строила ему глазки…

— И знаете ли, у нас в совхозе почему-то нет участкового. Восемь деревенек, а его нет. Кабы назначили — больше бы порядка стало. Да, так вот, о Спицыне. А если судить его товарищеским судом? При всем народе! Люди у нас активные, дадут взбучку — запомнит на всю жизнь. — Он помолчал и продолжал: — Народ у нас хороший. Таких, как Спицын, не много.

Васильев опять посуровел, пошевелил густыми белесыми бровями и поглядел на директора холодновато:

— На поруки хотите взять? А не подведет? Это, говорят, еще тот тип! Вы его, видимо, плохо знаете.

— Знать-то знаю, — вздохнул Лисицын. — Он хоть и воришка, и лентяй порядочный, но умелый слесарь. Никто лучше его в мастерских при необходимости не выполнит тонкую и точную работу. Вот что вынуждает меня просить за него.

— Ну ладно. Съезжу в город, посоветуюсь с начальством. Вы дайте мне официальное ходатайство, — сдался капитан.

— Ходатайство дадим. Соберем профком, посоветуемся, — пообещал Лисицын.

Васильев, получив ходатайство, уехал и вернулся на другой день вместе с женой. Он сказал Лисицыну, что его просьба удовлетворена, а точнее — уважена в виде исключения.

Степан Артемьевич был доволен и в то же время испытывал беспокойство: «Не подведет ли меня этот пройдоха Спицын?» Иван Васильевич Новинцев упрекнул Степана Артемьевича за то, что он не посоветовался с ним, прежде чем хлопотать. «Что касается меня, — сказал Новинцев, — то я бы нипочем не стал ходатайствовать. Судить его надо было по всей строгости закона. Ну да ладно, посмотрим». После разговора с парторгом Лисицын рассердился и на Спицына, и на себя, за мягкотелость. Подобно серому волку из мультфильма, он забегал по кабинету и уже стал разговаривать вслух: «Ну, Спицын! Ну, погоди!» А потом схватил с вешалки кепку и помчался домой. Его ждала Лиза, а он опять задержался допоздна.

Васильев с женой, собрав с грядок созревший лук, остались ночевать в своей деревенской избе. Они попили чаю, поели, посидели у открытого окна и улеглись спать на мягкую родительскую перину.

Было душно, пахло сыростью необжитого полузаброшенного дома. Лежа рядом с мужем, Роза спросила!

— Ты чего это вступился за Спицына?

— Директор упросил.

— Ну, тогда ладно. А давай переедем сюда на жительство.

— Ну что ты!

— Тут хорошо летом! Приволье. А к сельскому труду мы оба привычные.

— Летом… А зимой?

— И зимой хорошо. Воздух свежий, чистый, снежок хрустит…

— Хрустит, говоришь? Ну и что?

— Должность тебе дадут. Будешь тут участковым вроде Анискина. Изба еще хорошая. Починить — век простоит.

— Изба, говоришь? Спи давай.

— Погоди, скажи — согласен?

— Что я тут буду делать?

— Ловить правонарушителей.

— Их тут мало… Спи давай.

— Я ж говорю — будешь как Анискин.

— Да спи ты, ночная кукушка!..

— Погоди. Огород есть, скотину заведем. С мясом будем и с молоком. Надоело колбасу в городе в очереди выстаивать…

— Можно и без колбасы. Есть курятина… Спи!

— Погоди…

Васильев прибегнул к последнему радикальному средству, чтобы заставить замолчать супругу: крепко обнял ее. Но она все еще жарко шептала ему в ухо: «Давай переедем, а?»

Наконец она умолкла. Слышно было, как за печкой стрекочет сверчок…

«Как это я допустил промашку с аварийными бревнами? Кто заприметил меня на реке? Кто навел на мой след участкового? Поблизости вроде бы никого не было, а вот поди ж ты, узнали, — терялся в догадках Спицын, когда Васильев, составив протокол, ушел. — Дело пахнет тюрягой. Прямо скажем, неважное дело!»

При мысли о предстоящем судебном разбирательстве ему становилось очень невесело… Он уже корил себя за жадность. «Забыл, что кругом глаза, люди завистливые. Дались мне эти бревешки! Стоило мараться из-за полста рублей. Однако теперь уже дела не поправишь».

Он пытался склонить Васильева к примирению, выставил водку и угощение, но участковый наотрез отказался от них.

Раньше Трофиму все как-то сходило — охота на дичь до срока, тайный отстрел выдр, куниц, лов семги поплавью ночами в укромных местах и такие вот «бесхозные» бревна, которые он перехватывал иногда во время ледохода. На этот раз не сошло — сам попал в ловушку.

«Кто же все-таки донес? У старухи наверняка развязался язык, призналась, что купила бревна. Но ведь если бы не показали на нее, не добрались бы и до него. А может, видели с буксира? Сработал ты не шибко чисто, раз остался за тобой след на воде, — упрекал он себя. — Забыл об осторожности. Но почему так получилось?»

Он понял, что в последнее время потерял душевное равновесие, что-то выбило его из обычного русла хитрости и расчета. Уж не разрыв ли с Сонькой? «Конечно, она, дура такая, заронила в меня неуверенность, и потому я стал неспокоен и нерасчетлив. В самом деле, не со зла ли на нее я решил поскорее собрать недостающую сумму на «Жигули», чтобы, купив их, пустить Соньке пыль в глаза, покрасоваться перед ней, щегольнуть на новеньких «колесах»?».

Теперь он напоминал дикого лесного зверя, который утратил остроту зрения и слуха и, убегая от пули, все же неосторожно попал под выстрел на охотничьей тропе.

Сколько ни думай, а ответ держать придется. Услышав, что дирекция совхоза собирается взять его на поруки и судить товарищеским судом, Трофим приободрился. «Выпутаюсь как-нибудь, пущу слезу, разжалоблю работяг. Ну, накажут, ну, оштрафуют, но это все-таки не тюремная решетка».

Его вызвали в контору к директору. Кроме Лисицына, в кабинете находились парторг Новинцев и председатель профкома Елесин. «Все совхозное начальство, — подумал Трофим, став посреди комнаты на ковровой дорожке. — Теперь держись! Мораль будут читать». И хотя он чувствовал вину, головы все же не опустил, стоял прямо, как солдат перед ротным командиром. Начальству это, видимо, не понравилось. Лисицын взглянул на него хмуро и сказал:

— Как это угораздило вас, Спицын, пуститься во все тяжкие?

— Виноват, Степан Артемьевич. Ох, виноват. Думал — никому не нужные бревешки, шут бы их взял. Плывут по Двине в чьи-то чужие руки. Так уж лучше я их подберу и пущу в дело. Прежде ведь и другие ловили плавник, и ничего, сходило…

— Это же государственное, народное добро, — строго сказал парторг. — Как можно его брать? Вы что, думаете, раз без догляда, значит, ваше? Случилось несчастье, разбило плот, и вы этим воспользовались?

Спицын пожал плечами:

— Не думал я так, Иван Васильевич, промашка вышла…

— Хороша промашка, — вставил Елесин. — Украл, продал, — деньги в карман! Преднамеренное хищение с целью наживы. Знаешь, чем это пахнет?

— Дак ведь у старухи-то крылечко вовсе покосилось! Ремонт собирается делать, а кто ей поможет, старому человеку?

— При чем тут старуха? — раздраженно бросил Лисицын. — Нашелся благодетель!

— Скажите спасибо дирекции совхоза, — уже мягче заговорил Елесин, — что отстояли вас, будем судить товарищеским судом. И не вздумайте выкручиваться!

— Понимаю, все понимаю, — облегченно вздохнул Спицын.

— Почему в совхозе работаете мало? — спросил Новинцев.» — Почему у вас забота только о личном? В мастерских особого рвения не проявили, с работы уходите когда вздумается.

— Такого за мной не водится. Врут люди.

— И тут вы неискренни. Идите и хорошенько пораскиньте мозгами, как будете дальше жить. О суде вас известят. Никуда не отлучайтесь.

— Буду дома, — Трофим кивнул и, зло сверкнув глазами, вышел из кабинета.

Суд состоялся в воскресенье при всем многолюдстве в клубе. Общественным обвинителем выступил Чикин. «Тоже мне обвинитель! — думал Спицын, слушая тщедушного, скромно одетого ветерана. — Ему в гроб пора, а туда же, обвиняет…» По правде сказать, Трофиму все равно, кто обвиняет, важно, что он скажет и как это подействует на собравшихся. Спицын сидел на «подсудимой» скамье и настороженно посматривал на односельчан.

Тут, в клубном зале, он по-настоящему узнал себе цепу в глазах людей. А они, за небольшим исключением, говорили жестко, упрекали за то, что он старается прибрать к своим рукам все, что плохо лежит, что больше занимается личным хозяйством, а на интересы совхоза ему наплевать… Припомнили и то, что свою родственницу Марфу он заставляет работать от темна до темна, да и в личной жизни у него непорядок. Тут откровенно намекали на связь с Прихожаевой.

Софья на суд не пошла, не хотела видеть Спицына, да и была уверена, что там вспомнят о их связи. Откуда знать людям, что эта связь порвана? Знали, да не все.

Суд вынес Спицыну общественное порицание, предложил незамедлительно вернуть сплавной конторе украденные бревна, благо старушка, купившая их, не успела те бревна пустить в дело. Пятьдесят рублей Трофим должен был ей также вернуть.