Тайна Ольги Чеховой - Воронель Нина Абрамовна

— А почему не зашла в дом?

— Боялась испортить твой спектакль. Как тебе удалось от них избавиться?

Наливая себе второй стакан чая Оленька пообещала:

— Как-нибудь в свободную минуту расскажу. А сейчас я должна расслабиться и отдохнуть, у меня завтра утром репетиция танца с питоном.

Но репетицию пришлось прервать из-за неожиданной помехи — Оленьку вызвали в полицию. Ей пришлось перенести танец с питоном на вторую половину дня, что было совсем некстати: у него ко второй половине дня портился характер. Но выхода не было, питона брали напрокат в зоопарке с поденной оплатой, а за этот день уже было заплачено.

На этот раз она отправила красный «опель» обслуживать семью и потому пришлось вызвать такси. Ольга протянула таксисту бумажку с адресом, наспех записанным ею после разговора с дежурным полицейским, сообщившим о вызове. «Господи, что им еще надо? Неужто она плохо сыграла свою роль?» Она так глубоко задумалась, что не заметила, как такси подвезло ее к зданию в Штиглице.

Оленька рассеянно вышла из машины и направилась, как было указано, на третий этаж. Как-то странно, что полицейское управление такого огромного города, как Берлин, ютится на третьем этаже обыкновенного здания и никакой помпы, никаких стражей порядка и охранников закона не видно.

Поднявшись по лестнице, она медленно пошла по пыльному коридору, вычисляя, какая из этих дверей ведет ее к цели. И тут одна из них в дальнем конце открылась, из-за нее выглянула Полина Карловна и поманила Оленьку к себе.

— То есть ни в какую полицию меня не вызывали? — сердито спросила Оленька, войдя в кабинет Полины Карловны. — Зачем этот маскарад?

В приступе раздражения Полина перешла на «ты»:

— А зачем ты устроила стрельбу в центре Берлина? Да еще в кого стреляла, в национал-социалистов! Ты думаешь, мне было легко тебя отмазать?

— Но у меня же алиби!

— Два цента цена твоего алиби! Без моего вмешательства его бы у тебя не было!

— Да с чего вы взяли, что я в кого-то стреляла? Инспектор Бергман мне поверил!

— А я нет! Ты ведь уже когда-то стреляла в члена Союза русского народа! Точно так же — в ступню!

— Это тогда в ступню, а вчера — в ладонь!

— Час от часу не легче! Что тогда, что сейчас! Или нет, тогда было трудней — с полицией иметь дело не так опасно, как с теми.

Тут уже и Оленька перешла на «ты»:

— Пусть так, но почему такая спешка? Ты выдернула меня из репетиции с питоном, который стоит сотни марок в день!

— Я очень сожалею, но беда в том, что один из раненых — сын крупного босса нацистов, и отец впился в дело, как пиявка. Он раскопал, что вас было двое, и официанты из кафе это уже подтвердили, и теперь ищут твою сестру.

Тут Оленька впервые испугалась — она не была уверена в Аде.

— Что же делать?

— Ее необходимо спрятать, она ведь не Ольга Чехова, даже не подданная Германии. Нам удалось выманить ее из дому, пока полиция на нее не наехала, но ведь она когда-нибудь должна туда вернуться.

— А где она сейчас?

— В кабаре у Феликса. Ты помнишь Феликса? Но там ее тоже найдут рано или поздно.

— Что же делать?

— Мы можем тайно переправить ее в Париж, если ты не возражаешь.

— Но ведь у нее нет никаких документов, кроме визы в Германию.

— Вопрос о документах ты можешь оставить нам.

Оленьке стало не по себе:

— Скажи прямо, чего ты от меня хочешь?

— Не так уж много. Пока. Чтобы ты продолжала писать нам свои донесения, даже если тебе очень не хочется.

— А после «пока»?

— А после «пока» жизнь покажет.

— Не воображай, что твоя Контора делает мне большое одолжение, спасая от полиции! — вдруг рассердилась Оленька. — Вы ведь надеетесь, что я прорвусь в высшие сферы. Да я, собственно, уже почти прорвалась! А если меня запятнают этой историей со стрельбой, из меня уже не получится секретный агент!

— Вот такой ты мне нравишься! — обрадовалась Полина Карловна. — Теперь я верю, что из тебя и вправду получится секретный агент. Да, кстати, рада сообщить тебе, что твой любимый граф Кесслер вернулся в Берлин после тяжелой болезни.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Михаил Чехов

Власть в СССР закручивала гайки. А Миша плохо вписывался в страну, закрученную гайками по всем углам. В последние годы он добился небывалых успехов: сыграл несколько блистательных ролей и получил первое в стране звание народного артиста. Его успехи вызывают восхищение публики и острую зависть собратьев. А он летит по сцене в лучах славы, не подозревая о коварстве и предательстве людей, с которыми его связывают дружеские отношения. Возбужденный, он вылетает после спектакля за кулисы и беззаботно выбалтывает все, что приходит на ум. А на ум ему приходят разные непочтительные мысли — и насчет гаек, и насчет линии партии, и насчет убогого репертуара, навязанного сверху. Имеющий уши да слышит!

А если кто-то чего-то не дослышал, то можно и присочинить, беды не будет. И вокруг Миши постепенно сжимается кольцо недоброжелательства. Он начинает замечать, что ему уже больше года не предлагают ни одной новой роли, а количество спектаклей со старыми все уменьшается. Похоже, он скоро совсем перестанет выходить на сцену.

Первой начинает бить тревогу его жена Ксения. Он сам, опьяненный собственным талантом, смутно видит окружающее, но она, остро настроенная на безопасность обожаемого мужа, полна тревоги и беспокойства, а потому решается на отчаянный шаг — умудряется отправить письмо Оленьке из заколоченной наглухо страны, в котором умоляет бывшую жену своего мужа срочно вызвать его к себе в Берлин и обеспечить возможность его безопасного выезда из СССР.

Получив это письмо, Оленька с огорчением поняла, что ей никогда не вырваться из цепких рук Полины Карловны. Только-только добилась она выезда мамы, дочки и сестры, как свалилась забота о Мише. Она могла бы решить, что благополучие столь тяжко обидевшего мужа не ее проблема, но это было не в ее характере. И она отправилась на поклон к своей неизменной благодетельнице — благодетельнице или надзирательнице? Наверное, и то и другое. А за помощью Оленька могла обратиться только к ней.

— Ну что тебе этот Мишка? — спросила Полина Карловна. — Мало он тебе в Москве крови попортил, так ты еще сюда его вытащить хочешь?

— Он больше не сможет мне навредить. Я начисто вычеркнула память о прошлом с ним.

— Так зачем ты просишь за него?

— Он очень талантливый, но там погибнет!

— Талантливых много!

— Таких, как он, нет. Ты ведь не видела его на сцене!

— Убедила. Я подумаю, что можно сделать.

— Нечего думать. Ты точно ему поможешь, потому что обяжешь этим меня быть твоим агентом навечно.

— Молодец! Ты правильно все просчитала, ты навечно будешь моим агентом.

И Мишу, как ни странно, хоть и неблагонадежного, действительно через какое-то время выпустили из СССР на два месяца, причем все понимали, что навсегда. В Берлине он попал под крыло Оленьки, простившей ему прошлое зло. Она сняла ему с Ксенией квартиру недалеко от ее дома, чтобы он мог без проблем встречаться с Адочкой. А главное, пригласила его на главную роль в фильме «Влюбленный дурак», режиссером и продюсером которого была сама. Вслед за этим он сыграл деревенского дурачка в фильме «Тройка» с Оленькой в главной роли.

Но, очевидно, Миша не чувствовал себя достаточно комфортно в Берлине, может быть, в значительной степени его угнетало сознание, что он преуспевает под покровительством Оленьки. Как ни парадоксально это звучит, он-то небось не забыл, как издевался и унижал ее. И очень скоро он отказался от предложенных ему ролей в Берлине, уехал в Париж, где успешно сыграл в театре на Монмартре несколько замечательных ролей: Гамлета, Мальволио в «Двенадцатой ночи» Шекспира и Эрика Четвертого в одноименной пьесе Стриндберга. Его театральные успехи привлекли внимание швейцарской благотворительницы Жоржетт Боннер, которая способствовала созданию его собственной театральной компании «Уличный театр».