Страшные сказки народов мира - Пётр Гуляев

беляков повсюду давят: и на Кубани, и под Питером. Союзнички манатки собрали да утекли. Вольная Русь верха берёт. Осталось нам с тобой его адмиральское величество тут дождаться, за портки батистовые схватить – да мордой в прорубь!

Свешников громко заржал, очень довольный яркой образностью собственной выдумки. Антон кисло смотрел на своего старшего товарища. По раскрасневшемуся от выпитого лицу ефрейтора текли слёзы. В конце концов он замолчал, отдышался, снова выпил и грустно понюхал опустевшую бутыль.

– Ба! Кончилась мальвазея. Эх, придётся идти до Зимы, к Иванычу. У него вроде спирт оставался. И вьюга как раз успокоилась. Всё к одному.

Вой ветра за окном и правда прекратился. Из-за Свешниковского гогота Антон этого даже не сразу заметил. Ефрейтор встал, нахлобучил на голову папаху и открыл дверь сторожки. Снегопад почти кончился. Снега навалило выше колена, но отважного ополченца это не остановило.

– Одна нога здесь, другая – там! Я быстро. Рядовой Андреев, остаёшься за старшего, принимай командование подразделением!

Снова оглушительно зареготав, Свешников вышел из домика и бодро захрустел снегом. Вскоре шаги его стихли. «Наконец-то тишина», – подумал Антон.

Тишину Антон любил ещё с гимназических времен. В ней можно было остаться наедине с лучшим собеседником – самим собой. Привычка вести внутренний диалог не раз выручала Антона в самые тяжёлые времена. Такие, как сейчас. Новоиспечённый боец повстанческой армии задумался о превратностях каверзной судьбы. Мог ли он совсем недавно предположить, что будет новогоднюю ночь встречать в утлой хибарке у чёртовой бабушки на рогах, за двести километров от родного города, вместе с не самым приятным субъектом сидя в засаде на «верховного правителя России» адмирала Колчака?

Всего неделю назад жизнь казалась прекрасной, хоть и несколько омрачённой бушующей уже много лет войной. Однако война шла где-то далеко, и почти не касалась уютного мирка подающего надежды молодого учёного Антона Андреева, ближайшего помощника самого профессора Книппера – руководителя Иркутского отделения Русского Географического общества. Но несколько дней назад война вторглась в этот мирок и разрушила его до основания. Больно ущипнув себя, Антон попытался не думать о плохом, но память уже было не остановить.

Лана. Кучерявые чёрные волосы. Искорки в зелёных, слегка раскосых по-бурятски глазах. Звонкий смех и мягкая, тёплая ладонь. Её голос, зовущий его по имени… Сколько себя помнил, Антон любил её. Ещё в далёком теперь 1908 году, когда её семья поселилась по соседству с Андреевыми, когда маленькими детишками среди прочих они играли в салочки между громадными тополями на Арсенальной улице. Когда впервые услышал журчащие весенним ручьём звуки её имени. Лана. Он понял тогда, что им было суждено навеки быть вместе. И она чувствовала то же самое, он всегда был в этом уверен. Любовь их была чистой и незамутнённой. Он помнил буквально каждый день, проведённый с ней. Помнил звуки, вкусы и запахи. Как они гуляли по залитой летним солнцем Ланинской улице и фантазировали, что та названа в её честь. Как ели мороженое в тени Триумфальных ворот на набережной. Как катались на коньках по застывшей громаде вечернего Байкала. Как любовались огнями рыбацких лодок на незамерзающей красавице Ангаре. Как наслаждались душистыми ароматами копчёного омуля и вареных бурятских поз в многолюдной суматохе городского рынка. Как писали друг другу наивные и проникновенные стихи. Чувства их, казалось, были задуманы где-то на небесах.

Будучи ровесниками молодого и взбалмошного века, Антон и Лана собирались обвенчаться в девятнадцатом году. Это парное число – 1919 – казалось им магическим, будто двое девятнадцатилетних возлюбленных держатся за руки. Родители дали им благословение, и день был выбран праздничный – 31 декабря. Что ж, год этот для них и впрямь оказался судьбоносным, а точнее – роковым.

Неделю назад Ланочка по давней традиции отправилась в булочную за своими любимыми коричными пряниками. Доставать их в условиях гражданской войны становилось всё сложнее, но старый пекарь всегда откладывал для юной соседки парочку. Кто же мог знать, что именно в этот день в городе поднимется восстание против колчаковцев? Шрапнельный снаряд, выпущенный белыми по позициям повстанцев, разорвался на углу Большой улицы, покосив изрядное количество случайных прохожих. Один из осколков пробил насквозь худенькую грудь Ланы.

Антон не видел её мёртвой, раскинувшей руки на розовом снегу. Не видел и тремя днями позже, торжественно и грустно красивой, лежащей в обитом бархатом гробу. Он не мог поверить, что возлюбленной больше нет, а от того не мог и заставить себя увидеть это своими глазами. Самое большее, на что его хватило – это стоять в дальних рядах среди пришедших на кладбище и слышать горестные причитания своей несостоявшейся тёщи.

Этот день стал водоразделом его жизни. До того момента он всегда говорил себе, что в братоубийственном конфликте не будет принимать участия. Теперь же, несколько дней побродив по шумящему выстрелами и взрывами городу подобно сомнамбуле, Антон твёрдо решил: они поплатятся. Неважно, кто из белых отдал приказ о том обстреле, кто из них целился, а кто стрелял. Теперь они все – его враги. Враги, отобравшие самое ценное в жизни: её смысл.

Вечером после похорон Антон записался в добровольцы. А ещё через несколько дней Политцентр восстания отправил их сводный отряд из практически уже отбитого у белых Иркутска сюда – на забытую Богом станцию с неуютным, по-настоящему сибирским названием Зима. Ополченцы должны были рассредоточиться вдоль железной дороги и встретить эшелон адмирала Колчака, который по данным краснопартизанской разведки на всех парах спешил на помощь своей сибирской столице. Встретить под видом союзников-чехов, разоружить конвойных и пленить белого главнокомандующего. И вот Антон, совсем недавно совершенно аполитичный и мирный человек, сидел здесь, в этой несчастной теплушке у железнодорожных путей, и жаждал кровопролития.

Все эти воспоминания завладели его вниманием на несколько долгих минут. Он вдруг понял, что с самого ухода Свешникова сидит недвижно и смотрит в одну точку, а в окно хижины уже некоторое время кто-то еле слышно постукивает. Неужели ефрейтор так быстро сбегал за спиртом? Или решил не мучиться ходьбой по сугробам, да вернулся обратно? Смахнув набежавшую слезу, Антон открыл дверь и вышел на крыльцо.

Снаружи было совсем тихо. Вьюга окончательно усмирилась. Снегопад тоже прекратился. Воздух вокруг будто звенел от странной тишины: не шумели даже еловые ветки тёмного леса. Но удивительнее всего было то, что никого у сторожки не было. Как не было и человеческих следов у окошка – оно было почти по самое стекло завалено снегом. Интересно. Неужто почудилось?

Антон уже развернулся, чтобы зайти обратно в тепло, как услышал позади себя, со стороны темнеющих лесных зарослей, едва уловимое, словно шорох травы под снегом:

– Ааан-тооон… Аааан-тооон…

И чуть ближе, уже громче:

– Ааан-тооон…

Волосы