Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев

мне сегодня не везет.

До рассвета еще два часа- целая вечность. Вряд ли так долго я смогу бодрствовать. Всю ночь стою на ногах, как за какую-то провинность. И не сойду ли я с ума от этих безнадежных ожиданий? Разве уйти из котловины, забраться в россыпи, разжечь костер?… Но и там, у огня, не спасешься от людоеда. Да и нельзя бросить труп Елизара.

В тайге жизнь и смерть всегда ходят рядом.

Что же делать?

Земля, как магнит, тянет к себе, вот-вот упаду и не встану. Страшно хочется согреться и уйти от всех этих неудач. Я уже не в силах владеть собою, защищаться. У меня даже страха не осталось- что может быть позорнее!.

Ноги подламываются, не могут удерживать тяжесть тела. Опускаюсь на землю, приятная слабость растекается по всему телу. И вдруг в полудремоту врывается вой: «Ую-ю!..»

Вскакиваю.

Это ветер. С жутким посвистом он налетает на стланик, расползается по склонам гольца, уходит на болота. Повалил густой, липкий снег. Будет ли когда-нибудь конец этой ночи? Или так и останутся мрак, холмик и воющий стланик?

У подножья гольца протяжно взревел зверь. Мне почему-то показалось, что в руках у меня не карабин, а палка. С ужасом ощупываю ружье: не начинается ли у меня галлюцинация?

Возникают новые сомнения: а есть ли в карабине патроны?… С нервной поспешностью отбрасываю затвор и с облегчением убеждаюсь, что все в порядке.

Ветер налетает мерными порывами. Ритмично колышется разлохмаченный стланик, а мне кажется, будто рядом, у знакомого берега, бушует море. Перед глазами вздымаются черные волны, гребни бьют в лицо серым колючим холодом. Я вижу валун, обглоданный водою, — на нем мы в юности загорали на солнце после долгого заплыва в море. Все тут с тех пор осталось неизменным: тот же утес, со строгой линией обрыва, в шапке из вечнозеленого самшита, те же обломки под ним, мокрые, затянутые скользкой слизью, то же море, то коварное, то ласковое, и тот же извечный шепот гальки под волнами.

Валун кажется еще горячей от давно погасшего солнца. Весь какой-то податливый, мягкий. Я припадаю к нему, запускаю закоченевшие пальцы рук глубоко в тепло. Какое блаженство!..

Открываю глаза. Странно- сижу под холмиком. Никакого моря. Только гудит по ветру стланик да кромешный мрак вокруг. С трудом поднимаюсь.

Долго не могу вырваться из завороженного состояния, навеянного теплом моря. Стою как на подпорках, один на весь мир…

Чу! Что это? Угрожающий медвежий рев. Совсем рядом. Поворачиваюсь к нему. Слышу близко шаги. Вижу медведя. Он подминает под себя Загрю и, поднимаясь, бесконечно вырастает передо мною. Я вижу его зеленоватые глаза, ржавые клыки, пасть. Он заносит свою могучую лапу над моею головой. Я отскакиваю, стреляю в упор…

Зверь застонал и, падая, обрызгал меня липкой кровью…

Вот и кончился поединок.

…Но почему я лежу на земле, почему рядом Загря и так удивленно смотрит на меня? Где же людоед, ведь я видел, как он свалился к моим ногам. И лицо мое оказалось сухим. Проверяю карабин- в нем целы все патроны. Долго растираю лоб, прихожу в себя.

Не помню, когда стих ветер, встали стланики и продырявилось небо. Стало тихо-тихо… Ничто так не страшит человека: ни пурга, ни стужа, ни полярная ночь, ни землетрясение, как безмолвие. Страшно оно потому, что не знаешь, как бороться с ним, и ничего не можешь противопоставить ему.

Наконец-то до слуха долетают робкие звуки утра. Они окончательно будят меня. В посветлевшем воздухе обозначился контур котловины. Вижу у своих ног труп Елизара. И, как что-то очень далекое, вспоминаю людоеда, будто с тех пор, как я оказался тут, прошла вечность.

А вот и дятел ударил. Расползся долгожданный звук по зарослям, свалился в равнину.

На востоке горизонт отделился от хмурого ночного неба. Тронулись тени. И как-то сразу, точно по сигналу, на болотах послышался птичий гомон…

Утро. Какое счастье! Даже не верится, что я дождался его, что снова увижу людей, солнце, смогу отогреться у костра.

— Мы живы, Загря! — кричу я охрипшим голосом. Кому, как не ему, могу я излить свои чувства.

— Ого-го!.. — перекрывая звуки наступающего утра, сползает с россыпей человеческий голос.

— Ого-го!.- отвечаю я и окончательно убеждаюсь в том, что я жив и что уже утро.

Сырой, пасмурный день начинается за Ямбуем. Из тьмы уже прорезались крутые бедра скал. На равнине обозначились озера. Свет струится из глубины вселенной, обнимая настывшую землю.

Слышу людские голоса. Хочу пойти навстречу товарищам, но не могу сдвинуться с места- ноги не мои.

Из стланика донеслись торопливые шаги. Из чащи с берданой наготове высовывается Карарбах. Я пытаюсь улыбнуться. У старика на морщинистом лице вспыхивает удивление. Он вскидывает ружье на плечо и, вытянув вперед руки, спешит ко мне. Хлопает загрубевшей ладонью по моему плечу и что-то бормочет на своем, непонятном мне, языке.

За ним появляются Цыбин, Павел, Долбачи. Они разом подходят к трупу Елизара, снимают шапки. И все мы долго стоим молча.

У Павла затуманились глаза, дрогнули подбородок и губы. Он опустился на колени.

— Прости, Елизар, я не думал, что так получится, — прошептал он, склоняя голову на изорванную полу телогрейки, прикрывавшей труп.

Ко мне подошел Цыбин.

— Убили людоеда, а? — спросил он.

— Здесь, видимо, все против нас.

Цыбин с изумлением посмотрел на меня.

— Мы слышали ночью стрельбу, решили, что с людоедом покончено.

— С вечера и я был уверен, а оказалось все не так просто.

— Что же случилось? — спросил он.

— Как видишь, ничего особенного. Остался жив, а могло быть и хуже.

— Страшно, да?

— Нет, не страшно, а безрассудным было оставаться одному на ночь, но я не мог поступить иначе. Оставить же с собой Карарбаха не решился. Признаться, я не думал, что все так хорошо кончится. Проклятый людоед, он еще потешится над нами!

— Значит, медведь жив? — произнес с полной безнадежностью Цыбин.

Немного помолчали.

— Хорошо бы сейчас костер развести и согреться, потом все расскажу.

Карарбах и Долбачи не стали дожидаться моего рассказа. Им захотелось самим разгадать, что произошло в котловине ночью. Они долго ходили по просветам в кустарниках, рассматривали следы. Потом подошли к убитой росомахе, чему-то удивились.

Стланиковые дрова разгораются быстро. Лежа у костра, я с наслаждением глотаю горячий, смольный, разбавленный дымком воздух, подставляя огню то грудь, то спину. Хорошо, что есть на земле стужа, пурга, иначе люди не знали бы прелести огня.

19. Могила землепроходцев

Меня будит страшный звук, будто гул набатного колокола