Учебник рисования - Максим Кантор

Более того, либеральный мир привык к тому, что именно так и устроена политика, именно в этом и состоит борьба за гуманизм и свободу: в выборочной помощи угодным, в хладнокровном истреблении неугодных, в ежедневном вранье, в поисках выгоды и смене партнеров по нечестной игре. Либеральный мир хладнокровно принимал тот факт, что родной сын английского премьер-министра Маргарет Тэтчер торгует оружием и получает от правительства тори лицензии на продажи вертолетов и стрелкового оружия туда, где им будут пользоваться для подавления демонстраций и голодных бунтов. А прогрессивная Тэтчер тем временем всемерно способствовала перестройке коварной социалистической империи, развалу зловещей тюрьмы народов. И противоречия не наблюдалось. Как так: мама за мир, а сын пулеметами торгует? Ну и что? Он разве не свободный гражданин? А на кухне Даунинг-стрит, 10, сын беседовал с мамой за чашкой чая (собранного, возможно, на Тиморе): — Ну, мама, как успехи? — Варвары выводят полчища из Герата. А у тебя все в порядке? — Да, подписали контракт на триста миллионов. Сухарто нужны вертолеты. — Умница. Ты мой котик. Будь добр, передай кексик.

И котик передавал кексик, а вертолеты отправлялись в Индонезию, где тренированная армия расправлялась с тиморской автономией. Но то — тори, они, как известно, могут ошибаться. Вот в чем преимущества плюрализма и многопартийности: на смену тори придут лейбористы и все исправят. И пришли лейбористы, и провозгласили программу этического решения международных проблем и ограничения торговли оружием — особенно в те места, где этим оружием могут убить хороших людей. Сама постановка этого вопроса довольно чудная: уж если покупают оружие, то, как правило, для того, чтобы из него стрелять. Вероятно, совестливые лейбористы и Робин Кук — воплощенная совесть — имели в виду, что будут строго следить, чтобы из их оружия убивали только плохих людей. Выполнимо это, нет ли, кто знает. Однако, как бы то ни было, лейбористы провозгласили этическую программу внешней политики. И немедленно выдали лицензий на торговлю оружием в десять раз больше, чем их предшественники — тори.

Избиратель, читающий газеты, мог бы сойти с ума, но не сошел, выстоял.

И ему, герою-коллаборационисту, приходилось справляться с такими неприятными вопросами, как, например, тот, отчего применение отравляющих газов иракцами следует осуждать, если сэр Уинстон Черчилль одобрял применение отравляющих газов против дикарей, считал это адекватным оружием и сам использовал. Как совместить эти два знания? А вот — запросто! И совмещали.

X

Если жители развитых просвещенных стран к такой эквилибристике ума привыкли с рождения, то обитатели мест, где еще недавно властвовала диктатура и произвол, те должны были еще учиться делать свой свободный выбор. Их, бедных, конечно, приучали к социальному вранью — но (будем объективны в отношении тупых восточных сатрапов) к вранью довольно топорному. Им говорили их подлые вожди, что требуется интервенция в Афганистан для спасения тамошней свободы — вот и все; в отсутствие прессы, телекомментаторов, независимых журналистов — совершать социальное зло сравнительно легко. Попробуй, при наличии всей возможной информации, сознательно сделать выбор в пользу меньшего зла — вот это работа, достойная свободного гражданина.

Свободолюбивым гражданам России досталась непростая умственная работа: им следовало примириться с гибелью их страны и понять, что в этом есть высшее благо. То был тест на адаптацию в цивилизованном обществе: сумеешь понять — будешь принят. Свободолюбивые граждане России могли воочию наблюдать, как их страна гибнет, — и этот процесс, на первый взгляд, трудно было назвать благим. Конечно, многие из мыслящих людей покривились бы на такое мелодраматическое определение ситуации: ну, вот уж прямо гибнет страна! Не будем драматизировать! Не гибнет она, так — разваливается на кусочки, вот и все. Однако как ни называй происходящее, а положение русского мужика, персонажа школьных хрестоматий, лучше не делалось — а хуже делалось.

И достаточно было взглянуть на жизнь в провинции, чтобы это увидеть.

Но мыслящие люди говорили так: а сравните это с положением мужика при советской власти — разве было лучше? И в их словах была известная справедливость, если не обращать внимание на то, что ровно такую же логику использовала Советская власть, призывая сравнить жизненный уровень подвластного народа — с его же положением при царизме до Первой мировой войны. Советские демагоги тех лет утверждали, что народу живется лучше при социализме, поскольку появились электричество и телефон. Тогда находились возражения против такой аргументации. Ишь, говорили мыслящие люди, какая демагогия! Вы бы еще с каменным веком сравнили! Подумайте, восклицали умственные люди, ведь в это время шел объективный технический прогресс — при чем здесь советская власть! Сравнили: тринадцатый год — и шестьдесят третий! Подумаешь, электричество ввели и телефон! Так это не большевики ввели — но сила вещей! И ровно те же самые люди призывали сравнить положение так называемого народа в семидесятых годах прошлого века с положением его же в веке двадцать первом. Глядите, говорили они, — теперь у мужиков есть возможность увидеть компьютер! Теперь так называемый народ может смотреть шестнадцать каналов телевизионного вещания! Теперь пресловутые мужики могут подкопить деньжат, да и купить путевку на неделю на Кипр, вот что! И ни один из умственных людей, высказывающих эти соображения, не хотел признать, что компьютер, многоканальный телевизор и туристические поездки имеют отношение не к социальной политике государства — но к техническому прогрессу и сфере капитализации общества.

Правды ради, никто из умственных людей не спросил так называемого мужика, что этот мужик предпочел бы сам: оплаченную путевку в санаторий на Кавказе или семь дней в дешевом отеле на Кипре, за которые ему надо отдать двухмесячный оклад. Вопрос казался бессмысленным: в первом случае мужик выступал крепостным социализма, во втором — независимым субъектом; но кто знает, чего ему, т. н. мужику, больше хочется? Вопрос был лишен смысла еще и потому, что ни Кавказа, ни Крыма, ни Украины, ни Молдавии, ни Прибалтики-то есть тех мест, где традиционно мог отдохнуть тупой российский мужик, наливаясь пивом в профсоюзных санаториях, — более для России не существовало. Да и самих санаториев, построенных подлой властью, уже в природе не было — они давно были превращены в отели или отданы под частные виллы пионеров капитализации. Таким образом, т. н. мужик, хотел он того или нет, должен был привыкать к свободе — копить деньги и ехать на автобусе в Грецию, любоваться Парфеноном. А если не хочет он смотреть Парфенон, тупая скотина? Но такой случай умственный человек, согласитесь, рассматривать не может.

Равно как не станет умственный человек рассматривать унылые вопросы социального обеспечения, здравоохранения, образования, жилья, коммунальных услуг и охраны порядка. Эти темы сделались предметом спекуляций ретроградов, им-то, убогим, больше обсуждать все равно нечего. Если лучшие люди, осознавшие себя как свободную личность, шли в партии коллаборационистов, — то неудачники и пенсионеры формировали партии националистов и левые движения, дикие и несимпатичные. Они уверяли, что народу делается хуже и хуже. Им следовало дать ответ.

Впрочем, даже умственные люди могли увидеть, что некое зло все же от перемен происходит. Скажем, Россия теряет территории — помимо больших республик, ставших независимыми странами, отваливаются мелкие доли страны: то отдали амурские острова Китаю, то отступили из Абхазии, то еще какой пустяк потеряли. Это — пусть, к лучшему. Но вставал тривиальный вопрос: а русские люди, те, которые из Прибалтики, Казахстана, Грузии, Молдавии, — куда деваются? Им — хорошо? Бесплатной медицины не стало — это как, к лучшему или нет? Жилье — недоступно, здорово ли это? И так далее, много неприятных вопросов.

И последовательный коллаборационист должен был взвесить все и ответить — перед судом истории. То была его собственная история, его собственный народ, и надо было найти в себе мужество, чтобы признать, что его изведение — прогрессивно. Коллаборационист, по определению, — человек гуманный и совестливый. Ему непросто даются такие ответы. И коллаборационист отвечал: да, вышеперечисленное не так уж приятно, но это — правильно, хорошо, неизбежно. Уничтожение России и некоторые неудобства т. н. мужика — есть меньшее зло по сравнению с существованием России — империи, воплощающей большое зло. Локальные войны сами по себе дурны, но это лучше, чем большая война. Дорогие лекарства — это плохо, но отсутствие западной медицины и ее достижений — еще хуже. Преступность — вещь нехорошая, но пусть лучше будут отдельные бандиты, чем большой бандит — государство. Деление на богатых и нищих — нехорошо, но уравнение всех в состоянии рабов — большее зло. Дорогое жилье — вещь печальная, но дешевые бараки — хуже. Грустно, согласен; досадно, признаю; но следует принять меньшее зло — во избежание зла большого.