Мертвые сраму не имут - Игорь Болгарин

Когда-то Слащев умел хорошо писать. Его работа «Ночные действия» – о тактике войсковых подразделений во время боя в ночное время – была высоко оценена еще в тринадцатом году и как пособие не утратила своей актуальности и для нынешних боев.

Он напишет книгу и, как бы это ни было трудно финансово, опубликует ее. И Врангель, который не хотел читать его письма, будет вынужден прочесть все, что он, Слащев, думает о нем и о его ничтожных полководческих способностях.

И назовет он книгу «Требую суда общества и гласности»! Да, именно так! И пусть Врангель попробует оправдаться от всего того, что он вменит ему в вину!

Часть четвертая

Глава первая

Вскоре после Пасхи началась не весна, а прямо как-то сразу, вдруг лето. Ветры, раскаленные Сахарой и Ливийской пустыней, достигли Константинополя и дохнули на него африканской жарой. Город изнемогал от зноя. Началась страда у водоносов. Они разносили воду бегом.

Базар жил своей обычной жизнью. Разморенные от жары люди сонно бродили под полощущимися на горячем ветру брезентовыми тентами, иногда что-то покупали, но по большей части просто ротозейничали.

Весть об амнистии, которую объявила Советская Россия, довольно скоро разнеслась из Галлиполи по всем лагерям. Так же горячо обсуждали ее и беженцы Константинополя. В базарной сутолоке, основную часть которой в эти жаркие дни составляли русские, чаще других звучал короткий вопрос:

– Не собираетесь? – и ни слова больше. И каждый, к кому обращались, понимал, о чем идет речь.

Кто-то с презрением обжигал спрашивающего злобным взглядом (этот уже хорошо прижился в Турции, имел работу и жену, а то и двух-трех детей), иные матерились (домой хотелось, но руки были настолько в крови, что в никакую амнистию не верили), а кто-то – таких было совсем немного – так же коротко отвечал:

– Думаю.

Так, беженцы, настрадавшиеся и не нашедшие своего места в этом чужом мире, искали таких же, как и они, обездоленных, принявших решение вернуться домой. Они понимали, что каждый в одиночку ничего не сумеет добиться, нужно создавать коллектив, который сможет не просить, а требовать. Этот процесс похож на сбивание коровьего масла. Надо долго колотить сметану, пока появятся первые крохотные масляные комочки. Сталкиваясь, они слипаются, и в конечном счете все вместе они образуют большой масляный ком.

Находя друг друга в базарной толпе, они сговаривались и в один из дней, уже большим коллективом, отправились в российское посольство.

Изнемогающий от жары и безделья, обычно деятельный посол Нератов сразу принял выделенную толпой небольшую делегацию, представлявшую пока что только чуть больше ста человек. В этой компании в основном были отставленные от армии по болезни солдаты и офицеры, которые в силу своих увечий уже давно перестали бояться смерти, а также не нашедшие своего места на чужбине, ничего не умеющие и никому здесь не нужные чиновники, четыре священника и несколько женщин с детьми.

Нератов внимательно и с некоторым сочувствием выслушал тощего впалогрудого подпоручика по фамилии Дзюндзя.

– И много вас? – спросил Нератов.

– Душ сто, може, чуток больше. Но энто не все желающи. Кликнем клич – и тыща будет.

– Казак? – оглядев парламентера, спросил Нератов.

– Терский.

– Не боишься возвращаться? Терские злые были.

– У нас как говорять: «Кака жизня, такой и карахтер».

– Ну, и чего уезжать надумали?

– Известно дело: своя земля – мать, а чужа – мачеха. Весна. У нас в Рассее, поди, помните, весна светла, пушиста. Тепло ласково, як дите. И пчелки гудуть.

– Что ж раньше о пчелках не вспомнили? – с упреком спросил Нератов.

– И раньше помнили. Но шибко много грязи на большевиков вылили: и убивають, и граблють.

– Раньше белым верили, а теперь что же?

– В войну люди звереють. В бою – там хто ловчее, хитрее, сильнее, того и верх. И убивали, бывало. И грабили, случалось. Не без того. А счас из Рассеи пишуть, – Дзюндзя полез в брючный карман, извлек оттуда листовку, точь-в-точь такую, какие раскладывал в галлиполийском лагере Андрей Лагода. – От, пожалуйста! Пишуть, шо шибко за нас болеють. Усем амнистию объявили. Усем, под чистую, и виноватым тоже. Зовуть: возвертайтесь, дел дома накопилось, як у поганой хозяйки немытой посуды.

Нератов снова оглядел делегатов. Краем глаза заметил: к приоткрытой двери тоже приникли беженцы. Зачем-то снял и протер очки, и лишь после этого сказал:

– Понимаю, вы пришли ко мне за надеждой. Но я не могу ее вам дать, – начал он.

Дзюндзя встрепенулся:

– А нам так сказали, будто вы рассейский посол.

– Правду сказали. Я посол той России, которой уже нет. Сочувствую вам. Но вовсе не по поводу трудностей вашего отъезда на Родину. Это в конечном счете как-то образуется. Но в той России, куда вы намерены отправиться, вас вряд ли встретят хлебом-солью. Я вас не запугиваю. Это всего лишь мое предположение, потому что уже давно не имею почти никаких сведений оттуда. Весьма сожалею, но ничем вам помочь не могу. Сам сижу на чемоданах, изо дня на день сдам этот почетный пост другому послу. Вероятно, это будет большевик, комиссар. Приходите сюда несколько позже, через неделю, быть может, чуть позже. К тому времени все прояснится и, надеюсь, новый посол вам поможет.

Нератов встал из-за стола, давая понять, что ничего нового он им больше не скажет.

– Столько ждать? – возмутился за всех своих товарищей Дзюндзя.

– Я же сказал: через неделю-две. Может, быстрее. Не знаю. Меня с недавних пор уже никто ни о чем не ставит в известность, – беспомощно развел руками Нератов.

– Так чего ж вы тогда?.. – продолжил возмущаться Дзюндзя, но вдруг осекся. До него дошел смысл сказанного Нератовым: он уже не посол и в силу этого не может оказать им никакой помощи. У него, как и у них, нет никакой власти. И сколько ни стучи кулаком, ни кричи и ни требуй – ничего не добьешься. И тогда Дзюндзя сменил тон и сочувственно спросил:

– Так, може, того… шо то присоветуете?

– Думаю, вам следует обратиться к генералу Врангелю. У него вся полнота власти, касающаяся русских граждан. Все равно так или иначе, но решать ваше дело будет только он.

Делегаты неторопливо направились к двери.

– Весьма сожалею, – вслед им вновь повторил Нератов. Какой смысл вложил он в эти слова, никто из них не понял.

Потом они всей гурьбой направились к штабу армии, уселись на ступенях у входа. Делегаты во главе с Дзюндзей в сопровождении караульного начальника отправились на переговоры к главнокомандующему.

После того как Уваров доложил о делегации, Врангель вышел из кабинета и, стоя в проеме двери, долго и с некоторой брезгливостью осматривал порядком обносившихся, небритых, худых делегатов, затем мрачно спросил:

– Ну-с, почему не докладываете? Кто? Что надобно?

Дзюндзя выступил вперед. Он ожидал от этой встречи всякого, поэтому не оробел, не вытянулся в струнку, а попытался обстоятельно ответить на вопрос:

– Весна, ваш высоко…э-э…благородь!

– Догадываюсь. Ну и что же, что весна?

– Тут тако дело: промеж нас чутка прошла, будто большевики… советы, значится…энту… прощению усем объявили. И не виноватым, и виноватым тож.

– Врут большевики, а вы им верите, куриные ваши головы! – сердито произнес Врангель.

– Мы и сами, ваш высокоблагородь, сумлеваемся. Похоже, шо брешуть, – согласился Дзюндзя. Согласно закивали и двое его напарников-делегатов. – А ежли с другой стороны поглядеть? – продолжил он. – Весна. Мужиков повыбито море. А мы туточки, в Туреччине, штаны заздря протираем. От сообча мы и подумали, и дошли до такого понимания. Надоть возвертаться до дому, бо земля промедлению не терпить. Вспахать надоть? Пробороновать, посеять яровые, бо озимые и ихние и наши кони почти все вытолочили. Баба не сумеить, ей природой энто не отпущено. От и получа…

Слушая Дзюндзю, Врангель все больше багровел. И, оборвав Дзюндзю на полуслове, он высоким, почти петушиным голосом закричал:

– Все! Прекратить словоблудие! Дезертиры и предатели! Вместо того чтобы возвращать себе свою же землю, они рвутся к большевикам в крепостные!.. Во-он!.. Уваров, зачем впустили сюда этот сброд?.. Карнач! Уберите их с моих глаз!

Врангель скрылся за дверью своего кабинета, а караульный, явно им сочувствующий, тихо сказал:

– Пошли! Видать, не ваший сегодня день, хлопцы.

В сопровождении караульного начальника они вышли на крыльцо.

Все сидящие на ступенях и просто на земле направили на них вопрошающие взоры. По унылым и мрачным лицам ожидающие поняли, что делегаты потерпели неудачу.

– Не прийняв?

– Прийнять то прийняв, – Дзюндзя недоуменно пожал плечами. – Раскричався, обозвав дезентирами и чуть не того… на дав по шее.