Дом среди сосен - Анатолий Злобин

— Дай огоньку, — попросил он у Стайкина и сунул кисет за пазуху.

— Что же теперь будет, Григорий? Как же я сестре теперь напишу? — причитал Беспалов, и слезы лились из его глаз.

— Ты терпи, — сказал Шестаков, — а то глаза отморозишь.

Беспалов испуганно посмотрел на Шестакова, принялся быстро тереть лицо рукавицей.

— В чем дело? — спросил Войновский, подползая. Он изо всех сил старался не глядеть на Молочкова и на дымящиеся пятна вокруг него.

— Один выбыл, другой прибыл, — сказал Стайкин.

Беспалов лежал рядом с Молочковым и зло смотрел на Войновского.

— Пушку у него разбило, — сказал Шестаков. — Вот и остался без имущества.

— Куда же его? — Войновский ловко повернулся на животе и оказался лицом к лицу с Беспаловым. — На противотанковое, что ли? Беспалов?!

— Не все ли равно, — огрызнулся Беспалов. — Укажите мне место и не лезьте с вопросами.

— Но-но, как ты с нашим командиром разговариваешь? — Стайкин с угрозой посмотрел на Беспалова.

— Выходит, это вы и есть, товарищ лейтенант? — радостно проговорил Шестаков. — То-то, я смотрю, личность знакомая. А кто, признать не могу. Вы же в меня стреляли, товарищ лейтенант, помните? Так вот что с вами стало.

— Пойдемте, я укажу ваше место, — Войновский отвел глаза. — Будете в ПТР вторым номером. Все-таки подальше. И в атаку не надо ходить...

— Совесть заговорила? Сначала продал, а теперь совесть чистишь...

— Я вас не продавал.

— Короче, ефрейтор! Не груби. Будем взаимно вежливы. — Стайкин подтолкнул Беспалова автоматом.

— Подожди, у меня дело есть. — Беспалов перевернул Молочкова на спину и принялся шарить под халатом. Стайкин и Войновский смотрели, как он вытащил оттуда потертый бумажник, пачку писем, зажигалку, потом дернул Молочкова за шею, вытащил черный медальон и спрятал все это себе за пазуху.

Войновский отвернулся и пополз вдоль цепи. Беспалов подсунул под Молочкова руку, обхватил его за плечо и потащил за собой по льду.

— С ума сошел? — закричал Стайкин. — Это же мой боевой друг.

— Земляк он мой. Григорий Степаныч, сестрин муж. Мой же он, пусть со мной побудет, — прерывисто говорил Беспалов, продолжая тащить Молочкова.

— Дурак, дурак, а хитрый. — Стайкин выпучил глаза и с любопытством посмотрел на Беспалова. Войновский повернулся:

— Приказываю оставить мертвого. Следуйте за мной.

— Конечно, все для своих...

— Положь. Не твое. Понял? — Стайкин показал Беспалову автомат. Беспалов зажмурил глаза и быстро пополз за Войновским.

Шестаков задумчиво смотрел им вслед и с наслаждением курил цигарку.

В двенадцати километрах от этого места, к югу от Елань-озера, на опушке осиновой рощи стояла дальнобойная немецкая батарея, состоящая из двух пушек-гаубиц калибра 207 миллиметров. Командир батареи находился в одном из блиндажей на берегу, откуда он наблюдал за разрывами снарядов и передавал команды на огневую позицию.

— Правее ноль-ноль-два, — сказал командир батареи. Команда пошла по телефону. «Правее ноль-ноль-два», — повторил солдат-связист, пожилой, вислоусый крестьянин из Баварии. «Правее ноль-ноль-два!» — крикнул лейтенант Кригер, круглолицый белобрысый юноша, командир огневого взвода. Недавний выпускник офицерской школы Кригер только что приехал на фронт. Он был полон идеалов и мечтал сражаться с русскими. «Правее ноль-ноль-два», — повторил вслед за Кригером наводчик и осторожными движениями маховичка довернул ствол. Два солдата-подносчика подтащили на носилках огромный тупоносый снаряд, заряжающий и его помощник ловко подхватили снаряд в четыре руки и вставили его в казенную часть. Заряжающий хлопнул затвором и поднял руку. Наводчик еще раз проверил положение прицела и сказал: «Готово».

Таким же образом были исполнены команды: «Готово» и «Огонь». И под конец лейтенант Кригер восторженно крикнул: «Огонь!» — наводчик раскрыл рот и дернул шнур. В тот же миг опушка рощи окуталась огнем, оглушительным грохотом, едким молочным дымом. Огонь и газы вытолкнули снаряд из мрачного ствола, и он ушел под крутым углом к плоскости земли. Снаряд летел, ввинчиваясь в воздух и оставляя длинный, ноющий звуковой след.

Снаряд летел в сторону озера, на льду которого лежали русские. Пройдет почти минута, прежде чем он долетит туда. Одна минута чьей-то жизни.

Капитан Шмелев лежал на прежнем месте, чувствуя жгучий стыд оттого, что опять пришлось убегать от пулеметов и показывать немцам спину. Всем телом — похолодевшей спиной, горящими щеками, кончиками пальцев — он переживал это болезненное чувство стыда и никак не мог прогнать его от себя. Тонко пропищал телефонный аппарат, но Шмелев даже не повернул головы. Наконец он приподнялся и стал смотреть на Плотникова. Тот лежал, как его уложила пуля: лицом вверх, широко раскинув руки. Лицо стало совсем белым, щеки впали и натянулись. Тут же валялся брошенный щиток от пушки. Шмелев вспомнил последние слова, сказанные Плотниковым: «Вот если бы каждому такой щиток...» Он лег головой к Плотникову и задумался над словами погибшего друга. Разве возможно достать столько щитков, чтобы прикрыть всех живых? Дерзкая мысль пришла ему в голову, но он тут же отбросил ее...

В двух километрах восточнее Шмелева, на левом фланге находился старший лейтенант Обушенко. Рядом с Обушенко со сложенными на груди руками лежал майор Клюев. Обушенко перевернулся на живот, подполз к телефону. Шмелев не отвечал, хотя Обушенко много раз нажимал зуммер. Тогда Обушенко подвинул к себе второй аппарат.

— Ельников? — спросил он.

Ельников, замещавший убитого командира роты, ответил, что он слушает.

— Ельников, — сказал Обушенко, — слышишь меня? Немедленно сдавай роту и ко мне. Понял? Назначаю тебя моим начальником штаба. Три минуты, понял? Чтобы через три минуты были у меня. Ты теперь мой начальник штаба — и чтобы никаких разговоров. Понял?

Между Обушенко и Шмелевым лежали на льду солдаты — в трех-четырех метрах один от другого, чуть дальше или чуть ближе к берегу, и тела их как бы образовывали на льду прерывистую зигзагообразную линию, которая называлась цепью.

Немецкий фугасный снаряд летел в эту цепь. Он уже дошел до верхней точки траектории и начал снижаться, набирая скорость и воя все пронзительней.

Войновский продолжал ползти вдоль цепи. Беспалов полз за ним и то и дело тыкался каской в валенки Войновского. Тогда Войновский оборачивался и сердито дрыгал ногой. Третьим полз Стайкин, время от времени подталкивая Беспалова под коленку стволом автомата, отчего тот принимался ползти быстрее и снова натыкался на Войновского.

Войновский полз и думал о том, что через минуту они доползут до позиции противотанкового ружья, и он сделает несколько замечательных выстрелов. Первым выстрелом он убьет снайпера на колокольне, а следующими — по амбразурам — выведет из строя все вражеские пулеметы. Тогда цепь поднимется в атаку, и они захватят берег.

Беспалов снова ткнулся ему в валенок, и Войновский сердито дрыгнул ногой.

В пятидесяти метрах позади цепи, неподалеку от позиции противотанкового ружья лежал пулеметчик Маслюк. Во время последней атаки Маслюк, поддерживая цепь огнем пулемета, выпустил три ленты; ствол пулемета раскалился до такой степени, что вода в кожухе закипела. Маслюк прижался к пулемету, чувствуя сквозь одежду приятную теплоту ствола, согреваясь и думая о том, что сейчас он согреется, возьмет котелок, пробежит к воронке, чтобы набрать там воды и залить кожух пулемета.

Ефрейтор Шестаков лежал, докуривая цигарку, и соображал, где бы ему раздобыть еще два запасных магазина к автомату. Он докурил цигарку, пока она не стала жечь пальцы; бросил окурок в воронку и принялся набивать диски.

Через пять или шесть человек от Шестакова лежал Севастьянов. Он лежал, закрыв глаза, и лицо его светилось непонятной, загадочной улыбкой. Время от времени Севастьянов беззвучно шевелил губами, а потом снова улыбался таинственно и радостно. Мысли его были далеки от войны: Севастьянов вспоминал прочитанную давным-давно книгу.

Рядом с Севастьяновым лежал Ивахин. Он быстро сдвигал и раздвигал ноги, пытаясь согреться, и вспоминал о том, как Леля провожала его на вокзале. Она вцепилась в него руками, ртом и ни за что не хотела отпускать от себя. И долго его рубаха была мокрой от ее слез, а неделю назад Леля написала, что просит простить ее и забыть, потому что она встретила другого, настоящего, и полюбила его: он фронтовик и с орденами. От этого воспоминания Ивахину стало еще тоскливей и горше.

Недалеко от него расположился пожилой солдат Литуев. Он лежал ногами к берегу и грыз сухарь. Скулы его быстро двигались под заиндевелым подшлемником. Литуев увидел ползущего по льду Войновского и перестал жевать.