Дом среди сосен - Анатолий Злобин

— Комиссара несут, — глухо, с трудом выговорил он. — Давай скорей атаку. Где ракетница?

— Подожди, Павел, надо же артиллеристов предупредить. — Шмелев положил руку на плечо Клюева, но тот резко сбросил ее, словно его обожгло это прикосновение. Он смотрел на Шмелева пустым взглядом, руки его шарили по поясу и ничего там не находили.

— Порядок, — мрачно сказал Обушенко. — Сначала там, теперь здесь. Клади всех. Положим всех и домой пойдем.

Клюев наконец узнал Шмелева:

— Сергей, умоляю. Христа ради прошу. Сына моего ради. Накрылась рота. Ни один не ушел. Комиссара несут. Прошу, скорей. Я сам пойду. — Пустые, отрешенные глаза Клюева ничего не видели, только бегали и никак не могли остановиться. Поднимались ракеты, и лицо Клюева становилось то желтым, то зеленым. Только глаза не изменяли ни цвета, ни выражения: в них ничто уже не входило. Шмелев опять увидел перед собой застывшие глаза связиста, крепко схватил Клюева за руку.

— Садись, Павел. Выпьем на дорогу.

— Идем, — Клюев вырвал руку. — Скорей. — Он уже ничего не слышал.

— Павел, садись, прошу.

Тот вскинул голову и закричал пронзительно:

— Приказываю в атаку! Бего-ом!

Шмелев обхватил его со спины и прижал к себе. Но Клюев резко вывернулся и повернул к Шмелеву лицо со страшными, пустыми глазами.

— А-а, боишься? Трус! Воевать боишься? — с торжеством кричал Клюев.

Шмелев сжал кулаки. Что-то оборвалось в нем чуть пониже сердца. Он выхватил ракетницу и стал давать ракеты вдоль цепи, сознавая, что совершает ужасное и непоправимое.

А солдаты, завидев сигнал, уже поднимались в атаку.

И они пошли. В руках у Клюева почему-то оказался ручной пулемет. Он бежал первым, и пулемет бился в руках. Шмелев побежал вправо, к своим, и ему приходилось бежать быстрее, чтобы быть впереди цепи. Он бежал, и лицо его горело, словно его ударили.

Пулеметы заработали на берегу, и ракеты одна за другой пронизывали белесую мглу. Шмелев увидел, что цепь поднялась до самого конца, и побежал прямо к берегу.

Быстрый бег успокоил его, и он мог уже следить за боем. Он бежал и слушал, как немецкий пулеметчик умело и хладнокровно бьет прямо в цепь. Спокойно и ровно, не сбивая прицела, тот невидимый пулеметчик поворачивал ствол, и свист пуль то удалялся вправо и затихал вдали, то снова возвращался к Шмелеву, нарастая, угрожая, пронзительно проходил мимо и уходил влево затихая. Кто-то вскрикнул там и упал. И опять очередь идет на него, а он бежит, слушая ее приближение, ближе, ближе, совсем близко — он не увидел, не услышал, а всей плотью своей ощутил, как две пули прошли мимо, справа и слева от сердца. Прошли — и он пробежал в тесном пространстве между ними. И позади бегут солдаты.

В этот момент Шмелев увидел Клюева.

Клюев бежал в центре. Он был ближе всех к берегу, и цепь стремилась за ним. Он бежал, выкрикивая бессвязные слова, и ничего не видел, кроме берега. Там на берегу можно лечь и отдохнуть, потому что это тихий, мирный берег, покрытый жарким золотым песком, — смуглые женщины лежат там на песке, а вокруг них бегают с криками дети. Он бежал к берегу, а берег ускользал от него, и ему казалось, будто он входит в теплую, прозрачную воду.

Обе его ноги почти сразу же были перебиты пулеметом, и ногам стало тепло от крови; он не понимал этого и бежал, высоко вскидывая ноги, словно вбегал в воду, и вот вода уже по колено, по пояс; ему стало совсем тепло — третья пуля пробила грудь, — но он продолжал бежать, а потом бросил пулемет и поплыл сквозь теплую воду к далекому берегу, к тому самому, к которому должен был приплыть. Он плыл изо всех сил, а берег уходил все дальше и закрывался холодным клубящимся туманом. И вот уж ничего не видно: ни золотого песка, ни детей, ни смуглых женских тел — лишь ядовитый туман клубится, и одинокий тоскующий голос зовет кого-то...

Он лежал на льду и продолжал двигать руками, будто плыл. Солдаты вокруг падали на лед, словно круги расходились по воде, — цепь залегла.

Шмелев видел, как упал Клюев, и почувствовал за собой гнетущую пустоту. Он остановился, побежал назад, а пулемет бил в спину, стыд и отчаяние толкали его в темноту.

Клюев был еще жив, когда прибежал Шмелев. Он лежал спокойно и все понимал и слышал, хотя глаза были закрыты. Его подняли, понесли прочь от берега. Кровавый, дымящийся след стлался за ним по льду.

Навстречу бежали Плотников и радисты с радиостанцией. Они молча сошлись и положили Клюева на лед. Пулеметы били редкими, короткими очередями.

Шмелев встал на колени. Клюев открыл глаза и узнал его.

— На берег, — сказал он. — Иди на берег, Сергей. И Володьку с собой возьми.

— Хорошо, Павел, возьму.

— Володька, сын мой. Он уже большой, уже полгодика. На меня похож, вылитый. Я деньги посылал, ты не думай. А теперь ты будешь посылать. Адрес возьми. А потом поедешь и заберешь его. И на берег пойдете вместе — утром рано. — Он говорил негромко и свободно, глаза у него были ясные, спокойные.

Прибежал Обушенко. Судорожно, громко глотая слюну, он лег рядом с Клюевым и обнял его.

Радист включил приемник, и в трубке послышался сердитый голос:

— Луна, я — Марс, почему не выходишь на связь? Где Клюев? Первый вызывает Клюева. Как понял? Прием.

Шмелев молчал и держал руку Клюева в своей ладони.

— Прощай, Сергей. Скажи им, что берег наш. Мы ведь взяли, да? Мы ведь на берегу лежим? — Клюев хотел поднять голову, чтобы осмотреться, но каска была слишком тяжелой для него. Он застонал.

Шмелев промолчал.

— Луна, почему не отвечаешь? Дайте к аппарату Клюева.

Клюев закрыл глаза. Лицо его натянулось и застыло.

Синяя мгла просветлела. Ракеты стали бледнее. Смутные очертания берега медленно проступили на краю ледяного поля — синяя глыба церкви вздулась в центре деревни.

— Луна, я — Марс. Ответь. Тебя не слышу. Слышишь ли меня?

— Будем отвечать? — спросил Плотников.

— Убери ее подальше, — сказал Шмелев.

ГЛАВА VIII

Командующий армией ошибался — цепи атакующих находились не в четырехстах метрах от берега, а дальше. Это случилось само собой, когда рассвело и свет залил плоскую поверхность озера. Огонь вражеских пулеметов сделался более прицельным, и солдаты инстинктивно попятились, отползая метр за метром, чтобы выбраться из зоны прицельного огня. Шмелев увидел вдруг, что цепь приблизилась к командному пункту, и понял, что должен примириться с этим: было бессмысленно понуждать солдат лежать в бездействии под огнем пулеметов, пока им, Шмелевым, не придумано, как захватить берег.

На военном языке их операция имела точное обозначение — вспомогательный удар. Даже не захватив берега, они создавали угрозу над шоссейной дорогой, нависая над ней с фланга. Два немецких грузовика, подбитых из противотанковых ружей, уже валялись на обочине шоссе там, где оно выходило к берегу. Дело, в сущности, оставалось за малым — выйти самим к этой проклятой дороге...

Цепь отодвинулась от берега, и жизнь на льду показалась солдатам вовсе неплохой.

— Жмот ты, Молочков. Настоящий Шейлок-жмотик, — говорил Стайкин, лежа на боку и колотя острием финского ножа по льду.

— Нету же, старший сержант. Отсохни моя рука — нету. Перед атакой последнюю выкурил. Хочешь — сам проверь, — лежа на животе, Молочков похлопал рукой по карману.

— Пачкаться не хочу о такого жмотика. — Стайкин потрогал острие ножа и снова принялся долбить лунку. Лед отскакивал тонкими прозрачными кусками. Пулемет выпустил очередь. Стайкин лениво погрозил финкой в сторону берега.

— Хочешь, колбасы дам? — Молочков запустил руку за пазуху и показал полкруга колбасы.

— Ой, мочи моей нет. Погибаю в расцвете лет. — Стайкин отстегнул флягу, сделал глоток.

Молочков обиженно отодвинулся, начал грызть колбасу зубами. Стайкин с ожесточением крошил лед. Кончив работу, он выгреб ледяное крошево и поставил флягу в лунку.

— Пейте прохладительные напитки. — Стайкин поднял голову и увидел Войновского, бежавшего вдоль цепи. Замахал рукой.

Войновский подбежал, лег, озираясь по сторонам.

— Разрешите доложить, товарищ лейтенант. Второй взвод лежит на льду Елань-озера. Ранено семь человек. Двое убито. Других происшествий нет. Настроение бодрое, идем ко дну, — Стайкин перевалился на живот и хитро подмигнул Войновскому.

— А мы, товарищ лейтенант, думали, вас уже в живых не осталось. Хана, как говорится. — Шестаков подполз и улыбался, смотря на Войновского преданными глазами.

— Почему же? — спросил Войновский, глядя на берег.

— Если человека на войне долго нет, значит — хана. А то еще пишут: «Пропал без вести».

— Не каркай, — сказал Стайкин. — Сейчас поставлю тебя по стойке «смирно» — будешь стоять тридцать семь секунд.