Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть III. Вниз по кроличьей норе - Александр Фурман

У Ольги, видимо, действительно полегчало на душе, а Фурман, немного придя в себя, почувствовал, что думать сейчас еще и над этими проблемами будет уже сверх его сил. Поэтому он решил просто принять новый, как говорила Мариничева, «расклад» к сведению и сосредоточиться на общении с Тяхти, пока та не уехала.

Очередной разговор «на бревнышках» он начал с ответного признания: мол, Наппу нам все время твердил о том, что в Карелии нас ждет встреча с некой идеальной общиной творческих людей, и ехали мы сюда на самом деле с одной целью – поучиться у этих «светлых людей» правильной жизни. Тяхти только молча вылупила глаза, и Фурман продолжил: вот почему у многих из нас возникла такая острая реакция при столкновении с реальностью. Но из этого, конечно, не следует, что реальность так уж плоха. Из их прошлой беседы ему стало ясно, что существуют определенные объективные обстоятельства, которые мешают нормальной работе налаженного механизма, производящего, скажем так, «коллективную творческую жизнь». Да, сложный «контингент» попался, да, маловато опытных организаторов. Но ведь они все же есть! А впечатление такое складывается, что их здесь или вообще нет, или что они все куда-то попрятались. Их не видно, они себя никак не проявляют! Это очень странно. Если имеются проверенная система работы и те, кто ею владеет, то почему в лагере все делается так скучно и вяло? Вот чего он никак не может понять. Зачем тогда нужны все эти красивые лозунги о творчестве и счастье людей? Получается, все это обман? Такой же, как и везде? Там тоже лозунги говорят одно, а реальная жизнь совсем другая. Но и обман кому-то нужен, в нем всегда кто-то заинтересован, у него есть цель. А здесь-то – какая может быть цель во всеобщей скуке? Ведь все эти люди собрались здесь добровольно! Для чего?! Вот лично тебе – зачем все это надо?..

Фурман уже так возбудился, что не мог усидеть на месте и почти орал, а Тяхти только изредка огрызалась и хмуро посматривала на испуганно шмыгающих мимо случайных свидетелей. Она не знает, что ему ответить. Честное слово. Но раз он все так хорошо понимает, то, может быть, ему самому стоит начать что-то делать? Не дожидаясь, пока все остальные «проснутся»…

– Что начать делать? – удивился он.

– Ну, придумать, как можно изменить эту ситуацию к лучшему…

– Как же я могу что-то делать, не зная всех ваших правил и традиций?

Тяхти неуверенно предположила, что в такой критический момент прежние правила и устоявшиеся модели поведения больше не играют никакой роли и все зависит только от конкретных действий конкретных людей. Это было совершенно неожиданное заявление.

– Ты хочешь сказать, что, допустим, я могу делать тут все так, как посчитаю нужным? – не поверил Фурман.

– Ты можешь предлагать делать все, что ты считаешь нужным и полезным для лагеря. В каких-то разумных рамках, естественно… Ну, в общем, ты меня понимаешь… – слабо усмехнулась Тяхти.

– Кому предлагать-то?

– Всем нам. Общему сбору. Большому совету. На худой конец, мы с тобой на пару можем сбацать что-нибудь интересное.

– А если то, что я предложу, кому-то из вас не понравится, что тогда?

– Ну, если это кому-то очень не понравится… тогда придется думать. А вообще-то, я тебе скажу, наплевать!

– Ух ты, хитрая какая! Ты ведь собираешься слинять отсюда, а мне придется за все отвечать?.. Подожди-ка, я чувствую, что здесь зарыто что-то важное, но у меня какая-то затычка остается в мозгу, и ты должна мне помочь ее оттуда вытащить. Значит, так: если все правила отменяются…

– Фурман! – возмутилась Тяхти. – Я такого не говорила!

– Ну, разве ты не это имела в виду?.. Ладно-ладно, это не важно… Да не собираюсь я ничего разрушать, я просто хочу понять, как мне действовать.

Тяхти сказала, что, поскольку у нее «математически устроенный ум», ей легче рассуждать, опираясь на какие-нибудь наглядные модели. Фурман ехидно предложил ей взять в качестве «модели» брёвна, на которых они сидели и которые служили всем на общих сборах чем-то вроде лавок. Однако Тяхти с сомнамбулической готовностью приняла это нелепое предложение и, перечислив несколько практических способов использования этих бревен, пришла к банальному выводу, что с ними можно делать что-то еще, не столь очевидное. Сдерживая разочарование, Фурман сказал, что устал сидеть и немного постоит…

– Понимаешь, это слишком отвлеченная модель, – сказал он. – Наша главная проблема – это скука. Но скука заключается не в «бревнах» самих по себе, а в людях. Какое мне лично дело до того, что вообще можно делать с бревнами? Это какая-то абстракция. Даже думать об этом скучно!

– Ну, я тогда не знаю, – раздражилась Тяхти. – А что тебе было бы не скучно?

– Не скучно? Ну, сейчас мне было бы не скучно… например, перепрыгнуть через эти бревна. (Фурман перепрыгнул.) Неплохо! А еще, мне кажется, вот так скакать через них было бы не скучно. Алле оп!..

– Фурман, прекрати немедленно, хватит! – смеясь, замахала руками Тяхти. – У нас же с тобой серьезный разговор!

– А если попробовать на одной ноге? О, смотри-ка, получается!

Издали на них посматривали с осторожными улыбками.

– Слушай, Тяхти, – Фурман вдруг встал как вкопанный и хлопнул себя по голове. – Я все понял!

– И что же ты понял?

– Все! Слушай, спасибо тебе огромное, ты меня просто спасла – моя затычка вылетела! Ура!

– Поздравляю. Но я надеюсь, ты поделишься со мной тем, что ты понял?

– Тяхти, я все понял! Всё! Господи, какое счастье!

– Фурман, с тобой все в порядке? Ты случайно не тронулся умом?

– Очень даже может быть. Тебе страшно? Мне тоже. Надо всех предупредить об опасности. Эй! Полундра! Атас! Спасайся кто может! В лагере психи!

– Фурман, не позорь меня! Ты наконец скажешь мне, что с тобой случилось?

– Я сделал величайшее открытие! С твоей помощью!

– И? Ты можешь его как-то сформулировать?

– Сформулировать? О да, могу!.. Тяхти, надо просто скакать! Понимаешь? Надо все время скакать в свое удовольствие! Больше ничего не надо! Никаких правил!

Тяхти, кажется, слегка обиделась, но сияющий Фурман сказал: «Прости, я больше не могу устоять на одном месте!» – и какими-то необыкновенно вычурными прыжками поскакал на поиски Минаева.

3

Вечером в лагере появился Андрей Чернов. По его виду сразу можно было определить, что он поэт или художник: длинные светлые волосы, маленькая черная бородка, остренький хитроватый взгляд. Московские девчонки кинулись к нему, как к отцу родному, и сходу принялись жаловаться, но Мариничева успела предупредить его, что ситуация в лагере сложная, и Чернов держал дистанцию: мол, сначала я хочу все увидеть своими глазами. Фурман, с его обострившейся под влиянием Мариничевой наблюдательностью, отметил, что Чернов и при встрече со своей ироничной пышногрудой женой был так же сдержан (хотя, возможно, они оба просто стеснялись проявлять чувства на людях).

По плану назавтра должен был быть «Рыцарский день». Заданная ситуация выглядела банально, как праздник 8 Марта: девочки – «дамы», мальчики – «рыцари». Кто-то (чуть ли даже не Мариничева) придумал налепить из воска сердечки-кулоны для дам, и еще не вполне вошедшим в роль рыцарям пришлось сидеть до трех часов ночи, прокалывая остывающие сердечки иголками и продевая сквозь них непослушные нитки. Впрочем, девчонки в это время тоже были охвачены какой-то секретной суетой.

Когда почти все уже легли, Фурман по собственной инициативе потихоньку заменил на дверях туалета буквы М и Ж на Р и Д (правда, на следующий день ему пришлось не только специально обращать внимание сонных посетителей на эти изменения, но и объяснять им, что это означает «Рыцари» и «Дамы». «А, теперь понятно», – говорили они и неуверенно улыбались).

Утро началось с громких неприятных звуков – это Чернов, вообразив себя трубадуром, с суровым видом ходил вокруг корпуса и бил деревяшкой в цинковый таз. Через открытое окно его с трудом упросили дать всем доспать «законные» пятнадцать минут до подъема. Господи, это ж надо – вроде бы солидный человек, только приехал – и сразу вот так, с тазом…

На линейке всех обрадовали тем, что работа в этот день будет сокращена с обычных четырех часов до двух, а в оставшееся время на берегу озера состоится «Большая королевская охота».

Сразу после завтрака дамы начали расхаживать в каких-то подозрительных сарафанах и нелепых платьях из простынь с разнообразными самодельными украшениями. Но вскоре прогудел подкативший автобус, и им пришлось спешно переодеваться в рабочую одежду. (Увы, по части костюмов рыцари в массе своей оказались куда менее подготовленными. Среди немногих отличившихся был Минаев, который намотал на себя два коричневых одеяла, повесил на грудь большой картонный крест и объявил, что он аббат. Весь день он всех и вся благословлял, а вечером, на зависть прочим «железным дровосекам», принимал исповеди у дам.)