Весна Византии - Дороти Даннет

Грегорио следил за Марианой, пока она читала письмо.

― Я им сказал, что никаких требований выкупа не было, ― заявил он наконец.

― Да. ― Она положила бумаги на стол. ― Он женился на ней.

Стряпчий не поверил собственным ушам.

― Кто?

― Пагано Дориа, ― пояснила Мариана, не сводя глаз со своего поверенного. ― Он написал из Флоренции. Брак был заключен по закону и засвидетельствован городскими чиновниками. Он ни о чем не просит: лишь желает известить меня о том, что произошло.

У Грегорио пересохло во рту.

― Без вашего согласия это невозможно, ― заявил он. Мариана по-прежнему смотрела на него.

― Он сказал, что посоветовался с поверенными, и все законно. Бумаги он предварительно послал ее крестному, Тибо де Флери, в Дижон. Одному из тех, кого разорил Николас… Тибо или тот, кто водил его рукой, наверняка был счастлив подписать эти бумаги.

Отставив нетронутый бокал, Грегорио воскликнул:

― Все равно это незаконно! Она еще даже не достигла зрелости.

Письмо из Флоренции также лежало здесь, у нее на столе. Мариана занемевшими пальцами подняла его на вытянутых руках, чтобы отыскать нужный абзац, а затем прочитала вслух:

― «…Вообразите, как печалит нас с Катериной невозможность получить материнское благословение. Я желал бы вернуть ее вам, чтобы, став женщиной, она вновь пришла ко мне. Но вам не хуже меня известен своевольный характер нашей Катерины. И хотя я желал расстаться с ней, она настояла на том, чтобы мы не разлучались. Разумеется, мне нет нужды говорить вам, что до той поры, пока дочь ваша оставалась ребенком, она хранила невинность и была надежно ограждена от любых посягательств. Во Флоренции терпение мое оказалось вознаграждено. Став женщиной, она возжелала получить то, на что имеет полное право: то есть взять в мужья человека, которого любит. Поэтому я надеюсь, вы простите и ее, и меня. И когда однажды я с радостью привезу ее домой, вы встретите Катерину как свою возлюбленную дочь, а меня ― как любящего сына».

В этот момент Грегорио невольно перебил хозяйку.

― Демуазель, прошу меня простить. ― И торопливо вышел из комнаты, чтобы его не стошнило прямо в ее присутствии.

Он понимал, что едва ли стоит возвращаться в кабинет, пока он не успокоится.

Стряпчий твердо знал, что сказать и что сделать, а по лицу Марианы заметил, что его реакция явно произвела на нее впечатление.

― Простите, я вел себя недостойно, ― промолвил он. ― Но позвольте мне кое-что вам пообещать. Это ― последнее проявление слабости, которое мы с вами допустим, пока все благополучно не разрешится. ― Он помолчал. ― Полагаю, речь идет о наследстве Катерины?

― Думаю, что да, ― подтвердила она. ― Как ты знаешь, Николас не получает ничего.

Стряпчий нахмурился.

― Но даже доля Катерины отойдет Дориа лишь после вашей смерти и, возможно, Николас, как управляющий, сумеет не отдать ему эти деньги. ― Он задумался. ― Ваш супруг всю зиму провел во Флоренции, и если Дориа не знал об этом или проявил беспечность… Возможно, следующее письмо мы получим уже от Николаса, с известием, что Катерина в безопасности.

Мариана устало покачала головой.

― Нет, можешь сам прочесть письмо. Это глупый и жестокий человек. Он знал, что Николас будет там. Он спрятал от него Катерину. К моменту написания этого письма свадьба уже состоялась, и они покинули Флоренцию. Он говорит, что пообещал ей торжественную брачную мессу на Сицилии.

Грегорио взял письмо, но не стал его читать.

― А при чем тут Сицилия?

― Все очень просто, ― сказала Мариана де Шаретти. ― Это лишь торговая остановка. Он направляется в Трапезунд. Его назначили генуэзским консулом. Он хочет попасть туда прежде Николаса и, по его словам, встретить его объятиями, как и полагается любящему пасынку.

Они переглянулись, и наконец, Грегорио промолвил:

― Я отправлюсь туда.

Демуазель неуверенно покачала головой.

― Возможно, позднее. Но сейчас ты нужен мне здесь. Я уже отправила письмо Николасу. Возможно, он его не получит, или письмо придет через несколько месяцев. Но и ты не успеешь добраться туда быстрее. А тем временем все худшее уже случилось. Свадьба состоялась, и они стали мужем и женой. По крайней мере, в Трапезунде он не сможет прятать ее, как во Флоренции. Рано или поздно Николас узнает, что произошло, и сделает все возможное…

― И что же? Вы все равно поедете? ― спросил стряпчий.

― Только во Флоренцию, ― ответила Мариана. ― Именно там они поженились. Кроме того, я поеду через Дижон, чтобы навестить Тибо де Флери и получить копии всех бумаг. Полагаю, это будет разумно.

― Согласен, ― подтвердил Грегорио. Если она сможет доказать, что брак Дориа не имеет силы, скорее всего, он бросит Катерину, ведь тогда он не сможет рассчитывать на ее наследство. Однако сейчас они ничем не в силах были помочь девочке.

Внезапно стряпчий понял, что на самом деле двигало его хозяйкой: если Катерина обретет свободу вследствие признания брака недействительным, у Пагано Дориа не будет причин задевать ее защитников.

Конечно, как всякая мать, Мариана де Шаретти страшилась за судьбу дочери, но еще больше ее терзал страх за Николаса.

― Я постараюсь выехать как можно раньше и напишу тебе из Флоренции, ― сказала она. ― Тебе же придется подождать. У нас хорошие служащие, но им нужно еще многому научиться. Однако если от меня не будет никаких известий, или ты сам почувствуешь, что должен что-то предпринять, я даю тебе позволение поступать по своему усмотрению. В Венеции у нас есть капиталы, и туда новости будут доходить гораздо скорее. Найди там дом, сними помещение для конторы. Николас все равно собирался сделать это. А если поймешь, что должен отправиться в Трапезунд, ― тогда действуй.

― Здесь справятся и без меня, ― заявил Грегорио. ― Возьмите меня с собой в Дижон.

Мариана улыбнулась.

― Мне так повезло с вами со всеми… Но ты сам сказал: сегодня последний день, когда мы можем позволить себе проявить слабость. Если когда-нибудь я забуду об этом, ― мне будет довольно взглянуть на это письмо.

― Ансельм Адорне… ― сказала она чуть погодя. ― От этого семейства у меня почти нет секретов, но они дружны с Дориа ― Я им ничего не скажу, ― пообещал стряпчий.

Женщина нахмурилась.

― А Лоренцо Строцци? Николас жил у его матери, во Флоренции.

― Но он тогда ничего не знал о Катерине, значит, и Строцци ничего не известно.

Все сказанное Грегорио было правдой… но он все равно чувствовал себя предателем. Он ушел и погрузился в долгие размышления, а затем взял перо и, как обычно, в четырех экземплярах, написал длинное зашифрованное письмо Николасу.

* * *

Наутро после пожара мессер Николаи де Аччайоли, человек с деревянной ногой, вернулся в Модон с Патроса, буквально за день до того, как на острове разразилась чума. Прибыв в Модон, он окинул взглядом обгоревший корабль в гавани и, подробно расспросив бальи, послал любезное сообщение юному Никколо ван дер Пулу, владельцу галеры «Чиаретти», что он едва ли сможет продолжить путешествие на борту его судна. Однако он будет очень рад, если юноша пожелает навестить его на постоялом дворе.

Николас получил это послание, но до вечера ничего не стал предпринимать. Он целые сутки провел на ногах и был вынужден признать правоту Джона Легранта. Конечно, они могли выйти завтра из Модона на веслах, но на то, чтобы починить галеру, все равно ушло бы несколько дней. Он не сможет догнать «Дориа». Однако казалось вполне вероятным, что парусник задержится в пути, дабы подождать соперника, ― и стать свидетелем его окончательного падения.

Как ни странно, весть о задержке мало кого порадовала. Наутро после разговора с Тоби по ожесточению в глазах своих спутников, он понял, что они знают правду насчет Катерины.

Легрант разумно воздержался от обсуждения этой темы. Священник, случайно оказавшись рядом с Николасом, заметил:

― Я хотел сказать, что очень сожалею. Мне кажется, я видел девочку в Порто Пизано. Хорошенькая, с каштановыми волосами, в одежде пажа… Вид у нее был вполне счастливый…

И поскольку Николас не знал, что сказать, он просто поблагодарил капеллана, и тот поспешил добавить:

― Разумеется, подобному поступку нет оправданий…

На этом Годскалк завершил разговор. Асторре, в свою очередь, едва только узнал все новости, поспешил отыскать Николаса и схватил его за рубаху.

― Я убью его! Я взрежу ему живот и скормлю внутренности собакам! Я…

Чтобы успокоить бравого капитана, фламандцу пришлось ответить ему в том же тоне, использовав немало живописных ругательств.

Но самым интересным, разумеется, был разговор с Юлиусом, который, похоже, обижался, что Николас скрыл от него все происходящее. В какой-то мере он был прав, ведь в свое время стряпчий присматривал не только за старшим сыном, но и за обеими дочерьми Марианы… Юлиус завалил его вопросами, а затем заявил Николасу, что лично проследит за тем, чтобы корабль был готов к выходу в море даже не через сутки, но прямо к ужину. Лишь совместными усилиями Легранта и Тоби удалось его утихомирить. Команда поначалу также была ошарашена изменением планов, но затем все успокоились.