Статский советник по делам обольщения - Валерия Вербинина

Рысью, переходящей в галоп, Казимир метнулся в свою спальню, лег в постель и накрылся одеялом. Не прошло и пяти минут, как в дверь постучали.

– Дядя, – изумилась Амалия, заглядывая в комнату, – что с вами? Ужин еще не подали, а вы уже в постели…

Казимирчик жалобно заворочался и ответил, что плохо себя чувствует – настолько плохо, что ему даже есть не хочется. И вообще, кажется, он серьезно заболел.

– Так, так, – сказала Амалия, и глаза ее сверкнули золотом. – Может быть, вы простудились на катке, на котором любезничали с Марией Фелис? Вас там видело полгорода!

Но чувствительный Казимирчик порою бывал поразительно толстокож, и в этом состоянии его было не пронять никакими намеками.

– Может быть, я действительно простыл, – сказал он, весьма правдоподобно кашлянув несколько раз. – Кроме того, я на катке ушиб колено…

– Сильно?

– Ты даже представить себе не можешь, как! – горько промолвил дядюшка, глядя на Амалию из-под одеяла, край которого он придерживал двумя руками. – У меня такое впечатление, что я с трудом буду ходить…

Амалия пожала плечами.

– Однако колено вовсе не помешало вам только что во весь дух бежать по лестнице, – ехидно заметила она.

Казимирчик опечалился, но вовсе не потому, что его поймали, что называется, с поличным, а потому, что недооценил свою племянницу. Он готов был поклясться, что она стояла к нему спиной, когда он бежал по лестнице, и не могла его видеть; однако Амалия обладала талантом замечать все, что нужно – особенно когда поблизости находились зеркала, отражавшие, что происходило у нее за спиной.

– Ей-богу, дядя, я похлопочу, чтобы вас представили к званию, – проворчала Амалия.

– Что еще за звание? – настороженно спросил дядюшка.

– Статский советник от обольщения.

– Можно сразу тайным советником назначить, – тотчас нашелся Казимирчик, опуская одеяло. – С соответствующим окладом[8].

– Дядя, нам нужна только Лина Кассини! Зачем, ну зачем вы гоняетесь за этой вульгарной Марией Фелис?

– Я за ней вовсе не гоняюсь! – оскорбился дядюшка. – Кто тебе это сказал? Она нужна мне не больше, чем ваша итальянская певичка…

Амалия покачала головой, но спорить не стала.

– Министр будет завтра на нашем вечере, – сказала она. – Отдаю должное вашей находчивости, но не надо наступать на его руки снова… и вообще пытаться вывести его из строя. Займитесь Линой, это решит одну из наших проблем.

Тут, хотя Казимирчик был человеком сугубо штатским, у него возникло сильнейшее желание взять под козырек и бойко отрапортовать:

– Так точно, ваше благородие! Охмурение итальянской дивы будет произведено завтра, в двадцать один ноль-ноль! Разрешите идти?

Но по выражению лица Амалии ее дядя понял, что она способна отреагировать на такую дерзость самым неожиданным образом – к примеру, лишить его содержания и, как пишут в романах, «предоставить своей судьбе». А так как Казимир, если уж говорить начистоту, был совершенно не приспособлен к жизненным трудностям, он понимал, что с ним случится нечто ужасное – или он умрет на улице от холода и голода, или, что с его точки зрения было ничем не лучше, вынужден будет жениться на деньгах, дабы избежать варианта номер один.

Как уже понял читатель, дядюшка Казимир не то чтобы любил деньги, но безропотно мирился с их властью – и вместе с тем не собирался предпринимать ничего, что могло бы помочь ему сделать состояние. Шла ли речь о том, как сколотить миллион торговлей, или спекуляциями на бирже, или удачной женитьбой, все это, с его точки зрения, была буза, не стоящая внимания порядочного человека – то есть его собственного внимания.

Можно было бы понять такую точку зрения, если бы Казимиром владела неодолимая лень или если бы он являлся ученым или литератором, чьи занятия побуждают его ставить дело превыше презренного металла. Но в том-то и сложность, что по природе он вовсе не был человеком бездеятельным, а наука и искусство значили для него очень мало или почти ничего. Вероятнее всего, у Казимира была – пусть даже неосознанная – концепция счастья, которой он придерживался, и суета из-за денег в нее не входила. К чужому богатству, а также к чужой славе он был совершенно равнодушен; а так как зависть, что бы там о ней ни твердили, все же является в известной мере топливом для мотора нашего честолюбия, можно сказать, что честолюбие пану Браницкому было вообще неведомо. Если бы вдруг, по какому-то чудесному стечению обстоятельств, на его пороге нарисовалась делегация и попросила бы его принять корону правителя, или назначила бы его Императором, или объявила бы, что он только что стал Повелителем вселенной, Казимирчик, пожалуй, потрогал бы бриллианты на короне, мельком подумал, не фальшивые ли они, сердечно поблагодарил делегатов за заботу и не менее сердечно отказался бы. Он очень дорожил своим положением независимого частного лица и, скорее всего, не променял бы свою судьбу ни на какую другую.

Но так как в нашем мире абсолютной независимостью не обладает никто, на следующий день, то есть в среду, Казимиру пришлось облачиться во фрак, прицепить к нему восхитительную бутоньерку (на выбор которой он потратил все утро) и отправиться за Линой Кассини, которая должна была петь на вечере. В сущности, не было никакой нужды заезжать за ней, потому что достаточно было прислать карету, но Казимирчик отчего-то решил явиться самолично.

Следует отметить одну странность, а именно, что, выйдя из экипажа возле отеля, в котором проживала звезда, пан Браницкий вдруг стал отчего-то немилосердно хромать, и на его лице то и дело возникала гримаса боли.

Дверь отворила горничная Тереза, и тут, пожалуй, стоит сказать еще кое-что. Розита, которая прислуживала Марии Фелис, была не то чтобы яркая красавица, но вполне приятная на вид девушка; а Терезу нельзя было назвать даже хорошенькой. Она была очень исполнительна, но немного простовата – что, впрочем, не помешало ей еженедельно откладывать понемногу на «черный день» и в конце концов скопить небольшой капиталец.

Увидев Казимира, она собралась с духом, чтобы сказать ему то, что поручила ей хозяйка, – у госпожи Кассини болит голова, она ужасно себя чувствует и ни на какой вечер к баронессе Корф поехать не сможет. Точности ради добавлю, что последний раз голова у Лины болела в десять лет, когда соседский мальчишка, на которого она не обращала никакого внимания, швырнул в нее камнем, чтобы она наконец-то его заметила.

Однако Казимир даже не дал Терезе открыть рта, потому что ухватился за колено, тихо взвыл от боли и принялся изливать душу. Он жаловался на то, что судьба к нему неблагосклонна, а Мария Фелис – форменное чудовище, и именно из-за нее он вчера ужасно ушибся на катке – так ушибся, что, наверное, уже никогда не сможет ходить.

– Бедное мое колено, – стонал Казимирчик, – а все из-за моей племянницы, госпожи баронессы, которая очень хотела видеть у себя испанку. И что в ней хорошего? Один гепард чего стоит!

Он содрогнулся, вспоминая растерзанный жилет. Тереза смотрела на гостя в полной растерянности. Ей уже перепали от предусмотрительного Казимирчика кое-какие презенты, и у нее не хватило духу добивать раненого человека сообщением, что Лина Кассини рассердилась, узнав, что она будет выступать на вечере вместе с Марией Фелис, и еще больше рассердилась, узнав, что Казимира видели с танцовщицей на катке.

– Ах так! Передай ему, что у меня болит голова, и я не смогу выступать. И вообще, с какой стати я должна петь для них бесплатно?

– Подождите, я должна поговорить с хозяйкой, – шепнула Тереза гостю и быстро удалилась. А Казимир, дабы не выходить из образа, рухнул в кресло, не переставая держаться за колено.

Через несколько минут дверь, ведущая во внутренние покои, отворилась, и на пороге показалась Лина Кассини в одеянии, напоминающем нечто среднее между платьем и дорогим халатом. Глаза ее источали холод, по сравнению с которым все ветры Арктики устыдились бы и сочли себя слишком теплыми. Царственным жестом певица отослала служанку, и Тереза поспешно скрылась в спальне, притворив за собой дверь. С точки зрения горничной, Казимир не имел ни единого шанса добиться своего – особенно когда госпожа была в таком настроении.

– Ах! Синьора Кассини! – вскричал Казимир, щурясь и живо поднимаясь навстречу хозяйке. – Как я счастлив наконец-то видеть вас… и какя буду счастлив услышать сегодня ваше ангельское пение!

Синьора Кассини бледно улыбнулась и с мученическим видом вскинула к виску тонкую руку с унизанными кольцами пальцами. Этот жест должен был предварять объяснение, почему она считает для себя невозможным поехать на вечер к баронессе Корф, но тут Казимирчик сделал несколько шагов – и рухнул к ее ногам.

– Ах, мое колено! Боже, как мне стыдно, сударыня…

В том, чтобы устроить представление перед зрителем или зрителями, нет ничего хитрого; но очень трудно, почти невозможно сохранять позу, когда возле ваших ног лежит мужчина, страдающий от невыносимой боли. Одним словом, не прошло и пяти минут, как Казимирчика подняли, отряхнули, уложили на софу, подсунули ему под спину подушку и предложили вызвать доктора.