Последние дни Сталина - Джошуа Рубинштейн

запружены народом, что было очень трудно организовать вынос тела. Похороны должны были состояться в субботу 7 марта в Доме композиторов, но автобус не мог подъехать к дому. Шесть студентов вызвались нести гроб. Они двинулись по боковой улице, которая шла параллельно главной артерии, запруженной людьми. Им потребовалось пять часов, чтобы преодолеть расстояние в два километра, «иногда опуская свою печальную ношу на мерзлый тротуар, чтобы отдохнуть»[218].

На поминки собралась небольшая группа членов семьи, друзей и коллег[219]. Официального сообщения о смерти Прокофьева не было несколько дней, и невозможно было достать цветы, чтобы украсить гроб. Все цветочные композиции по всей стране были реквизированы для единственной цели: почтить Сталина. Одинокий венок, раздобытый для Прокофьева, прислонили к роялю, кто-то принес комнатные растения, чтобы украсить гроб. Тем не менее знаменитые музыканты и композиторы нашли способ выразить свое уважение покойному. Тихон Хренников, печально известный глава Союза композиторов, который годами третировал Прокофьева и его семью, добился того, чтобы церемония была организована должным образом[220]. Дмитрий Шостакович произнес речь. Скрипач Давид Ойстрах исполнил две части из прокофьевской сонаты для скрипки 1946 года. Пианист Самуил Фейнберг, который был любимым аккомпаниатором Ойстраха, сыграл несколько произведений Баха. Прокофьева похоронили вечером того же дня на московском Новодевичьем кладбище, самом знаменитом в стране, где были погребены многие известные люди, в том числе Антон Чехов и Николай Гоголь, а позднее Никита Хрущев, Дмитрий Шостакович, Борис Ельцин и Мстислав Ростропович.

Дом композиторов находился недалеко от Пушкинской площади, примерно в миле с небольшим от Красной площади и Дома Союзов, если идти вдоль улицы Горького. Многих музыкантов, игравших в честь Прокофьева, вскоре срочно вызвали на похороны Сталина. В обычное время они легко могли бы дойти пешком, но сейчас на улицу Горького с разных сторон изливались толпы людей. Властям пришлось отрядить двадцать крепких милиционеров, которые прокладывали путь через толпу, а за ними, сжимая в руках инструменты, протискивались музыканты. К моменту, когда они добрались до сцены Дома Союзов, они были совершенно измотаны.

В течение трех дней многие лучшие музыканты страны — такие как Давид Ойстрах и оркестранты Большого театра и Московской консерватории — дарили свой талант толпе, пока людской поток двигался мимо гроба. Вновь и вновь они исполняли медленную часть из Струнного квартета № 2 Чайковского. Скрипач Ростислав Дубинский то и дело засыпал прямо со скрипкой в руках, а коллеги тут же расталкивали его, чтобы не дать ему упасть со стула. Там же присутствовала сестра Ростроповича Вероника, скрипачка Московской филармонии. Все время она безутешно плакала, сопротивляясь попыткам друзей успокоить ее. «Просто оставьте меня в покое, — говорила она. — Я оплакиваю не Сталина, а Прокофьева»[221]. Ойстрах решил захватить с собой маленький туристический набор шахмат. Между выступлениями они с Дубинским незаметно играли в шахматы, прикрывая доску и фигуры нотами. Не все знали о беспрецедентных мерах безопасности на похоронах. Скрипач Павел Мирский приблизился к месту, где лежал Сталин, держа скрипичный футляр под мышкой. «Два человека в одинаковых костюмах немедленно подбежали к нему, отняли у него футляр, заломили ему руки за спину и утащили со сцены», вспоминал Дубинский. Остальные ансамбли продолжали играть. Музыканты находились в Колонном зале три дня почти без пищи и воды, а спать им удавалось только в те несколько ночных часов, когда доступ публики к телу был закрыт. Им приходилось урывать время для сна «за сценой и в фойе, на стульях и на полу, завернувшись в пальто и просто во фраках»[222].

Пока шло прощание с телом, весть о смерти Сталина продолжала будоражить мир. Американская и международная пресса, а также правительства на всех континентах выражали по этому поводу свои мысли, которые нередко звучали невежественно и курьезно. В своей первой редакционной статье The New York Times затронула ожидаемую струну, возложив на Сталина ответственность за развязывание холодной войны и погружение «мира в величайшую гонку вооружений в истории». У редакторов не было иллюзий по поводу жестокого характера сталинского режима. «Он воображал себя верховным жрецом утопического коммунизма, но его правление создало реальность, которая больше всего напоминала картину ада на земле, изображенную Джорджем Оруэллом»[223]. В некрологе Сталина назвали «Чингисханом с телефоном»[224]. При этом автор другой статьи в том же номере называет Сталина «мастером военной стратегии», забывая, что тот несет полную ответственность за успех внезапного нападения Гитлера 22 июня 1941 года. В течение лета и осени целые советские армии были захвачены или уничтожены. Под Киевом Сталин запретил оказавшимся в безнадежной ситуации войскам отступать, что неизбежно привело к гибели сотен тысяч солдат, и это только в одной битве. Военные ошибки таких поражающих масштабов с его стороны опровергают любые утверждения о том, что он был выдающимся стратегом[225].

Романтизированное представление о его биографии просочилось в газетный некролог. Конечно, нельзя оценивать этот некролог, исходя из доступных нам теперь документов бывших секретных архивов и огромной массы научных исследований и мемуаров. То, что было известно или считалось правдой о Советском Союзе в момент смерти Сталина, и то, что мы знаем обо всем этом теперь, просто нельзя сравнивать. И все же The New York Times — наряду с другими серьезными газетами и публицистическими журналами — не отреагировала должным образом на то, что было известно в то время. «Сталин завоевал и удержал власть в своей стране благодаря сочетанию характера, хитрости и удачи», — утверждалось в некрологе, занимавшем целую страницу. Столкнувшись в начале войны с серьезными неудачами, Сталин, «как Черчилль в Англии… ни разу не дрогнул, даже в те моменты, когда казалось, что все потеряно»[226]. На самом деле Сталину, конечно же, случалось испытывать замешательство. В первые дни после вероломного вторжения Гитлера у него был нервный срыв. Все знали, что по радио с сообщением о начале войны к населению обратился не Сталин, а Молотов. Хотя детали эмоционального состояния Сталина стали известны лишь десятилетия спустя, тот факт, что он уступил свое место Молотову в этот решающий момент, должен был заставить задуматься тех, кто рассказывал о несокрушимой стойкости Сталина на протяжении всей войны. Что касается утверждения о том, что Сталин пришел к власти «благодаря сочетанию характера, хитрости и удачи», такое восторженное определение вряд ли подходит для той жестокой игры, которую он вел против своих соперников. Во внутрипартийной борьбе Сталин победил Троцкого, Каменева, Зиновьева и Бухарина вопреки тому, что они обладали политическими преимуществами перед ним. Он не