Чеченский след - Фридрих Незнанский

Далее беседа текла более-менее предсказуемо. Мамед напрягся, вспомнил свое философское образование — вот оно когда пригодилось, — надо было произвести на буржуйских журналистов самое благоприятное впечатление. Вроде как все мы тут культурные люди, просто философия у нас такая… Рассказывал он о том, что жизнь в стране должна проходить по законам шариата, что публичные казни необходимы для устрашения и установления беспрекословного подчинения закону.

— Я лучше знаю, что нужно моему народу. Если у вас есть смертная казнь, почему у нас нельзя? Только у вас она не действует. Это не умно. Ее никто не видит, она не действует. Лучше сильно наказать одного, чем немного — многих…

Мамед вздохнул.

По окончании беседы журналистов по его приказу накормили как следует настоящим восточным обедом. Уехали они очень довольные…

А Аслан после того вечера ходил молчаливый, совершенно надутый — очень ему не понравилось все, что Мамед сказал. Ну и пусть его…

Но тут и третий поворот наступил в жизни Мамеда. Отряд его попал под обстрел, кто-то местоположение выдал. Начался бой, это Мамед прекрасно помнит, а остальное — обрывками. Холмики помнит, стрельба частая, танки подъезжают… А потом, помнит, прилетел вертолет, сбросил аккуратно несколько бомб — и только и видели его отряд. Половина убитыми лежат, половина разбежалась, один Мамед стоит с непокрытой головой посередине поля и думает, что ему теперь делать…

Повезло ему. От федералов он ушел уж неизвестно каким чудом. Поднялся в горы — прав был брат, горы всегда помогут, — бродил там, питался тем, что находил, пооборвался, потом спустился в одно селенье, побирался там, а потом потихоньку-потихоньку до столицы добрался.

К счастью, очень известен он не был, в лицо и по документам его никто не знал, в органах на него ничего не было… Направился тогда Мамед прямо в ставку… К главным. Там-то его как раз знали и заслуги его перед отечеством очень ценили. И брата его любили и знали. И тут так получилось, что вовремя пришел к сильным мира сего Мамед, они как раз новое правительство в это время формировали. Ну и по старым связям — через того же дядю Гасана прошло, — короче, назначили Мамеда замминистра иностранных дел Ичкерии… В который раз Аллах его призрел и на гребне волны вынес, когда другие утонули. Уверился Мамед, что судьба его для великих дел предназначает.

Стал Мамед к новой должности привыкать. Сперва в Чечне порядок наводил, с мелочью всякой расправлялся для виду. А вот теперь снова настало время Мамеду в Москву вернуться, уже в официальном качестве. Как представитель республики… Три машины у него, людей своих он взял — телохранителей двух и старого своего помощника — тоже выжил, значит. Приехал, семью повидал, жену — крику было… Дети за это время подросли. В общем, опять доволен был Мамед. Снова начнется жизнь спокойная, обществом признанная.

Только одна заноза в сердце сидела — переводчик Аслан. Не проследил вовремя за этим Мамед — а тот, говорят, выжил, теперь тоже в Москву направился, на розыски сына своего незаконного… Это Мамеду совсем некстати было. Больше из пленных не выжил никто, никто ничего про него не знал и, соответственно, сказать никому не мог. В лицо его никто бы не узнал… А тогда, когда он к Аслану приходил разговаривать, Мамед имел неосторожность лицо открывать. Кто же знал…

Так что просил Мамед выследить, куда Аслан поедет, и придержать Аслана в надежном месте до разговора с ним, Мамедом. Честно говоря, была у Мамеда мысль — вдруг парень на его сторону перейдет, он ведь теперь лицо официальное, серьезное, противозаконными делами не занимается, наоборот, готов своей стране пользу приносить. А ну, как Аслану это понравится?

Только эту маленькую проблемку осталось в Москве решить — и будет Мамед безупречной репутации человеком, кристальным и для службы на высоких постах в новом государстве вполне пригодным — опять же, с высшим образованием.

16

И вновь я ехал по пыльной чеченской дороге. Только на этот раз из Грозного. Машина была раскалена на солнце, и было удивительно, как она еще не начала плавиться. Вокруг сплошь расстилались горы и холмы. Попутчиком моим оказался на этот раз молодой совсем, улыбчивый парень, Витька кажется. Видимо, улыбчив он был с самого рождения, раз подобные обстоятельства не разучили его улыбаться. А может, недавно сюда попал. Впрочем, нет, если бы он был здесь новичок, никто бы его, наверное, не пустил так — с машиной по неспокойной дороге. А может, и пустил бы. Бог их знает, какие тут порядки.

Юлию я, конечно, с собой не взял — она осталась в Грозном разыскивать своих родственников. Я даже не успел проводить ее — сразу после разговора с Перелейко надо было ехать.

Разумеется, Перелейко не погнал машину исключительно ради меня. Но в Чернокозово регулярно ездила машина — это довольно крупный и, кажется, даже известный изолятор, предназначенный в основном для содержания пленных чеченцев до выяснения последующих обстоятельств и выяснения степени их отношения к происходящей войне. Да, как бы ни старались в высших эшелонах власти называть все, что здесь творится, антитеррористическими действиями, даже и младенцу ясно, что это такое на самом деле.

— Долго тебе еще здесь? — спросил я Витьку. Тот, улыбаясь чему-то своему и насвистывая какую-то мелодию, крутил баранку.

— До смерти, — усмехнулся он. — Да нет, три месяца всего осталось. Почти ничего. Время здесь быстро летит, даже и не замечаешь. Первый месяц, правда, казалось — очень долго. А потом… привык.

— Страшно?

— Ну если об этом думать, то страшно, конечно, — признался он. — Но я стараюсь этим голову не сильно занимать. Хотя когда понимаешь, что из нашего города, кто со мной вместе приехал, кого-то нет уже совсем… Но это уже не страшно, а как-то очень странно. Они ведь имели такие же шансы… То есть скорее я имел такие же шансы погибнуть. Даже нет, не это самое сложное. Не знаю, как объяснить…

24 июня 1998 года в Нерюнгри было примерно так же жарко, как сейчас здесь. Во всяком случае, Витьке казалось именно так. Лето в его родном городе почти всегда было таким — очень коротким, но жарким. Когда по телевизору показывают первомайские демонстрации из Москвы, в Нерюнгри еще лежит снег. И не верится, что где-то уже тепло и можно ходить в рубашках. Но к июню деревья начинают зеленеть, а на реке Лене сходят льды. А к июлю солнце палило уж и вовсе нестерпимо. Но все-таки настолько жарко не было, кажется, уже давно. Потому и выпускной одиннадцатиклассники решили отмечать не в душном и пыльном помещении, а на природе, возле речки. Конечно, пришлось отсидеть всю официальную часть в актовом зале, где занавес был почему-то раскрашен под аквариум, в котором плавают большие золотые глупые рыбы с выпученными глазами. Но и учителям, и директору хотелось поскорее освободиться от формальных мероприятий, так что уже через час выпускники расстилали на траве покрывала, выкладывая на них всяческую снедь и бутылки. Что там происходило весь вечер, Витька помнил не особенно — пока еще рядом были взрослые, все как-то скучали. Но потом, уже часов в девять, когда начали спускаться сумерки, их небольшая компания — Витька, Леха и Иван, лучшие его друзья, еще несколько человек, ну и девушки, естественно, — решили спуститься немного вниз по течению и продолжать праздник подальше ото всех. Сбегали еще за выпивкой, развели костер… Кому-то пришла идея купаться голышом, но ее в корне пресекли: все-таки люди близко. Да и двигаться особенно уже не хотелось. Хотелось валяться в траве, дуть пиво (водку Витька не любил, хоть и никому об этом не говорил, засмеют)… Рядом смеялись Леха со своей девушкой. У Витьки девушки не было — как-то, что называется, не склеилось. Ему нравилась Лехина Ленка, но всем известно, что жена друга не женщина, а если женщина, то он тебе не друг. Леха Витьке был дороже. А потому он просто валялся в траве и дул свое пиво.

Леха вдруг встал и пошел к реке.

— Эй, — окликнул Витька.

Леха только рукой махнул.

— Куда он? — спросил Витька у Ленки. Та сидела, кажется, вполне довольная собой.

— За кувшинками. Венок хочу сплести. — Она пьяно засмеялась.

— Он же плавает как топор, — дошло вдруг до Витьки. Он вскочил было, но Ленка потянула его за руку.

— Посиди со мной пока… Мне скучно одной, — кокетливо жалобно протянула она.

«Сам в воду полез», — подумалось Витьке вдруг. Идти за другом как-то сразу расхотелось. От пива по телу разливалась приятная лень.

— А почему у тебя девушки нет? — томно спросила Ленка. Витька только что-то промямлил в ответ. — Ты симпатичный… — шептала она ему на ухо, которое вдруг сделалось красным. — А я тебе нравлюсь? Я же знаю, что нравлюсь. — Она взяла его руку и положила себе на грудь.

Тут Витька вскочил — скорее от непреодолимого смущения, чем от волнения за Лехину судьбу.