Эмигрант с Анзоры - Яна Завацкая

Старики улыбались, глядя на меня. Молчали. Странно, но и мне не хотелось говорить. И еще казалось, что эта тихая полуулыбка — нормальное, привычное их состояние. Послышалось чье-то легкое топотание, из двери выбежала маленькая девочка. Лет трех, разряженная донельзя — в белые с розовыми и оранжевыми оборочками, кружевами, блузку и штанишки, с огромным бантом в виде розы в трогательных легких темных волосах. Застенчиво поглядела на меня, вскарабкалась на руки бабушке и спрятала лицо у нее на груди.

— Ну, Лиль, ты чего? — Ирна попыталась оторвать девочку от себя. — Это хороший дядя. Его зовут Ландзо.

Повернулась ко мне.

— Наша баловница… У нас было трое сыновей. Старших двух уже нет, а у младшего — тоже одни мальчики, трое. И вот последняя у них получилась только девочка. Как ждали… — Ирна с любовью погладила девочку по голове.

— И у Лина был сын, — грустно добавил Геррин. Налил мне чаю в высокий бокал, — вы пейте, Ландзо.

Девочка что-то зашептала бабушке на ухо. Та встала с ней на руках, вышла, пояснив на ходу.

— Хочет, чтобы я ей игру достала.

Игру… я подумал, что рассказать им что-либо будет невозможно. Очень милые люди, хорошие люди. Любят детей. А могут ли они представить ребенка, который вообще никогда не имел игрушек? Которому объясняли, что играть — это глупо и недостойно общинника? То есть игры, конечно, терпели, но именно только терпели.

— Лин… отец Таро, — заговорил Геррин, — наш старший сын. Старше других на двенадцать лет. И он единственный из нашей семьи, кто не пошел в науку. Мы-то с Ирной физики, хотя работаем теперь уже только на земле.

— Я думал, вы… как это у вас называется? На положении ветеранов, — брякнул я.

— Ну какой в этом смысл… мы же здоровы, зачем отказываться от работы, — пожал плечами Геррин. — Ирна вот в этом году прошла в комиссию по разработкам по плазме. И сыновья у нас… младший занимается физикой подпространства. Второй был планетологом… он и погиб на Изеле. А Лин вот… сначала работал в полиции, потом в какую-то суперсекретную службу перешел… потом решил на Анзоре остаться.

Надо же… физики. Я украдкой огляделся. Живут, как в сказке: жили-были дед да баба… и занималась баба физикой плазмы.

Ирна вернулась, села за стол.

— Ну, старый, что ты тут наплел? — спросила она у мужа. — Ландзо, так вы хорошо знали Таро? Ведь мы его никогда не видели. Лин все хотел привезти его сюда…

— Я его знал с двенадцати лет, — я опустил глаза. Чудовищная несправедливость…

Это я должен был умереть, а не Таро. Его ждали, его так хотели увидеть. Для него здесь — дом, бабушка с дедушкой, дядя, племянники. Этот мир — для него. Но он — не дошел, а дошел я, чужой этому миру и не нужный… только для того, чтобы рассказать о Таро?

— Вы знаете что-нибудь об Анзоре? О нашей жизни? — спросил я, — иначе мне будет сложно рассказывать.

— Конечно, знаем, — ответила Ирна, — для нас это было очень важно… мы узнали все, что можно узнать. Даже язык, — добавила она на лервени. Не так чисто, как Дэцин, но все же… Я посмотрел на нее.

— Вы говорите по-лервенски?

— Не очень хорошо, — ответила она, — мы уже забыли язык,да и практики не было

— Прошло много лет… — сказал Геррин на линкосе, словно извиняясь, — мы не пользовались языком, и он забылся.

— Номер Таро, — сказал я, — был двести двадцать первый. Я много лет даже не знал, что у него есть фамилия…

Я начал рассказывать. С самого начала. С того момента, как Таро пришел в нашу школьную общину. Как мы долго не общались с ним, и потом он отметелил парней, напавших на Арни. Как с этого момента мы подружились… Когда мне не хватало слов на линкосе, я без колебаний переходил на родной язык, и квиринцы понимали меня. Я рассказал о нашей дружбе. Но больше старался говорить о Таро, хотя об Арни тоже получалось… Каким Таро был сильным. Сильнее всех. Позже он рассказал, что отец научил его приемам рэстана и вообще сделал сильным. И еще он был бесстрашным. Рэстан рэстаном, но когда на тебя идут шестеро старших парней с цепями… Таро никогда ничего не боялся. Как он интересовался техникой. Для него любой механизм собрать и разобрать было — раз плюнуть. У него было техническое мышление, так говорил наш преподаватель ремесла. И как в походе, а потом на сборах Таро казался просто железным, он и нес на себе больше всех. И Арни один раз тащил, когда тот свалился во время кросса. На самом деле Таро тоже было тяжело, но он умел терпеть. Про девочек я не стал подробно рассказывать. Наоборот, слегка приукрасил, сказал, что у Таро появилась любимая девушка, а про то, что она его бросила, промолчал. И рассказал про наш побег. Ведь только тогда Таро признался нам, что он — квиринец. И рассказал нам про родителей, про то, что он рос не как все. Они с Арни могли бы остаться еще, но решили разделить мою участь.

Родственники Таро слушали очень внимательно. Жадно слушали. И я рассказал им про наш последний разговор в брошенном доме. Даже про то, что Бог есть любовь. Ну а потом мне осталось только — как Таро взял «Рокаду» и начал стрелять. И шагнул вперед, закрывая нас, и погиб.

Арни тоже умер, позже, от астмы. А я дошел… об этом я уже рассказал очень кратко.

Потом я посмотрел на стариков. Ирна сидела, уткнув лицо в ладони, оперевшись локтями о стол. Геррин смотрел в сторону.

— Значит, и могилы не найти, — сказал он очень тихо. Я неловко кивнул. Я ощущал свою вину — даже и похоронить Таро не удалось. Впрочем, это здесь хоронят, меня это еще у Леско удивило. У нас-то сжигают, а прах выставляют в урне в Залах Памяти.

От Таро и праха не осталось. Даже если его сожгли… прах преступников не сохраняется.

Геррин взглянул на меня и, видно, понял мое состояние. Положил мне руку на плечо.

— Ничего, Ландзо, ничего. Что же делать… это жизнь.

У них и второй сын погиб, подумал я. Вот она, счастливая-то квиринская жизнь. И ничего живут, в уютном тихом доме, внуков нянчат. Физикой занимаются.

Это и правильно. А я вот не выдержал… я слабый человек. Спился.

Смешно сказать даже. Спился. Потому что смысла в жизни никакого не видел больше. Но мне хуже — у них-то остался третий сын, его семья, у них Родина, друзья… а у меня — никого.

— Лин… — произнес Геррин негромко. Тут Ирна поднялась, отвернув от меня лицо и, извинившись, выбежала. Геррин грустно посмотрел ей вслед.

— Я не знаю, что случилось с отцом Таро. Он и сам толком не знал… сказал — разоблачили.

— Лин… да, он выполнял там задание, — сказал Геррин, — Это было связано с поиском сагонского влияния. В основном, Ландзо, наши этим и занимаются на чужих планетах. Ну и определением военно-политического потенциала, чтобы хоть знать, откуда какая угроза исходит. Потом он работал совместно с нашим наблюдателем. Официально. Оказывал помощь… мы официально помогаем и Лервене, и Беши, и другим правительствам — кроме военной помощи.

— Но если вы помогаете, — сказал я осторожно, — почему же мы живем так хреново?

— Видишь ли, распределением этой помощи занимается ваше правительство. Я не знаю. Изменение вашего строя, ваших обычаев, религии или еще чего — все это у нас запрещено. Даже влиять запрещено, понимаешь?

— Я уже изучал Этический Свод Федерации.

— И это оправдано… мы и с Лином об этом говорили, давно уже. Он ведь очень давно Анзорой занимался. Мы можем оказать материальную помощь, если правительство просит, даже обязаны оказать. Но что-то менять… это запрещено, и вполне резонно. У каждой цивилизации свой путь развития. Свои представления о хорошем и плохом, о правильном и неправильном. Мне, как квиринцу, глубоко неприятна мысль об общественном воспитании детей, о номерах ваших, об этих ваших наказаниях… но мне так же неприятно и то, что на Олдеране нормой считается двоеженство. Но это их дело, понимаешь — их, исторически сложившееся. Одна цивилизация не имеет права навязывать другой свои нормы. Квирин исторически — планета исследователей, научная и транспортная, космическая база. Он так возник и развивался. Ни одна другая планета не может пойти по этому пути. Если мы начнем внедрять наши нормы жизни на Анзоре, это приведет к разрушению вашей жизни и ваших норм, но не к органичному принятию наших. Для нас это аксиома, мы это учим в школах. Вот поэтому, Ландзо, мы не можем сделать жизнь на вашей планете такой, как нравится нам. И никто этим не занимается. И Лин этим не занимался.

Мы помолчали. Я подумал, что он прав… наверное. Ведь и я чувствую себя чужим на Квирине. Как каждый человек, я люблю быть сытым, обеспеченным, образованным, боль и голод я ненавижу. Но видимо, этим не исчерпывается человеческая личность… и здесь, где мне, казалось бы, очень хорошо, я чувствую себя чужим и ненужным. А там, где мое тело хронически страдало, я был общинником, я был своим, каждый был мне понятен, и меня понимали другие.