Эмигрант с Анзоры - Яна Завацкая

Здесь и горные вершины есть. Только с Набережной они не повсюду просматриваются. Коринта взбегает на гору, а там дальше, за городом — хребет Дали, и даже снежная шапка на гиганте Года лежит. Особенно хорошо видно горы за «Ракушкой» — там небольшая площадь, и над верхушками деревьев вдали, в дымке — синие изломанные линии гор.

Вдоль моря внизу тянется полоса пляжей. Во время прилива, да когда сильное волнение, пляжи почти полностью залиты водой, а потом море схлынет — и снова выползают купальщики. На пляжах только детишки с мамашами подолгу играют, а так — забегут на пляж, скинут одежду — и в море. А потом обратно.

Мне и самому иногда хочется окунуться. Особенно когда жарко — просто войти в прохладную, пронизанную солнцем до дна, зеленоватую воду, так заманчиво она под ногами колышется. Но ведь я ни разу даже в реке не купался, а моря и не видел. Я лучше уж в ванне полежу.

Да и раздеться мне стыдно… хотя шрамы почти сразу же все заросли — зря я боялся к врачу ходить. Но я не похож на местных — они тут все красавцы, а я и ростом по здешним меркам не вышел, и вообще — вид как у подростка, тощий, ребра торчат, мышц нету никаких. А ведь я уже далеко не подросток.

Правда, мышцы стали тоже нарастать. Как-то очень быстро — наверное, какие-нибудь стимуляторы у меня внутри стоят. Но все равно стесняюсь.

Набережная сама широкая, отгорожена от моря высоким парапетом, и на ней вечно толпится народ. Ну, не толпится, словом — бродит. По одну сторону — море, по другую — строения. Дома здесь интересные. На набережной в основном старинные, некоторые чуть ли не с основания Квирина (а это уже почти тысяча лет) сохранились. Во всяком случае, еще с Первой Сагонской войны. Но есть кое-где и современные здания, особенно если до окраины добраться. Есть статуи разные, памятники… дуб один стоит, решеточкой огороженный, тоже, говорят, со времен Первой Сагонской — ему чуть ли не семьсот лет. А может, врут.

Но самое интересное — на людей смотреть. Я поэтому и люблю гулять. Такое впечатление, будто ты не совсем один.

Двое парней в бикрах. Зеленый цвет, точнее — хаки, а накладка (выглядит как жилет) пятнистая, маскировочная. На поясе — кобура. Это мне уже знакомо, это — ско. Космическая Полиция. Идут они как-то неуверенно, и взгляды странные. Вроде не пьяные — или? Не поймешь. Скорее всего, только что вернулись из патруля. Четыре месяца в Космосе, наверное, ошалели, понять теперь не могут, где находятся. За одним из парней бежит неприметная серая остроухая собака. Без всякого поводка. Тут они вообще на собак внимания никакого не обращают, и собаки ни на кого не кидаются. А эта и вовсе — генетически модифицированная, из рабочей линии явно, трусит себе, уткнув нос чуть ли не в коленку хозяина, как привязанная, по сторонам даже не смотрит.

Мамаша с тремя детьми. Молоденькая, симпатичная блондинка. Младший привязан на животе большим платком, как у нас носили до Большого Преобразования в деревнях. Девочка лет четырех идет, крепко держась за мамину руку. И еще карапуз, годика два, сзади ковыляет, самостоятельный — то в клумбу залезет, то подберет что-нибудь. Мамаша идет, улыбается мечтательно, на детей как будто даже и не смотрит.

А нет, четверо детей у нее! Пацан лет семи догнал, в руках — целый букет из ледяных коричневых палочек мороженого. Раздает всем — сестре, маме… карапуз уже ковыляет с криком — как же, вдруг ему не достанется.

«Ракушка». Оригинальное здание такое. Сделано в виде огромной раковины, рубчатые стены переливаются перламутром. Это ресторан, недорогой, государственный… можно было бы зайти, да что-то мне боязно. Я вообще стараюсь никуда особенно не заходить.

Целая компания — четверо ребят, двое девчушек, самому старшему, наверное, и восемнадцати нет — с хохотом и гвалтом вываливается из «Ракушки». Девушки обе очень симпатичные, а одна одета так оригинально: алое полотно перекинуто через плечо, обернуто вокруг тела два раза и свисает с одной стороны, а со второй — нога очень высоко обнажена. Даже описать трудно, но смотрится красиво. И вдруг полотно начинает менять цвет и как-то расползается, и вот она уже в серебристом широком балахоне словно из нитей.

Здесь вся одежда из такого материала — и моя, если я захочу, может так измениться. Но я пока еще не экспериментировал — как-то страшновато… Только раз намок, так скета сама высушилась автоматически. Да и большинство все-таки ходит в нормальном виде. Вот вторая девушка просто в черном топе на тонких бретельках и в белой юбке. И хохочет так заразительно, что я невольно начинаю тоже улыбаться.

На море, наверное, идут, купаться? Нет… пошли вдоль набережной. Просто так.

Перед «Ракушкой» на площади всегда торчат несколько художников — тут вид очень хороший на горы, да и на море тоже. Ну и вообще здесь у них такое место, где они привыкли собираться. Я пристроился за плечом у одного — он работал просто руками, под его пальцами возникали сами собой странные светящиеся краски и ложились на холст. Горы на его полотне поднимались — те же, но словно в другом измерении, сияющие какие-то, фиолетово-синие… вот на таких вершинах, наверное, и живет Цхарн. Я пригляделся к художнику — немолодой уже мужик, морщинки у темных глаз залегли. Волосы стрижены коротко. Да и не художник он, наверное, не профессионал. Я уже понял, что в Коринте профессионалов-художников, композиторов, писателей очень мало. Эстарг, наверное, просто развлекается, пока свободное время есть.

Глупо это, наверное… Нецелесообразно как-то.

Интересно, зачем он здесь сидит — по идее, если рисовать с натуры, так нужно ее стараться поточнее скопировать. А так, как он, можно и дома рисовать…

Может, здесь просто ему привычнее? Атмосфера, друзья рядом. Я обошел, не приближаясь, других художников — эти просто горы изображали, и у каждого получалось совершенно по-своему. И та же линия, вроде бы, и краски те же, и выполнено все вполне профессионально. Но вот общая атмосфера каждый раз — другая.

И не та, что в реальности, на самом деле. Ведь на самом деле мир трехмерный. А может, и четырех, и шестимерный. И солоноватый свежий воздух, и голоса, и смех, летящий издалека, и мерный, едва слышный рокот прибоя, и вот это дрожащее марево, чуть искажающее великолепную строгую линию гор… Все это буквально просто невозможно передать на бумаге. Ведь бумага — плоскость, а проекция на плоскости всегда отличается от самого предмета. Как ни старайся. И однако — в каждой картине чуть по-другому, но тоже присутствует и воздух этот, и запах, и смех… вся эта жизнь. Как они добиваются этого?

Тьфу ты, Цхарн, ну у меня и мысли пошли… скоро, видно, искусствоведом заделаюсь.

На другом краю площади женщина играла на скрипке. Я постоял немного, послушал. Аккомпанемент — целый оркестр играл тихонько, а скрипка вела первую партию. По-моему, она импровизировала. Но хорошо получалось.

Скрипка, тень от здания ложится синим углом, ярко вычерченные вечерним косым лучом ровные трещинки ретанового тротуара, воздух прозрачен и высвечен до самой высоты…

Компания расселась в кружок прямо на ретане. Гитару передают по кругу, каждый поет строфу -и дальше. Я остановился, прислушался… а, это любимое местное развлечение, лимерики, каждый сочиняет кто во что горазд.

Как-то вечером в «Синей вороне»Пели песни ребята из СКОНА,И солист так старался,Что народ разбежалсяВ этот вечер из «Синей вороны».

Парень передал гитару следующему. Тот задумался на мгновение, ударил по струнам.

Местный житель с планеты ДанаяВ Космос вылетел в поисках рая.Но найдя астероид,Загрустил гуманоид,Лучше нету родимого края.

Следующей гитару взяла девушка. Запела тоненьким голоском.

Как-то дэггер в системе ИзелеВстретил ско в состояньи похмельяИ от ужаса дрогнув,Улетел биороботПоскорей из системы Изеле.

На меня стали посматривать, и я с сожалением зашагал дальше. Интересно, что там дальше будет.

Очень уж тема специфическая попалась. Про дэггеров. Это такие, говорят, сагонские биороботы, их на самом деле никто не видел, даже в фильмах их в натуральном виде не показывают. Они вызывают панический ужас одним своим видом. Частушки дурацкие, конечно, но на ходу лучше трудно сочинить. А все же не совсем понятно мне, что им так интересно в этих частушках… у нас бы если и сочиняли — то о другом.

Вон автомат стоит с мороженым… взять, что ли, порцию себе.

Все равно потом приходится возвращаться домой. И наступает вечер.

А вечером тоска особенно сильно подступает. Такая тоска, что ничего уже не хочется, и ничего не нужно. И если вспомнишь вдруг Арни и Таро, можно хоть поплакать — стесняться тут некого. Но иногда даже и воспоминания не идут, просто — тошно.