Чума на оба ваши дома - Сюзанна Грегори

— Филиппа! — позвал он; с его губ сорвался еле слышный шепот.

— Она жива, она беспокоится о вас, и ваша сестра тоже. — Появился студент и склонился над ним; под глазами его залегли темные тени, волосы были всклокочены еще больше, чем помнил Бартоломью.

— Что вы здесь делаете? — прохрипел Бартоломью.

— Тс-с, хозяин! Парнишка не отходил от вас ни днем, ни ночью. Проявите хоть каплю благодарности.

Бартоломью слабо ухмыльнулся.

— Кинрик! Слава богу! Я уж думал, тебе конец.

Он потянулся к руке Кинрика — убедиться, что все это не игра воображения.

Кинрик, глубоко растроганный, сказал грубовато:

— А ну лежите смирно, а не то разрезы снова начнут кровоточить.

— Какие разрезы? Что, приходил Грегори Колет?

— Мастер Колет удалился от мира и целыми днями простаивает на коленях вместе с монахами. Это юный Сэмюел ухаживал за вами.

Бартоломью испуганно поморщился, попытавшись пошевелить руками, чтобы пощупать те места, где должны были быть нарывы на шее.

— Такое ощущение, будто меня искусала собака, — пожаловался он. — Что он со мной сотворил?

— Он надрезал бубоны, чтобы выпустить гной. В точности так, как вы поступали с другими, мастер. Теперь вы знаете, каково это, — сказал Кинрик, потирая следы от ланцета на своей собственной шее.

Бартоломью взглянул на студента.

— Кто вы такой? — спросил он, недоумевая, с чего это вдруг здоровый молодой человек захотел заботиться о зачумленном, которого он и не знал толком.

— Сэмюел Грей, — немедленно ответствовал тот.

— Да, из пансиона Бенета. Но я не об этом. Что вам от меня нужно?

Грей уставился в пол.

— Я увязался за вами в Трампингтон, а потом по сугробам обратно. Когда вы вернулись от мельника, я пошел сюда, а вы отправились взглянуть на Кинрика. Я вас ждал-ждал, но вы не появлялись так долго, что я уснул. — Он поднял глаза и встретился взглядом с Бартоломью. — Я был студентом у мастера Роупера, но он умер, и я хотел бы учиться у вас.

Он закончил свою речь и попытался сделать вид, будто ему решительно все равно и ответ Бартоломью совсем ничего для него не значит. Но лицо его во время затянувшегося молчания было встревоженным, и он не сводил с Бартоломью глаз.

— Ясно.

Врач внезапно почувствовал огромную усталость; глаза у него неодолимо слипались. Его тряхнули, вырывая из дремы.

— Вы возьмете меня? — спросил настырный студент.

Бартоломью попытался вырваться из рук Грея, но был слабее котенка.

— Почему именно я? Чем я заслужил такую честь? — осведомился он тягучим от навалившейся сонливости голосом.

Грей пристально посмотрел на него, пытаясь определить, не скрыто ли в этом вопросе оскорбление.

— Не так-то много вас осталось, — сказал он грубо.

Бартоломью услышал, как расхохотался Кинрик.

Самого его затягивало в глубокий спокойный сон. Голос студента вновь заставил его пробудиться.

— Так вы возьмете меня? У меня хорошая степень, можете Хью Стэплтона спросить… Ой… — Он запнулся. Стэплтон был мертв. — Мастер Абиньи! — воскликнул он торжествующе. — Можете спросить его, он меня знает!

Он еще раз осторожно тряхнул Бартоломью.

Тот протянул руку и, ухватив Грея за край рубахи, потянул его вниз.

— Ты никогда не станешь хорошим врачом, если не усвоишь, когда надо оставить больного в покое, — прошептал он, — и никогда не станешь хорошим студентом, если не усвоишь, что нельзя так обращаться со своим учителем.

Отпустив Грея, он закрыл глаза и мгновенно уснул. Грей взглянул на Кинрика.

— Это было «да» или «нет»? — спросил он.

Кинрик все с той же улыбкой покачал головой и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Грей несколько минут стоял и смотрел на Бартоломью, потом поправил постель и задул свечу. Он улегся на тюфячок, которым снабдил его Кинрик, и уставился в темноту. Он знал, что теперь Бартоломью будет жить — как только отдохнет и восстановит силы.

Тот закашлялся во сне, и Грей приподнялся на локте, чтобы взглянуть на больного. Он полагал, что ничем не рискует, ухаживая за Бартоломью, поскольку слег с чумой одним из первых в Кембридже и остался в живых. Он считал, что во второй раз не заразится, и заработал немало денег, нанимаясь ходить за зачумленными в домах богатых купцов. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что он мог получить, ухаживая за Бартоломью. Он был наслышан об идеях и методах молодого врача и загорелся желанием учиться у него еще в самом начале учебы, но у Бартоломью и без него студентов было предостаточно.

Грей в точности знал, чего хочет от жизни. Он собирался стать хорошим врачом для очень состоятельных пациентов. Быть может, ему даже удастся заделаться личным лекарем какого-нибудь аристократа. В любом случае, он намерен был найти такое место, которое принесет ему благосостояние и достаточно свободного времени, чтобы этим благосостоянием наслаждаться. Он знал, что Бартоломью работает среди бедноты, но для Грея это означало одно: так он сможет получить гораздо больше опыта в лечении болезней, чем под руководством врача, имеющего дело только с богатыми. Он с радостью станет лечить бедняков, пока учится, но потом уедет и попытает счастья в Йорке или Бристоле, а то и в самом Лондоне.

Грей улыбнулся про себя и снова улегся, закинув руки за голову. Пять суток они с Кинриком неотлучно находились при Бартоломью, и несколько раз им начинало казаться, что все их усилия тщетны. Брат Майкл уже соборовал Бартоломью, но жар вдруг спал.

* * *

После того как Бартоломью почти сутки проспал беспробудным сном, он стремительно пошел на поправку. Через день он встал с постели и на нетвердых ногах выбрался во двор, а через три — снова приступил к работе. Майкл, Кинрик и Грей уговаривали его отдохнуть побольше, но Бартоломью утверждал, что, ворочаясь с боку на бок в постели, устает сильнее чем от работы. Он решил собрать всех больных в колледже в одну комнату, чтобы они находились под постоянным присмотром. Бывшую спальню коммонеров превратили в лазарет, а нескольких оставшихся в живых ее обитателей переселили в другие помещения. Соседи Майкла, бенедиктинцы, с готовностью предложили свои услуги, и Бартоломью надеялся, что эта мера поможет снизить риск для остальных.

Как только Бартоломью достаточно окреп, он отправился навестить Грегори Колета. Он шел по мокрым улицам в пансион Радда и возмущался грудами мусора и трупами животных, которые усеивали их. У входа в церковь Святого Михаила лежали три завернутые в грязную дерюгу тела, которые, прикинул Бартоломью, пролежали здесь уже несколько дней. Вокруг валялись дохлые и умирающие крысы, наполовину заваленные грязью и отбросами.

Рядом с Бартоломью шагал брат Майкл; он низко натянул на лицо свой капюшон, пытаясь защититься от вони.

— Что здесь произошло, Майкл?

Бартоломью глазам своим не верил. Он смотрел, как стайка оборванных ребятишек играет на огромной куче кухонных отбросов за пансионом Гаррета, время от времени прерываясь, чтобы сунуть в рот какой-нибудь кусочек, который казался им съедобным. С другой стороны улицы две довольные, жирные свиньи рылись в точно такой же куче мусора.

Майкл пожал плечами.

— Некому этим заниматься. Теперь, когда Колет все бросил, ты и Робин Гранчестерский — единственные лекари. Все остальные умерли или разбежались.

— А клирики? Разве они не видят, что улицы нужно вычистить, а трупы убрать?

Майкл невесело рассмеялся.

— Мы занимаемся спасением душ, — сказал он, — не тел. К тому же столько священников умерло, что живые едва успевают соборовать умирающих. Ты знаешь, что осталось всего три доминиканца?

Бартоломью ошарашенно уставился на него. Многочисленная доминиканская община продолжила работать среди бедноты после того, как разразилась чума, и, похоже, именно верность своим обетам привела их к гибели.

В комнате в пансионе Радда Грегори Колета не оказалось. Привратник сказал, что он в какой-нибудь церкви, скорее всего у Святого Ботолфа. Бартоломью всегда восхищался церковью Святого Ботолфа с ее аспидно-серыми стенами и окнами, облицованными кремовым тесаным камнем, но когда Майкл толкнул величественную дубовую дверь и первым вступил под своды, внутри их окружили холод и сырость. Витражи, о каких можно было только мечтать для церкви Святого Михаила, казалось, больше не окрашивали зал мягким светом, а придавали ему мрачность. Безотрадное ощущение усиливалось приглушенными звуками песнопений. В алтаре горели свечи, и с полдюжины монахов из различных орденов стояли в ряд на коленях перед ним. Колет сидел сбоку, прислонившись спиной к колонне, и не сводил глаз с мерцающих свечей. Один из монахов увидел Бартоломью с Майклом и двинулся по проходу им навстречу.

Майкл представил его Бартоломью как брата Дунстана из Или. Дунстан выразил радость, что Бартоломью снова здоров.