Чума на оба ваши дома - Сюзанна Грегори

Он встал и потянулся.

— Тогда поехали со мной, — предложил Стэнмор, сгребая со стола свитки с аккуратными колонками цифр и складывая их в сумку. — Кто-нибудь из подмастерьев вечером приведет лошадь обратно.

Пришла Эдит и рассказала им, что Филиппа отдыхает. По всей видимости, кончина старой монахини потрясла ее больше, чем показалось Бартоломью. Он сам привык к смерти и полагал, что и все остальные привыкли тоже, поэтому не подумал, что Филиппа будет так горевать.

Эдит обняла брата.

— Береги себя, — прошептала она. — Не рискуй понапрасну. Я не переживу, если потеряю тебя.

Она отвернулась, чтобы он не увидел слезы на ее глазах, и захлопотала у камина. Бартоломью протянул руку и легонько коснулся ее плеча, прежде чем последовать за зятем во двор. Снова повалил снег, и ветер пронизывал до костей. Грязное месиво на дороге, ведущей в Кембридж, подмерзло, и снежный покров таил ловушки для путника. Обе лошади несколько раз спотыкались, а пурга мела так, что они едва разбирали дорогу.

Несколько минут спустя Стэнмор натянул поводья.

— Это безумие, Мэтт. Надо возвращаться. Можно отправиться попозже.

— Возвращайся. Мне надо ехать, — отозвался Бартоломью.

— Одумайся! Мы едва видим, куда направляемся. Вернись со мной домой.

— Но я волнуюсь за Александра. И я пообещал мельнику, что загляну к его сынишке.

— Поезжай, раз уж тебе так приспичило, но я считаю, что ты сошел с ума. Возьми лошадь. Только, пожалуйста, не оставляй несчастную скотину в Майкл-хаузе, а отведи к Стивену. Он знает, как обращаться с лошадьми, не то что ваш кошмарный привратник.

Бартоломью кивнул, дернул поводья и вывел лошадь обратно на дорогу, а Стэнмор повернул назад. Снег, казалось, летел параллельно земле, и Бартоломью быстро окутал безмолвный кокон клубящейся белизны. Даже конские копыта не издавали почти ни звука. Замерзший и усталый, Бартоломью все-таки не мог не восхищаться красотой и безмятежностью сельской местности. Пушистая и искрящаяся белая гладь простиралась во всех направлениях и казалась такой далекой от зловонных черных бубонов и кровавой рвоты зачумленных. Он остановил коня, чтобы полюбоваться тишиной и покоем.

Хрустнувший за спиной прутик вспугнул его. Он резко обернулся в седле и увидел тень, мелькнувшую между деревьями. Он понадеялся, что это не грабители; обидно было бы стать жертвой нападения из-за нескольких жалких пенни, которые были у него в кармане. Он всадил пятки в бока лошади, чтобы сдвинуться с места, и пустил ее крупной рысью. Бартоломью то и дело оглядывался через плечо, но не заметил ничего, кроме заснеженных деревьев и следа копыт своего коня на дороге.

Он миновал аббатство Святого Эдмунда, едва различимое в снежной мгле, и двинулся к Смолл-Бриджес-стрит. Мельник уже ждал его, с беспокойством вглядываясь в даль сквозь пургу. Едва Бартоломью спешился, как тот бросился ему навстречу.

— Ему полегчало, доктор, он жив! Вы спасли его! Вы сказали, что у него есть надежда, и оказались правы. Он очнулся и просит воды.

Бартоломью скупо улыбнулся и отправился взглянуть на маленького пациента. Его мать умерла от чумы тремя днями ранее, за ней последовала одна из сестер. Мальчуган, судя по всему, шел на поправку, а все остальное семейство казалось вполне здоровым. Дав на прощание строгий наказ не пить воду из реки, когда колодец замерз, Бартоломью вскочил на коня и направился к Майкл-хаузу; на душе у него немного повеселело. Он обернулся, чтобы помахать рукой мельнику, и ему померещилась какая-то тень, метнувшаяся в высокую траву на берегу ручья. Движение было мимолетным, и как он ни вглядывался, так и не смог разглядеть ничего больше.

Бартоломью отвел лошадь во двор к Стивену Стэнмору на Милн-стрит и задержался выпить стаканчик подогретого вина с пряностями. Усталый и измотанный Стивен рассказал, что чума унесла троих его подмастерьев. Рэйчел Аткин, взятая им в услужение благодаря Бартоломью, оказалась неоценимой помощницей в уходе за больными.

Когда Бартоломью вернулся в колледж, Александр уже умер, и брат Майкл помогал Агате зашить его в покрывало. Кинрик тоже слег — его била лихорадка, и он что-то бормотал по-валлийски. Бартоломью сидел с ним, пока не начало смеркаться, а потом отправился проверить чумные ямы.

Кинрик был ему скорее другом, чем слугой. Они встретились в Оксфорде, где оказались по разные стороны в одной из многочисленных стычек городских с университетскими. Они побили друг друга до крови, однако вместо того, чтобы продолжать, Бартоломью, который уже был по горло сыт подобными глупостями, предложил купить приземистому валлийцу эля. Кинрик подозрительно прищурился, но пошел с Бартоломью, и остаток дня они провели за разговорами, наблюдая за тем, как арестовывают их товарищей-забияк. Затем Бартоломью пристроил бездомного Кинрика на работу в пансион, где тогда учился, а потом позвал за собой в Кембридж. Официально Кинрик считался работником, прислуживающим Бартоломью, хотя выполнял в колледже и другие задания и пользовался значительной свободой.

Бартоломью вновь миновал Хай-стрит и вышел к пятачку земли, который наспех освятили, чтобы можно было хоронить жертв чумы. В сгущающихся сумерках он заглянул в яму и приказал сборщикам мертвых не жалеть извести.

Когда он возвращался в колледж, снег все еще валил. Местами сугробы были глубиной по колено, и идти по ним оказалось нелегкой задачей. Бартоломью стало жарко, и он остановился утереть пот со лба. К тому же у него кружилась голова. Наверное, это от усталости, подумал он нетерпеливо и попытался быстрее пробраться сквозь завалы снега, чтобы вернуться к Кинрику. Двигаться становилось все тяжелее, и Бартоломью с трудом переводил дух. Он обрадовался, увидев впереди Майкл-хауз, и наконец добрел до двора. Надо немного полежать, решил он, прежде чем возвращаться к Кинрику.

Бартоломью добрался до своей комнаты и толкнул дверь. И остановился как вкопанный при виде Сэмюела Грея, неторопливо поднявшегося с его постели. Судя по слипающимся глазам и взъерошенным волосам, тот спал.

Бартоломью отчаянно хотелось прилечь, все тело у него одеревенело и ныло. Должно быть, это от непривычной езды верхом. Он шагнул вперед, и Грей опасливо отступил.

— Я ждал вас, — сказал студент.

Бартоломью сглотнул. В горле у него пересохло и саднило.

— Зачем? Опять какие-нибудь записки?

— Нет-нет, ничего подобного, — заверил Грей.

Бартоломью почувствовал, что ноги его больше не держат. Он стал валиться вперед, на руки изумленному студенту, и понял, что стал жертвой чумы.

* * *

Пришло и осталось позади Крещение. Брат Майкл и отец Уильям с жалкой горсткой студентов отслужили мессу. Когда в церкви появились несколько прихожан, Элкот ускользнул в притвор и принялся нервозно переходить от колонны к колонне. Услышав, что один из пришедших закашлялся, он поспешно ретировался к себе в комнату. Уилсон даже не показался.

Кинрик два дня лежал в горячке, а на третье утро очнулся и заявил, что совершенно здоров. Агата, которая все это время ходила за ним, вздохнула с облегчением и вернулась к своим обязанностям, еще раз укрепившись в своем убеждении, что неуязвима. Когда в колледже появился бродячий торговец с грубо выструганными из дерева позолоченными львами, которые, как он уверял, должны были защитить от чумы, она взашей выгнала его с крепкой бранью, долго еще стоявшей у визитера в ушах.

Сборщики мертвых не приехали забрать Александра, и Агата с неохотной помощью Гилберта погрузила тело на одну из принадлежащих колледжу телег и сама отвезла его к чумной яме. До нее дошел слух, что Грегори Колет, раздавленный смертью Саймона Роупера и болезнью Бартоломью, прекратил навещать новых жертв чумы и больше не следил за тем, чтобы чумные ямы засыпали известью, а улицы убирали.

Почти все сборщики мертвых умирали, и стало почти невозможно найти им замену. Несколько монахов и каноников из больницы предложили свои услуги, но их было мало, и уже вскоре тела дожидались погребения в домах и на улицах по два-три дня.

Многие верили, что близится конец света, а чума — кара за людские грехи. Говорили, что вымерли целые деревни, а население городов сократилось больше чем наполовину. Торговля практически заглохла, в городах и селах вспыхивали волнения.

Бартоломью мало запомнил из тех дней, когда был болен. Наконец сознание у него прояснилось настолько, что он стал слышать приглушенные голоса и звон колокола, созывавшего членов коллегии к трапезе и на церковные службы. Нарывы на шее, под мышками и в паху причиняли ему острую боль, и, кроме нее, он почти ничего не ощущал.

Пять дней спустя он различил зыбкий огонек свечи на полке под окном. Какое-то время он смотрел на него, гадая, почему закрыты окна и горит свеча, когда он видит дневной свет, сочащийся в щель под дверью. Он попытался повернуть голову, и жгучая боль в шее немедленно напомнила ему обо всем. Он вспомнил, как возвратился после похода к чумной яме и обнаружил нахального студента спящим на своей кровати, и в памяти его встала встреча с Филиппой в хижине за монастырским садом.