Записки рыболова и странника - Николай Кисляков

Ободранный, насквозь мокрый, очумевший от духоты влажного леса, подстегиваемый страхом остаться в этой треклятой вырубке навсегда, кидаюсь то вправо, то влево, а проглянувшее солнце резво бежит на ночлег. Мерещатся мои бедные кости, обглоданные неведомым зверем. Наверно, так погибают легкомысленные бродяги. Если бы в это время было кому прижалеть меня — я бы пролил слезу. Эгоистична натура человеческая: мы охотно и не в меру сочувствуем сами себе — так нет же, подавай нам еще сочувствие окружающих.

Вырубка кончается. Прибавляю шагу. Вроде давно должна быть станица Зотовская, но куда она подевалась — ума не приложу. Продираюсь к Хопру, чтобы не заблудиться. Вот и река. Веселее стало. Не померещилось ли: петух закричал. Из последних сил перехожу на тряскую рысь, рюкзак бухает по спине, едучий пот застилает глаза. Еще один поворот Хопра, — и вижу синий домище с белыми ставнями, а на горе — обшарпанный купол церкви.

Устремляюсь вперед — и попадаю в мочежину. Прямо по ходу блестит зеленоватой водой заросший осокой затон. Начинаю обходить затон и натыкаюсь на заросли крапивы. Этого еще не хватало! Ничего не скажешь — хорошо спряталась станица Зотовская!

Лес редеет. Выхожу на хорошо протоптанную тропинку, тропинка выводит на лужок. На лужке дородная женщина в цветастой кофте и белой косынке косит траву. Жикая литовкой, она ловко укладывает стежку за стежкой. Как же приятно увидеть за весь день живого человека! Подойдя поближе, я брякнул ей в спину: «Добрый вечер!».

Женщина обернулась. Перед ней стоял настоящий лесной бродяга — выгвозданный, весь в колючках и еще черте в чем, заросший. Его глаза горели безумным азартом игрока, сделавшего последнюю ставку.

Женщина вскрикнула, выронила литовку и очень резво для ее грузной комплекции побежала в станицу. Что ни говорите, странный народ эти женщины…

Распогодилось. Солнце прячется за горой, но спешить теперь некуда. У околицы станицы присаживаюсь на поваленное дерево, наблюдаю за рыболовами в лодках.

Тут ко мне с разных сторон и этак осторожненько подходят два дюжих молодца, голых по пояс. Их квадратные торсы — как танковая броня. Молодцы поигрывают курганами мускулов. Уважаю силу, но такая явная ее демонстрация просто неприлична. Молодцы молча пристраиваются на дерево слева и справа от меня. Теперь издали, да еще в этой ромашковой рубахе, я похож, наверно, на девушку, которую заботливо опекают такие видные парни. Опекают плотно: мне не ворохнуться.

Начинается форменный допрос: кто такой, откуда, зачем?

Подобострастно отвечаю.

Ты нам баки не забивай, — предупреждают парни — турист… Мы ишо не видали пеших туристов в наших краях. Ишь, зачем-то бороденку поганую отрастил?

— Жинке такой зарок дал: не бриться, пока домой не вернусь.

— Та-ак!

— А кто тебя на Хопре знает?

— Лащилин из Михайловской.

— Это какой же Лащилин?

— Борис Степанович.

Парни заулыбались.

— Это ты Василису напужал? — спросил один из них.

— Наверно, я.

— Прибегла баба в станицу, сколомутила улицу, кричит, будто страшилище какоесь возля станицы огинается.

Парни хохочут.

— А ночевать где думаешь?

— Не знаю.

— Айда тогда к Анне Осиповне. Мировая старушка. Она тут поблизости живет.

ГЛАВА VII

Бдительный Орел. Люди и звери. Золотишко Ватола. Профессор медицины. Польза руководства. Матриархат.

Видно, несмотря на довольно холодные с ним отношения, господь Бог послал мне Анну Осиповну за сегодняшние передряги, чтобы я отдохнул у нее душой и телом. Анна Осиповна — сухонькая маленькая старушка, кажется, специально живущая на земле для добрых дел. Но и на нее пропаном определенное впечатление одичавший человек, и она спросила попервах:

— А ты меня не порешишь?

Заверяю Лину Осиповну, что программой моего странствия не предусмотрено убиение невинных пожилых людей, предоставляющих мне кров.

Интересуюсь, нет ли в Зотовской лесничества. Хочу, мол, про здешние места потолковать.

— Как же, есть, — сообщает Анна Осиповна. — А дом лесничего на этой улице стоит. Можешь сходить, пока я вечерять соберу.

Дом у лесничего махииный, с низами, а наверх ведет лестница. На селе еще не додумались ставить электрических звонков на калитках, а мои робкие писклявые призывы: «Хозяева, хозяева» остаются безответными. Отчиняю калитку, проникаю в обширный двор. В глубине двора сарай, прикладок сена. Пусто.

Поднимаюсь по лестнице, захожу в коридор. В городе такое нахальное вторжение расценивается как серьезное покушение на частную собственность со всеми вытекающими отсюда последствиями. А тут — патриархальная простота нравов. Как бы не так!

По лестнице — резвый топот, будто лошади скачут. Бросаюсь к двери, но меня опережает, чуть не сшибая с ног, громадная, как теленок, собака. Успеваю захлопнуть дверь перед носом второй, разъединяя злые собачьи силы. Мы в коридоре один на один с рассвирепевшим кобелем.

В его глазах извечная ненависть четвероногих стражей хозяйского добра к разного рода ворам, бродягам, попрошайкам. Не раздумывая, кобель с яростью вгрызается в мое правое бедро. Бью его промеж глаз кулаком. Пес отскакивает и, напружинившись, изготавливается ко второму прыжку. Ломится в дверь собака, оставшаяся на лестнице. Хватаю с полу чугунок с каким-то варевом. Нет, не продам задешево свою горемычную жизнь.

Эта интересная (для кобеля, конечно) сцена прерывается хозяином, прибежавшим на шум из комнаты. Хозяин развел нас по разным углам и кое-как утихомирил. Кобель был очень недоволен таким поворотом дела, злобно рычал и все пытался вырваться из хозяйских рук. Возможно, его возмущало теперь, что я прижимал к груди чугунок, в котором, как выяснилось позже, был собачий ужин.

При таких обстоятельствах познакомился я с бывшим главстаршиной, а ныне лесничим Кругловского лесхоза Андреем Павловичем Филипповым.

— Орел — отличный пес, — с гордостью аттестует собаку Андрей Павлович. — На улице никого в жисть не тронет, ну а раз ты попал в дом… Не веришь? Хочешь спробуем на спор: ты выйдешь на улицу, а я спущу его с цепи и открою калитку.

Решительно отказываюсь от этой затеи, горячо уверяя хозяина, что Орел совершенно прав и что не каждому выпадает честь вот так, накоротке, познакомиться с таким превосходным кобелем.

Пока мы наперебой расхваливаем благородного, умного, бесценного Орла, чувствую, как набрякает мокротой правая штанина. Приспускаю до колен джинсы — из раны на правом бедре хлещет нержавеющая казачья кровь.

— Чего ж молчал до сих пор? — Андрей Павлович разыскивает бинт, йод и со спокойствием бывалого охотника обрабатывает рану, туго пеленует бедро.

— Считай, что тебе повезло, Петрович. А вот кабы меня дома не было? Подковал бы тебя Орел на обе ноги, а может, и того хуже. Заразы не бойся — собака не бешеная какая-нибудь, а чистокровная охотничья. Нет, ты не знаешь еще Орла — он тебе хоть зайца, хоть лису загонит.

Достоинства Орла, частично испытанные на моей шкуре, столь очевидны, что теперь я только молча киваю головой.

Андрей Павлович настойчиво приглашает перекусить, но я с опаской поглядываю на дверь. Так ли уж надежна цепь, на которую хозяин посадил Орла? Не припожалует ли сюда этот дьявольски сильный кобель, чтобы доконать меня окончательно? Нет, у Анны Осиповны будет поспокойнее.

Поздним вечером мы сидим втроем в ее чистенькой хате. В качестве вполне достаточной, на мой взгляд, моральной компенсации одному — за нахальное вторжение в его дом, другому — за пролитую кровь мы с лесничим наперебой потчуем друг друга варенухой.

Рассказываю, что видел лося, лосиные лежбища, много кабаньих следов.

Этим нас не удивишь, — замечает Андрей Павлович — лоси и по станице шастают. А диких кабанов — уйма, стадами ходят. На местной свиноферме полосатые метисы Появились. Даже волки есть.

А я пошла надысь в лес дровишек собрать, смотрю — семь чушек прут в мою сторону через реку, — вспоминает Анна Осиповна. — Испужалась я, кричать стала. И что вы думаете? Вожак ихний, старый секач, повернул морду, возглядел на меня… Чего им старуху бояться? И стадо продолжало плыть. Тут я, как говорится, дай Бог ноги. Кто знает, что на уме у этого зверья.

Не говори, Осиповна, — возражает лесничий. — Любой зверь человека боится и бежит от него так, что аж пеньки сшибает. Место наше глухое, зверья много, а вот ты, Петрович, идя по лесу, много ли видел? Лося? И то потому, что тихо сидел, как ты говоришь, на дереве. По этому случаю вспоминается мне факт прямо-таки анекдотический, когда не человек, а медведица на дереве очутилась. Работал я тогда лесничим на Кавказе. Был у нас сторожем дед Федор. Он в лесу дрова охранял. Пошел однажды дед лесную грушу собирать. Смотрит — медвежонок под деревом грушей лакомится. Увидел человека и наутек, Деда в его-то возрасте ничем таким не удивишь. Стал он себе спокойненько вокруг дерева ходить, да груши с земли собирать. Уже с полмешка набрал, как вдруг кто-то ка-ак сиганет сверху! Оказывается, наверху мамаша сидела, грушу малышу трусила. Видно, терпела, терпела, да надоело ей такое нахальство.