За Дунаем - Василий Цаголов

Сидя на коне и соображая, что к чему, Царай стал рассуждать: «Братьям Фатимы я отомстил, завладев конем, а вот пристава упустил». Но ничего, Царай еще успеет напомнить ему о себе. Развернув коня, он быстро удалился от усадьбы Тасултановых. Погони он не опасался: не могли же Тасултановы хватиться коня, который гулял на воле. А когда обнаружится пропажа, так Царай уже будет дома, и тогда кабардинцы не страшны ему.

... Когда Царай въехал во двор, то, к своему удивлению, увидел мать: она стояла посреди двора, сложив руки на груди. Аул еще не проснулся. Собаки после бессонной ночи дремали.

Царай соскочил на землю и, не выпуская из рук поводка, легко вздохнул. Мать поняла, что сын угнал у кабардинцев коня и, подняв высоко над головой руки, ударила ими по коленям, словно плетьми, и запричитала.

— О, да-дай!

На крик выскочил младший брат и, протирая на ходу заспанные глаза, радостно воскликнул:

— Саулох!1

Он кинулся к жеребцу, хотел обнять его за лоснящуюся шею, но красавец мотнул головой, и Царай счастливо засмеялся:

— На нем разъезжал сам бог!

А мать все причитала и била себя попеременно то в грудь, то по лицу, безжалостно рвала выбившиеся из-под черного платка седые волосы:

— Ох-хо! Горе пришло в мой дом! Что ты наделал? Погубил всех нас...

Однако сын не обращал внимания на ее слезы, радуясь своей удаче, о которой и не мечтал; он повел жеребца к сараю, а брат расседлал другого коня.

— Народ подумает, что в нашем доме покойник, нана... Ты так причитаешь, что боюсь, как бы не сбежались к нам люди... А мне не хочется показываться им на глаза. Устал я с дороги, хочу поспать,— проговорил Царай, поравнявшись с матерью.

— Откуда у тебя эта лошадь? — быстро спросила она.

— Добыл, нана, или я не мужчина? А?

Вернулся брат и, поминутно ударяя в ладоши, воскликнул:

— Ну и конь! Огонь! Ты мне дашь проехаться на нем?

— Конечно, только не сейчас. Не приставай.

Над зубчатой цепью гор вставал рассвет.

22

Христо устроился на вершине бука и рассматривал в бинокль турецкий лагерь. Он старался запомнить вал и глубокий ров перед ним, число орудий. Шесть тупых рыл сторожили выход из ущелья. Вот бы пробраться в неприятельский лагерь да пальнуть по туркам из их же орудий.

Уже второй раз к палатке, что в центре, в отдалении от других, подходят два молодых турка. Постояв, снова удаляются в сторону сторожевой вышки, что шагах в сорока. Но вот из палатки вышел долговязый турок, он то и дело размахивал руками и вертел головой. Он что-то кричал, но Христо не слышал. Те два молодых турка стояли перед ним, опустив головы. Видно, он отчитывал их строго за что-то. «Эх, вот бы захватить длинного! Да, за него Бабу руку пожмет. Должно быть, он не простой офицер. Но как завладеть им? Откуда и зачем пожаловал сюда?» — Христо перевел бинокль на долговязого.

Воздев руки к небу, тот быстро обошел вокруг палатки. Христо увидел в его правой руке длинную нить четок. Как ни старался Христо рассмотреть лицо турка, у него ничего не получалось: долговязый все время суетился. Наконец, что-то сказав, он махнул рукой и исчез в палатке. Христо проследил, куда пошли те двое. Саженях в трехстах от того места, где сидел Христо, росли три дерева. Под ними из-под камней выбивал родник. Здесь и устроились турки под тенью деревьев. Христо прикрыл ладонью глаза: они болели от напряжения и солнца. Задание генерала разведать турецкий лагерь Христо выполнил, но ему нельзя было оставлять наблюдательный пункт до наступления темноты. Вспомнив Бабу, Христо перевел взгляд на палатку: «Жаль оставлять здесь длинного... Бабу говорил мне, что в штабе очень обрадовались бы пленному офицеру».

Солнце пригревало сквозь густую крону, а запах листвы предательски клонил ко сну. Христо почувствовал, как ноет старая рана на левом плече. Сложив руки на груди, он закрыл глаза и сразу же ощутил в теле приятную истому. Промелькнувшая мысль о том, что он может уснуть и не вернется в лагерь к назначенному сроку, погасла. Христо все больше погружался в забытье.

... Чьи-то легкие руки подняли его ввысь, и под ним поплыли горы, леса... Сверкнула серебром река. Он присмотрелся к ней и узнал Дунай. Теперь земля стремительно приближалась к нему, и он оказался на пристани в Гюргево. К нему отовсюду шли хыши, бородатые, в одежде садовников. И он, ни о чем не спрашивая, пристроился к ним. На его бронзовом от загара лице выросла короткая пышная борода. Но вот колонна остановилась у самого Дуная. Кто-то прошел и пересчитал людей. Их было двести человек... Впереди показался Ботев. Он тоже одет, как все. Он взошел на палубу «Радецкого». Но почему медлят? Дружина стоит вдоль бортов и ждет сигнала. Впереди Козлодуй. От одной этой мысли у Христо все сильнее бьется сердце. Все быстрей... Наконец блеснула в руках Ботева сабля. Это солнце припало к ее лезвию. Оно скользило взад-вперед, словно задумало подточить оружие. Командование кораблем берет на себя Ботев. Но только до Козлодуя. Сигнал — и дружина одевается в униформу. Ботев смотрит на тот берег, и вдруг «Радецкий» срывается и птицей несется вперед. Козлодуй...

Дружина упала на колени и припала к земле. Долго ты нас ждала, земля отцов! Пятьсот лет ждала. Прости, что мы так задержались...

Ему представился Ботев великаном, а рядом с ним он увидел себя. Но вдвоем они оставались недолго: Ботева обступила дружина. Оглядев всех, Ботев улыбнулся. Гайдуки смотрели на него снизу вверх. Лицо Ботева вдруг посуровело. Он что-то сказал. Однако Христо засмотрелся на него и не слышал слов, а переспросить не успел. Ботев повернулся к нему спиной й пошел легкой походкой. Гайдуки не отставали от него.

И тут воевода взлетел ввысь птицей, покружил над степью, дождался, пока к нему поднялась его рать, и перенесся на Балканы.

Едва дружина опустилась на гору Вол, как начался бой... Кто-то крикнул: «Воевода, не поднимайся!» Христо узнал Бабу. А что он делает здесь? Бабу, стреляй, видишь, баши-бузуки лезут. Снова поднялся Ботев... Убили! Дрогнула дружина, и баши-бузуки полезли вперед. Кого они гонят перед собой? Отца! Рядом с ним Иванна! Что мне делать? Отец, держись! Я не буду стрелять... Я саблей проложу дорогу...

... Уже наступил вечер, и Христо ущипнул себя за ногу: «Проспал... Как же так? Вот так разведчик».

Засунув бинокль за пазуху, Христо соскользнул по стволу и пошел в лесную чащу. Двигался, выставив перед собой правую руку с мушкетом. Дорогу он знал...

23

Опрокинутые арбы застыли, задрав кверху оглобли. Стреноженные кони и быки паслись вдоль дорожной насыпи. Второй день Знаур с земляками работал на ремонте дороги, которая вела из Владикавказа в Тифлис. Дважды в год село выделяло сюда до пятнадцати арб.

Сельчане расселись вокруг широкого костра, образовав большой пестрый круг. Перед каждым на коленях или просто на земле лежала еда. Как будто одна скупая хозяйка собирала мужчин в дорогу: овечий сыр, кукурузные лепешки. И только завтрак Кудаберда выделялся. Нарезав жирное мясо и обильно подсаливая большие куски, он отправлял их в рот... Громко чавкая, хромой то и дело шмыгал носом да проводил по нему закатанным рукавом черкески.

Ели молча, сосредоточенно. Кто-то подбросил в разгоревшийся костер хворосту, пламя задохнулось под сырыми ветками, и сразу повалил дым. День выдался пасмурный, и хотелось посидеть подольше у огня. Из ущелья веяло сыростью, над Тереком висел туман. Люди ежились, ругая вполголоса тех, кто заставил их ехать сюда; слышался частый, сухой кашель.

—       Эй, скоро вы кончите пировать? Ишь, расселись, будто на свадьбе гуляют! — кричал подрядчик.

Знаур встречал русского в крепости весной. Он, пьяный, заставлял двух подростков то ложиться на сырую землю, то бегать по площади перед духанчиком.

— Запрягайте подводы. Живо! Надо бы успеть по одному разу привезти песок... Ишь, заволокло туманом. Чья очередь? — спросил подрядчик и почему-то уставился на Кудаберда.

Хромой, не переставая жевать, лениво проговорил:

— Что тебе? Отдыхаю я...

Этого было достаточно, чтобы подрядчик подбежал к нему и, пнув ногой, закричал:

— Вставай! Живо... Ишь, ты!

Кудаберд, не ожидавший такого оборота, вскочил и растерянно посмотрел вокруг, видимо, искал поддержки у сельчан. Но никому не хотелось влезать в беду из-за него. Хромого особенно презирали после случая на нихасе, когда он был избавлен помощником пристава от наказания, которое ему определил Бза. Хромой вдруг опустился на одно колено, быстро сгреб остатки еды и бросил в хордзен. Подрядчик стоял над ним и ждал.

— Пошевеливайся! — крикнул подрядчик и, отступив на шаг, закинул за спину руки.

— Не пойду! — запальчиво вскрикнул Кудаберд и сам же испугался своей решимости; ожидая удара, закрыл рукой лицо.

— Что? Бунт?! Я тебе покажу, грязное мырло... Ишь, ты!