Жду, надеюсь, люблю... - Ирина Лобановская

Светлана присела на краешек стула, ссутулилась, свесив мокрые красные руки между колен.

— Я не видела их лиц… Никогда… А вот если бы видела… Тогда, наверное, не смогла бы… В этом все дело… Не знаю… А почему ты вдруг спросил? Раньше не интересовался…

— Потому что меня в последнее время стала занимать психология тех, кто убивает. Наша, например. Мы с тобой убийцы, Света. Ты это хорошо понимаешь?

Светлана раздраженно пожала плечами. Кое-как вытерла руки о блузку.

— Каждый солдат, каждый воин — убийца, если рассматривать его с твоей точки зрения. А как же защита родины? Мы с тобой выполняли свой долг!

Павел встал и подошел к окну, гулко топая по полу протезами. Выкинул окурок и зажег вторую сигарету.

— Вот лежу иногда ночами без сна и думаю, думаю… Мне стало казаться, что эти высокие, прекрасные слова о защите — не более чем прикрытие, ширма для простого грубого смысла. В общем и целом. Ведь далеко не каждый согласится делать то, что делали мы с тобой. Значит, не у всех такая психология, далеко не все способны и готовы убивать, как мы с тобой. В принципе в мирное время.

— Да ты что?! Мирного времени не бывает! — резко заявила Светлана. — Оно всегда тревожное и опасное. И потом, ты забыл еще одну важную деталь — нас с тобой тоже могли убить. В одну секунду. Мы шли под пули. Эту психологию ты не учитываешь?

Павел хмуро глянул в ее сторону.

— Согласен. Чужие пули я сбрасываю со счетов. Будто забываю… И все равно не дают мне покоя мои думы… Ночью так и наседают со всех сторон, проклятые… Знаешь, Света, чего я хочу больше всего на свете?

Светлана смотрела на него с тревожным любопытством, нервно покусывая губы. Она давно стала такая дерганая, сразу после Чечни. Или еще раньше, уже там…

— Увидеть мать… — Павел мрачно дымил в окно. — Какая она у меня была — худая, толстая, светлая, темная… Какие у нее были глаза… Просто увидеть и запомнить — и ничего больше… Тогда уже умирать не страшно… И вот я подумал: тот парень, Славка этот, тоже сейчас хочет увидеть мать. Просто увидеть — и ничего больше… Вот и все. Там сейчас такая боль, что ее можно запросто пилить ножом, отрезать скальпелем, как опухоль.

Светлана молчала.

Павел не раз спрашивал сам себя: да что ему за дело до этой соседской семьи? Ну, пропал там парень… Мало ли их исчезает по стране чуть ли не каждый день… Но что-то зацепило его в этой истории, что-то задело. Павел убивал, стрелял, взрывал… А тут вдруг захотелось помочь. Отыскать этого Славку, о котором он, в сущности, ничего не знает… Но вот захотелось…

Пашины друзья работали всюду. Найти их — дело техники и двадцати минут. Передать суть. Попросить…

Приятели выслушивали Павла внимательно. Отвечали кратко, по-военному: «Принято к исполнению!» Один даже добавил: «Кажется, я кое-что предполагаю… Есть некоторые данные. Но пока озвучивать не стоит. Подсоблю…»

Красное солнце давно укатилось за горизонт, но его малиновые блики до сих пор слабо тлели упрямыми пожариками у самой кромки земли, далеко за домами и садами дачного поселка.

— Давай поженимся, — прошептала Светлана. Павел хмыкнул и прикусил сигарету.

— Давай… Давно тебе хотел предложить, да все не решался… Боялся чего-то…

Славе быстро надоело отслеживать спортивные события, ибо никогда он не был заядлым болельщиком. И конечно, больше недели «чебутыкинской» жизни он не выдержал. Его словно заломало. В прямом смысле заколбасило, как наркомана, у которого отняли наркотик. И он скомандовал себе: хватит!

Вот что оно такое — библиомания. Слава оказался не в силах долго жить без книжки. А Ванька — тот любил смотреть футбол. И недавно признался брату, что на него большое впечатление произвел фильм о человеке, который в качестве пиара придумал героиню. И так хорошо, что сам в нее поверил. Очевидно, Иван — принципиальный интеллектуал, ему нравятся именно вещи с оборотом, с изюминкой по части идеи, подумал Слава.

Еще Ванька сообщил, что любит Роберта де Ниро. В тех ролях, где он играет сильных людей. Но, впрочем, интересна и несвойственная ему роль — слабого человека, который теряется и ищет.

Слава хотел сказать, что сила и слабость — более чем спорные понятия. Но промолчал. Лучше выслушать. И узнать наконец брата. Слава умел хорошо слушать, и это подкупало многих. Он часто себе твердил: «У всех есть свои недостатки, нужно уметь их прощать…» И в результате вскоре недостатков у друзей насчитывалось десятками, а Славка на каждый новый говорил себе одно и то же и ехал дальше, пока вдруг не понял, что перед ним — настоящие отморозки… И перестал оправдывать. Ну их к лешему!

Вообще, Славка вырос рационалистом, так вынужденно себя воспитал. Шокировать его было сложно. Его, далекого от снобизма, никогда не выводили из себя ни дама в платье от Кардена, ни мужик в телогрейке, спящий под забором. Но эта широта души имела и обратную сторону. Славка и к Богу пришел как рационалист, его путь к Нему был путем волхва, а не пастуха. Потому что Слава понимал: Он есть и перед Ним нам всем отвечать. Понимал разумом. А сердце — оно ведь мятежное. Бунтовало оно, своевольничало! Поэтому Слава его смирял.

— Мы с клубом часто ходим в походы, — пробубнил Ванька, искоса заглядывая брату в лицо.

Они шагали в магазин, мама попросила.

Слава тотчас приободрился. Тэк-с, господа… Давненько он не был в походе! А брат явно хочет дружить. Мама обрадуется. Слава очень любил мать, нежно и преданно, несмотря ни на что: на отчима, которого ненавидел и презирал, на мамино отступничество — старшего сына отдала сестре! — на заботы дядьки и тетки, которые так старались перебить мать… Мама все равно всегда оставалась в сердце Славы самой доброй, ласковой и близкой, ничем не замутненной и не запятнанной.

— Замечательная идея! — одобрил он брата. — Уже лето начинается.

Справа строился огромный дом. Окна — черные дыры, внутри все пусто, а в каждом пустом окне горело по разноцветной неонке. Фантастика какая-то, будто с картин сюрреалистов. Как такое устроили? А главное — для чего, и что дальше будет по мере строительства? Психоделическая новостройка…

— А вот тут неподалеку мой сокурсник живет, — сказал Слава Ивану. — Хороший парень, только пил много и допился до инсульта. Теперь инвалид второй группы.

— Вот видишь, до чего доводит алкоголь! — удивительно важно заявил Ванька.

— Ну, ясен пень… — согласился Слава. Ибо верно, доводит…

Но интонация брата Славе опять не нравилась. Что-то раздражать ты меня, Вантос, начал, сказал он себе честно. Что за поганые менторские ноты, что за высокомерные жесты, что ты вообще меня поучать вздумал? Кто ты такой?! Ты меня на три года моложе, а уже мне пальцем перед рожей машешь…