Химера - Евгений Войскунский

— Учти, — говорит Штейнберг, ведущий машину, — мы едем без предупреждения, Юсуф может оказаться в дурном расположении духа, и тогда он будет помалкивать.

— Я думал, у вас, жителей гор, не бывает таких низменных явлений, как дурное настроение, — говорит Круглов.

— Ошибаешься. Жизнь всюду нелегкая. Просто мы, жители гор, спокойнее относимся к ее… ну, скажем, к ее пинкам.

— Вы, жители гор, молодцы, — кивает Круглов. — У вас крепкие задницы.

Подъехав к зеленым воротам в каменной ограде, они выходят из машины. Во дворе их встречает басовитым лаем мохнатая кавказская овчарка, впрочем, тут же она узнает Штейнберга и приветственно машет хвостом, а Круглова — для порядка — обнюхивает.

— Марьям-ханум, вы помните моего друга? — спрашивает Штейнберг вышедшую на веранду старую женщину в низко повязанном платке.

Она, улыбаясь, смотрит на Круглова слезящимися глазами и мелко кивает — непонятно, узнала или нет. Она говорит:

— Иди дом. Юсуф футбол смотрит.

Сняв туфли, они входят в темноватую комнату. Стены тут сплошь увешаны фотокарточками и картинками, вырезанными из журналов. Мерцает экран телевизора, там бегают с мячом. Два старика сидят перед телевизором на табуретках, смотрят, переживают.

— Ай! — восклицает один, носатый, в бараньей папахе, клетчатой ковбойке и джинсах, заправленных в толстые шерстяные носки. — Зачем не бьешь, ворота совсем пустой!

— Где пустой, где пустой, — волнуется второй старик, подслеповатый, с длинной седой бородой. — Там вратарь стоит, защит стоит.

— Тебе, Бетал, глаза не там смотрят. Где защит? — Старик в папахе оглядывается на вошедших. — А, Лоня, издравствуй.

— Юсуф, ты помнишь моего друга? — Штейнберг подводит к нему Круглова. — Лет двадцать назад он был у нас в Гаджинке…

— Зачем не помню? Я бахча работал, он велисапед приезжал.

— Да, верно, — улыбается Круглов. — Здравствуйте, Юсуф-ага.

— Садись, смотри. Счет плохой, два — один польза тибилисский «Динамо».

— Юсуф почему-то болеет за «Пахтакор», — говорит Штейнберг, усаживаясь у стены на диван.

Круглов садится рядом с ним. Некоторое время смотрят, как бегают по полю маленькие фигурки. Старики разражаются криками то гнева, то одобрения.

Заканчивается матч. Юсуф, недовольный проигрышем любимой команды, выключает телевизор. Он невысокий, держится прямо. Мягко ступая в носках, ходит по комнате, ворчит.

— Ай! Хорошая команда, а играть совсем не умеет. — И языком цокает. — Такой счет проиграла. Один — три. Ай!

Круглов — негромко Штейнбергу:

— Вот он, великий вопрос двадцатого века: какой счет?

— Нет, — отвечает Леонид Михайлович. — Величайший вопрос века — кого бы еще облагодетельствовать?

Марьям-ханум вносит поднос, ставит на стол, накрытый клеенкой, большой чайник, стаканы, сахарницу. Приносит свежий чурек и белый мягкий сыр. Старики и гости садятся пить чай.

— Вы откуда приехал? — осведомляется старый Бетал, подслеповато глядя на Круглова. — Москва?

— Из Ленинграда.

— Ленинград, — кивает Бетал и с хрустом разгрызает сахар. — Хороший город. Там такой сволочь нет, как Нуриев.

— Какой Нуриев? — смотрит на него Круглов.

— Ты его не слушай, — говорит Юсуф, наливая себе чай в глубокое блюдце. — Мало что болтал.

— Зачем не слушай? — возражает Бетал. — Я правда сказал. Нуриев твой Шамиль работа выгонял, а ты сидишь, туда-сюда, чай пьешь.

— Шамиль сам виноват.

— Зачем виноват? — еще пуще кипятится старый Бетал. — Он молодой, гулять хочет! Ты молодой был — не гулял?

— Тогда совсем другое время был, — говорит Юсуф, отпивая из блюдца чай. — Много работа, гулять мало. Теперь молодежь хочет совсем наоборот. Жена есть — ему мало, ищет другой женщин.

— За это работа выгонять?! Его жена есть племянниса Нуриев! Потому выгонял! Сам-мый настоящий безобразия! А ты, старый человек, свой правнук не хочешь помогать. Сидишь чай пьешь!

— Я помогал! — сердится Юсуф. Снимает папаху, вытирает платком лысый череп. — Я всегда помогал! Шамиль техникум учился, он разве стипендия жил? Из армии пришел — кто кормил, одевал? Женился — кто деньги на каперативный квартира давал? Теперь его работа уволили, должен идти кланяться, да?

— Зачем кланяться? — всплескивает руками Бетал. — Когда мы ссылка был, ты дедушка Нуриев спасал. А-а, забыл?

— Ничего я не забыл…

— Нет, ты забыл, Юсуф! Старый стал, все забыл! Дедушка Нуриев был больной, совсем умер, ты ему травка варил, туда-сюда, он пил, опять стал живой. А-а, забыл?

— Не забыл!

— Не забыл, тогда иди скажи старый Нуриев, пускай он свой внук вылияет…

— Не пойду! — сердится Юсуф. — Шамиль уже не ребенок, сам живет. Бросил жена, квартира, обратно мой дом пришел — пускай. Свежий чурек всегда есть кушать. А я сам живу. Я ни-когда ни один человек ни-чего не просил.

Старый Бетал неожиданно сникает. Седая борода свешивается на узкую грудь.

— Юсуф, я знаю, — говорит он печально. — Ты сам живешь.

Юсуф ест чурек, допивает чай, это его, похоже, успокаивает. И он обращается к Круглову:

— Вы зачем к нам приехал?

* * *

После чаепития Бетал прощается и уходит, он живет тут по соседству. А старый Юсуф ведет гостей по саду, показывает плодовые деревья и цветы и говорит Штейнбергу:

— Ты хотел айва сажать, я тебе сажинсы готовил.

Выносит из сарая пару саженцев с корнями, обернутыми полиэтиленовой пленкой.

— Спасибо, Юсуф.

Пора ехать домой. Штейнберг и Круглов прощаются со стариком, с Марьям-ханум и идут к воротам. Тут из дому выбегает статный парень с огромной черной шевелюрой, с играющим портативным магнитофоном.

— Дядя Леня, вы домой? До птицефабрики подбросите?

— Конечно, Шамиль.

Круглов, открыв дверцу «Запорожца», пропускает парня на заднее сиденье. Дав на прощание короткий гудок, Штейнберг трогает машину.

— А я помню вас, Шамиль, — говорит Круглов, полуобернувшись. — Лет двадцать назад вы были отчаянным драчуном.

— Был и остался, — улыбается Шамиль великолепной белозубой улыбкой. — Я тоже немножко помню. Вы учили Галю ездить на велосипеде, да?

— Верно, учил.

— Как поживает ваша супруга?

— Уже десять месяцев, как она умерла.

— Ай-ай-ай! — Шамиль цокает языком. — Извиняюсь, не знал. Сочувствую.

— Выключи свою музыку, Шамиль, — говорит Штейнберг.

— Вам не нравится, дядя Леня? Пожалуйста. — Щелчок, тишина. — Челентано, такой певец! Эта запись знаете сколько стоит?

— За что тебя уволили с мебельной фабрики?

— А! — Огорченно-бесшабашный жест. — Вы же знаете Тамилу, она сперва сделает, потом подумает. Написала заявление в профком, что я… Ну я, конечно, погулял немножко, но писать зачем? Ну вызвали меня. А что тут говорить? Я разозлился, сказал — не лезьте не в свое дело. А ее дядя, директор, совсем стал бешеный. Разругались мы. Он и составил приказ, все туда свалил, что было, что не было, прогулы, пьянки… Разве докажешь?.. А! Мне и самому там надоело… Тамила теперь просит вернуться, но я не хочу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});