Николаевская Россия - Астольф де Кюстин

кто, по их мнению, желает блага для всех и это благо творит.

Я замечаю, что начинаю говорить языком парижских радикалов. Но хотя я в России демократ, я тем не менее во Франции остаюсь подлинным аристократом. Разве крестьянин из окрестностей Парижа, разве самый мелкий горожанин во Франции не во много раз свободнее, чем самый знатный вельможа в России? Нужно много путешествовать для того, чтобы постигнуть, в какой мере человеческое сердце подвержено оптическим обманам.

Я вернулся к себе домой, ошеломленный величием и великолепием императора и еще более пораженный восхищением народа теми благами, которых он не имеет, никогда не получит и о которых он даже помышлять не смеет. Если бы я не видел ежедневно, сколько честолюбивых эгоистов порождает свобода, я с трудом мог бы поверить, что деспотизм может порождать столько бескорыстных философов.

ГЛАВА VIII

Колосс на глиняных ногах. — Императрица заискивает. — Бал в Михайловском дворце. — Французская литература под запретом. — «Мы продолжаем дело Петра Великого». — Дитя Азии. — Неловкий камер-юнкер. — Минеральный кабинет. — Тирания протекции.

Надо быть русским, мало того, самим императором, чтобы противостоять усталости от петербургской жизни в настоящее время. Вечером празднества, какие только в России и можно увидеть, утром поздравления во дворце, приемы, публичные празднества, парады на суше и море, спуск 120-пушечного корабля на Неву в присутствии двора и всего города. Все это поглощает мои силы и дает обильную пищу моему воображению.

Когда я говорю, что весь город присутствовал при спуске на воду судна, самого большого, которое Нева когда-либо несла на своих водах, не следует думать, что на этом морском празднике действительно присутствовала несметная толпа народа: русские менее всего испытывают нужду в пространстве. Те 400–500 тысяч человек, которые живут в Петербурге, отнюдь его не заселяя, теряются в безмерном просторе города, сердце которого сделано из гранита и металла, тело — из гипса и цемента, а конечности — из раскрашенного дерева и гнилых досок. Эти доски стоят здесь, как стены вокруг пустынного болота. Колосс на глиняных ногах, этот город сказочной роскоши не похож ни на одну из столиц цивилизованной Европы, хотя при его основании их всех копировали.

Я видел Венский конгресс, но я не припомню ни одного торжественного раута, который по богатству драгоценностей, нарядов, по разнообразию и роскоши мундиров, по величию и гармонии общего ансамбля мог бы сравниться с праздником, данным императором вдень свадьбы своей дочери в Зимнем дворце, год назад сгоревшем и теперь восставшем из пепла по мановению одного человека. Да, Петр Великий не умер. Его моральная сила живет и продолжает властвовать. Николай — единственный властелин, которого имела Россия после смерти основателя ее столицы{53}.

Вечером, к концу бала, когда я, по обыкновению, держался в стороне, императрица приказала дежурным адъютантам разыскать меня. В течение четверти часа они искали меня по всем залам, в то время как я продолжал любоваться красотами северной ночи, стоя у того же окна, у которого меня покинула императрица. Я оставил это место лишь на один момент, когда вблизи проследовали их величества. Но так как они меня не заметили, я вернулся к окну и продолжал наблюдать поэтическую картину восхода солнца. Здесь нашли меня посланные императрицы.

— Я уже давно ищу вас, маркиз. Почему вы избегаете меня?

— Государыня, я два раза становился на пути вашего величества, но вы не замечали меня.

— Это уж ваша вина, потому что я ищу вас с тех пор, как вернулась в бальную залу. Я желала бы, чтобы вы здесь осмотрели все возможно более подробно и составили себе о России мнение, которое могло бы опровергнуть суждения о ней людей злых и неумных.

— Я далек от мысли, государыня, приписывать себе такую власть. Но если бы то, что я чувствую, стало общим мнением, вся Франция смотрела бы на Россию как на страну чудес.

— Вы должны только судить обо всем не по внешней видимости, а по существу, потому что у вас для этого имеются все данные. До свидания, я хотела лишь пожелать вам доброй ночи: меня утомляет жара. Не забудьте осмотреть мои новые апартаменты; они восстановлены по идее императора. Я прикажу, чтобы вам все было показано.

Здешняя придворная жизнь до того для меня нова, что даже забавляет меня. Она напоминает путешествие в давно прошедшие времена. Порой мне кажется, что я нахожусь в Версале сто лет назад. Изысканная учтивость и поражающее великолепие здесь вполне естественны, и отсюда легко видеть, насколько далек Петербург от нынешней Франции.

Мы не успели еще отдохнуть от придворного бала, как уже на следующий день все снова собрались на другом празднестве, в Михайловском дворце у великой княгини Елены Павловны, невестки императора, супруги великого князя Михаила Павловича. Она считается одной из выдающихся женщин в Европе, и беседа с ней в высшей степени интересна{54}. Я имел честь быть ей представленным в начале бала. В первый момент она не сказала мне ни слова, но затем в течение вечера она несколько раз находила случай поговорить со мной. Из этой беседы у меня сохранилось в памяти следующее:

— Мне говорили, — сказала великая княгиня, — что вы вращаетесь в Париже в очень интересном обществе.

— Да, сударыня, я люблю общество одаренных людей, и беседа с ними — мое высшее удовольствие. Но я далек был от мысли, что вашему высочеству известны такие детали из моей жизни.

— Мы хорошо знаем Париж, и также знаем, что в нем мало людей, правильно оценивающих нынешнее время и сохраняющих память о временах прошедших. Конечно, такие лица у вас бее же встречаются. Мы любим, по их творениям, многих ваших писателей, с которыми вы, наверное, часто встречаетесь, в особенности же госпожу Гэ и ее дочь, госпожу де Жирарден{55}.

— Эти дамы в высшей степени одарены и талантливы, и я счастлив, что могу назвать их своими друзьями.

— Вот видите, какие у вас интересные и талантливые друзья. Мы читаем книги госпожи Гэ с большим удовольствием. Какого мнения вы о них?

— Я нахожу, что в них дается верное представление о прежнем обществе, и притом человеком, который это общество понимает и ценит.

— Почему госпожа де Жирарден ничего более не пишет?

— Она — поэтесса, а для поэтов молчание — также творчество.

При разговоре с великой княгиней я придерживался правила только слушать и