Отряд-3. Контрольное измерение - Алексей Евтушенко

— Вешняк, — к двери, — тихо приказал Велга. Следи за лестничной площадкой. Мало ли что.

Сержант кивнул, еще раз мельком глянул вниз, неопределённо покачал головой и скользнул в прихожую.

Внизу, за окнами, была толпа. Еще там, действительно, оказался широкий проспект, шедший вдоль дома, и площадь (еще одна улица примыкала к проспекту с другой стороны, не имея продолжения на этой, ближней к ним). Велге казалось, что он смутно узнаёт это место, но, как он ни старался, точно вспомнить так и не получилось. Этот проспект, застроенный массивными, грузными на вид и весьма обшарпанными домами, был заполнен людьми в обе стороны, насколько позволял увидеть угол зрения. Люди густо стояли и на улице, примыкавшей к нему. Справа и слева, на обоих углах, высились два, похожих друг на друга, словно близнецы, девятиэтажных кирпичных дома, на крышах которых Александр также заметил людей. Они что-то поспешно делали там, суетились, бегали туда-сюда, тащили какие-то кабели и ящики. Толпа внизу сдержанно гудела. Создавалось впечатление, что она ждёт, когда люди на крышах закончат свою непонятную и спешную работу.

— Народищу… — сказал Малышев, ни к кому особо не обращаясь. — А говорили, в Москве людей мало.

— Это не люди, — немедленно откликнулся Соболь. — Это Рабы. Люди — мы. Люди, Охотники и Рабы. Так теперь мы делимся. И не так уж их и много. Откуда мы знаем, может, тут вся Москва собралась?

— Для нас вы все — люди, — сказал Велга. — Пока мы не убедились в обратном. А чего это они тут все?

— Кто их знает, — пожал плечами Соболь. — Такое впечатление, что ждут чего-то. А чего…

— Ну, то, что они чего-то ждут, мы и сами видим, — сказал Валерка Стихарь. — Как перед митингом на Первое мая. Или на седьмое ноября. Только транспарантов не хватает и портретов вождей. И вообще, какие-то они… серые, что ли…

Валерка был прав.

Конечно, любая толпа выглядит, в целом, серой, но в ней там и сям всегда попадаются яркие пятна — платья, рубашки, куртки… Здесь ярких пятен видно не было. Ни одного. И мужчины, и женщины, и дети (да, они видели внизу и детей) были облачены в одежды серых, зеленоватых, синеватых, но темных в общей палитре тонов.

— Вспомнил, — сказал опять после короткой паузы Валерка, и Велга поразился перемене в его лице. Как будто повзрослел-постарел неунывающий ростовчанин сразу на десяток лет. Сошлись брови, морщины прорезали лоб и легли от крыльев короткого носа к самым краям поджавшихся губ. Исчез из глаз задорный блеск, и плеснулась в них боль и горечь.

— Что ты вспомнил, Валера? — осторожно и даже как-то ласково спросила Аня.

— Вспомнил, где и когда уже видел такое.

— Ну? — не выдержал Майер.

— Баранки гну… В Ростове-на-Дону. В моем родном городе. Двадцать второго июня сорок первого года. В тот день, когда вы на нас напали. Без объявления войны, между прочим. Утреннее сообщение по радио я пропустил, потому как… неважно, впрочем. И многие тоже не слышали. Вот. А днём сообщение повторяли. На Театральной площади репродуктор висел, и туда заранее народ сошелся. Сотни людей. Стояли молча и ждали, когда объявят. А потом так же молча слушали. Очень это было похоже на то, что мы сейчас наблюдаем.

Валерка достал сигарету и, явно нервничая, прикурил.

— А через неделю уже я на фронт ушел, — добавил он зачем-то.

Все молчали.

— Ну, извини, — кашлянул Майер. — Нас, знаешь ли, не спрашивали. Был приказ. А приказы не обсуждаются, не мне тебе об этом говорить.

— Брось, — махнул рукой Валерка. — Не о вас речь, камрады. Просто вспомнилось. Знаешь, как бывает…. Встало, словно живьём перед глазами. Аж сердце защемило.

— Да мы понимаем… — сказал Шнайдер. — Сами такие.

— Ахтунг! — не отрываясь от окна, щелкнул пальцами Дитц. — По-моему, сейчас что-то произойдёт.

Толпа за окном как-то неожиданно притихла и замерла, и в этой, будто с неба упавшей тишине, вдруг прорезался сначала какой-то непонятный потрескивающий шорох, а затем над площадью отчетливо и громко прозвучало:

— Внимание! Внимание! Внимание!

Голос шел откуда-то сверху, и Велга, и все остальные быстро поняли, что люди на крышах домов-близнецов монтировали и настраивали там какую-то специальную звукопередающую аппаратуру.

Люди внизу одновременно запрокинули головы.

— Ну, точно сорок первый, двадцать второе, — пробормотал Валерка. — И сейчас нам снова скажут, что началась война.

Глава семнадцатая

Голос, доносящийся из динамиков, был высок, резок и лишён каких бы то ни было интонаций и даже невозможно было сразу определить мужской он или женский:

— Всем слушать! Всем слушать! Сейчас с вами будет говорить центральный Разум! Сейчас с вами будет говорить центральный Разум! — будто заведённый коротким заводом, дважды прокричал он и смолк.

Толпа внизу напряжённо притихла.

— Н-да, — не удержался от комментария Валерка. — Видно, что не Левитан. Вернее, слышно.

— Машина, — нервно дёрнул плечом Майер. — Куда ей по-человечески…

— Центральный Разум! — сплюнул на грязный пол Малышев. — Фу ты, ну ты — лапти гнуты. Никто не скажет, отчего это мне уже заранее противно?

— Это потому, что… — охотно начал было объяснять Валерка, но не успел, — динамики снова ожили.

— Друзья и помощники! — прогремело над площадью.

Этот голос был совершенно не похож на первый.

Мужской баритон, властный и в то же время мягкий, он словно обращался непосредственно и лично к каждому, слушавшему его, обволакивал и увлекал за собой. Да, обладателю такого голоса можно было верить. В том, разумеется, случае, если не знать, что принадлежит он не человеку.

Но они все это знали. Так же, как и толпа внизу. И все равно слушали молча и чуть ли не заворожено, невольно поддаваясь какому-то мрачному и невыразимо безжалостному обаянию этого голоса.

— Нас предали, — короткой паузы после обращения как раз хватило бы живому оратору, чтобы сделать вдох. — Нас предали те, кому мы в свое время милосердно позволили жить на этой земле в обмен на обещание никогда не лезть в наши дела. И нас предали те, кому мы великодушно подарили свою дружбу и благоволение. И вот чем обернулось наше милосердие и великодушие! Те, кто называет себя Людьми и Охотниками, вчера без всяких на то оснований, сначала напали на наш мобильный танковый патруль, а после вероломно уничтожили посланную на помощь эскадрилью боевых вертолётов. Это произошло здесь, под Москвой и, значит, ответственность за происшедшее лежит в первую очередь на вас, — тех, кто помогает мне в этом великом городе. Люди сумели изготовить огнестрельное оружие! Оружие, которого до сего времени просто не существовало на этой планете! Копьями и мечами танк не уничтожить и стрелами боевой вертолёт не сбить. Но они уничтожили два танка и сбили несколько вертолётов. Как такое могло произойти? Нам известен ответ.

И снова короткая пауза, словно для того, чтобы сделать глоток воды или оценить произведённый эффект.

А эффект, несомненно, был произведён.

Если до этого толпа, заполнившая проспект, казалась всего лишь напряженной и взволнованной, то теперь, словно ледяным ужасом повеяло из динамиков на крышах, и ужас этот буквально сковал людей, не давая им ни вздохнуть, ни шевельнуться.

— Кто-то из вас, жителей города, моих друзей и помощников, создал неизвестное нам оружие и передал его в руки тех, кому давно не подчиняется ничего, что хоть немного сложнее самых примитивных механизмов, — уверенно и безжалостно продолжил баритон. — Законы логики неизменны. Ни те, кто называет себя Людьми, ни те, кто называет себя Охотниками, самостоятельно не смогли бы это сделать. Значит, это сделал кто-то из вас. Потому что больше некому. Только вы допущены к необходимым технологиям. До сих пор мы считали, что наш контроль и наше обоюдное доверие не требуют каких либо дополнительных условий. Оказалось, что это не так. Кто-то из вас обманул мое доверие. И это был не один человек, потому что одному не под силу задумать и осуществить подобное. И этот обман длится не один день, не один месяц и, возможно, не один год. А раз так, то должно последовать наказание. И наказание в таких случаях может быть лишь одно. Смерть. Мы не можем конкретно определить тех, кто нас предал. Да это и неважно. Важен сам факт предательства. Когда-то в древнеримских легионах за бегство с поля боя убивали каждого десятого, не считаясь с тем, действительно виновен тот, на кого пал жребий, или нет. Это был мудрый закон, и мы решили, что пришло время применить его снова.

Голос умолк.

И почти сразу они услышали нарастающий откуда-то сверху рокот, сквозь который улавливалось пока еще не очень близкое, но очень знакомое глухое взрыкивание танковых дизелей.

— Вертолеты, — процедил сквозь зубы Дитц. — И танки. По-моему, этот хренов центральный Разум решил учинить маленькую бойню.