Павел II. Книга 3. Пригоршня власти - Евгений Витковский

…Витя снова приполз к крыльцу.

— Готово, что ли? — угрюмо спросил один из братьев Волковых, машинально облизывая деревянную ложку, которой недавно лапшу хлебал.

Маша открыла печь, потыкала ножом.

— Твердовато еще, — ответила она, — уж больно айва зеленая. Да не тревожьтесь, по науке все, по книжке.

— Да что там… — не сдавался унылый Волков.

Тимур цыкнул:

— А ты думаешь, гарнир не наука? Сам, что ни лето, лопух жуешь, так уж думаешь, что к баранине тоже лопух сойдет. Нет, айва — дело тонкое…

— Ладно, хватит собачиться…

Витя в ужасе отпрянул. Кто, кроме волка, мог употребить — пусть даже человеческими словами — такое мерзкое слово, «собачиться»? Прочь, прочь отсюда, в Москву, к другим эс-бе! Витя вспомнил, что, несмотря на всю свою породность, дед Володя подался вот в попугаи, а ведь по другой линии в его, Витиных, жилах тоже текла четверть волчьей, а ну как вервольфьей крови? Сожрешь чего не надо, обернешься, этим, как его, страшно подумать… Поросенком? Куренком? Витя вспомнил съеденного с утра на задворках у Матвея индюшонка, и его затошнило. Нет уж, скорей в Москву, найти добрую суку, и — к ней под бок, тут волки правы, так спокойней. А на досуге — петь можно, вон какое сопрано, сколько не занимался… Хотя бы сольфеджио…

Витя улепетывал в сторону Москвы, а братья Волковы, обретя вожака да еще и вожачиху, уже успокаивались, уже мечтали, как заработают много денег, купят себе шубы из настоящей… росомахи, узнают у кого-нибудь секреты правильного питания, словом, начнут жить по-человечьи. Тимур не сводил глаз с Маши. А Маша, хоть и чувствовала на затылке его взгляд, хоть и была всецело занята бараниной, но с грустью поглядывала на кучку золотых монет, вытряхнутых для нее на завтра. Некоторые из них лежали — и ничего. А другие лежали так, что на них отчетливо был виден Пашин профиль. Хотя за Тимуром она теперь могла чувствовать себя надежней, чем за кремлевской стеной, но Паша, Паша…

Какой там Паша. Государь Всея Руси Павел Второй. Нечего пустую мечту и мечтать-то. А то, глядишь, баранина пригорит.

Дурная, однако, баранина попалась. Жесткая очень.

6

И где это он так в орденах вывалялся?

АРКАДИЙ АВЕРЧЕНКО. ХЛЕБУШКО

Ни в жизнь бы на эту работу не пошел, если б знал наперед, что здесь ни выходных, ни праздников, ни отгулов, а один сплошной рабочий день по четырнадцать часов, никаких доплат за сверхурочные, одни сплошные общественные нагрузки. Не говоря уже о том, что отпуск — только в могилу. Император смертельно уставал; даже в школе, после двух смен и кружка по истории города Свердловска, никогда он так не выматывался. Павел засыпал, вконец обессилев, и таким же просыпался. Никакого просвета на этой каторге не предвиделось: царь понимал, что груз державной ответственности он сам на свои плечи взвалил, сам должен и тащить, — а что делать, если кругом никто ни хрена не делает, все все норовят на царя спихнуть?

Сегодня, как уже много дней подряд, Павел просыпался именно с такими вот мыслями. Пробуждался он с трудом и очень медленно, оттого, что спал неглубоко, три или четыре раза ночью просыпался, что-то все передумывал. Снотворные не помогали, принимать что-нибудь посильнее он боялся. Он вынужден был беречь здоровье, — как еще вести себя царю, у которого и наследника-то нет? Лечащий врач, которого подарил Павлу его южноамериканский дядя, очень ворчал на эти перегрузки. Забавный такой человечек, раньше у Георгия возглавлял Институт искусственного инфаркта, потом его чуть не шлепнули за слишком-много-знание, но дядя его вызволил, дал пожить у себя на курорте, а теперь вот подарил; сказал, что доверять ему можно на все сто, потому что, проверено, об инфаркте этот тип знает столько, сколько все прочие медики вместе взятые, а больше Павлу всерьез ничто в ближайшие десятилетия не угрожает, это дядя узнал у верных людей. Этот самый лекарь Цыбаков не имел даже докторской степени, да и кандидатскую защитил давным-давно за открытие целебных вод на Брянщине, над чем Павел посмеивался, он-то знал, откуда и куда в тех краях вода течет. Первое время на врача очень косился канцлер, а потом попросил у Павла разрешения: проконсультироваться насчет состояния здоровья. Павлу было этого товара не жалко, пусть пользуется, не деньги, не чины, не ордена — последних Шелковников определенно перебрал — и заслал канцлера в кабинет, устроенный возле царской спальни. Провел там канцлер часа два, а вышел мрачнее тучи. Вечером Павел стребовал с лекаря доклад о здоровье канцлера и долго в душе злорадствовал: Цыбаков намерил у пациента лишних сорок килограммов веса, повышенное давление, гипертрофию аппетита на почве начинающегося диабета и еще черта в ступе. В частности, Цыбаков строго запретил рисовые супы, — это его любимую кюфту! — а также все хлебобулочное, кроме пресных сухарей. Павел знал привычку канцлера носить при себе два портсигара с бутербродами: теперь из этих бутербродов предстояло вычесть и бутер-масло, и брод-хлеб. Наутро Павел позвонил Елене Шелковниковой, и вместе они придумали, как быть с пропитанием для непутевого ее мужика. По заказу Павла в императорских мастерских изготовили именные «георгиевские», то есть георгие-шелковниковские портсигары, особо глубокие, с золотой ложечкой на цепочке: пусть жрет одну икру без прилагательных. Впрочем, поразмышляв, Павел прибавил к портсигарам именную бухарскую шашку и звание «Почетный джигит России»: все это он барону Учкудукскому в присутствии баронессы и презентовал. В глазах канцлера стояли слезы, но на него строго смотрела жена, он и пикнуть не смел. Пикнуть при Павле с самой коронации вообще никто не смел.

Ох уж эта коронация! Павел помнил, как проснулся наутро в пятницу прямо на троне, за неубранным столом; Тонька с вечера Грановитую опечатала, боялась покушений на нетрезвого царя, и Преображенский полк поставила палату сторожить. Но царем себя Павел отчего-то вовсе не чувствовал, он чувствовал себя очень несчастным, очень похмельным человеком. «Если я царь, то почему у меня похмелье?» — мучительно вопрошал он, а ответа не было. Он с трудом открыл глаза и увидел, что канцлер-генсек ходит вокруг стола, шарит жадными глазами и подбирает с блюд кусочки. «Опохмелиться бы…» — пролепетал Павел, и чего-то ему чуткая Тонька мигом поднесла. Полегчало, но на канцлерскую жадность Павел затаил злобу.

Увы, вымещение злобы на канцлере стало теперь чуть ли не единственным развлечением царя. Свободного времени не было и быть не могло. Тоня к тому же нелегко переносила беременность, этого не скроешь, когда шестой месяц пошел. Павел приставил к ней роту врачей и узнал, что будет мальчик. Придумать Тоне титул да прямо и топать под венец было сейчас никак невозможно, ребенок так и так оказывался «привенчанным», а Катерина-дура все никак не начинала разговор насчет гражданского развода. Ну, ладно, пусть Тоня родит, можно будет восстановить ее подлинную генеалогию, на то специалисты есть в империи, даже верховный блазонер, тот, что гербы выдает — тогда с ней и повенчаться можно, а что сын привенчанным будет, так при дедушке Петре обе дочки такими были, ничего, унаследовали империю. А вот Катю тогда придется все-таки в монастырь. Ну, Джеймса к ней для охраны и прочего, но что ж это за жизнь им будет в Суздале? Вовсе не хотел он такой гадости ни морганатической супруге, ни молочному, так сказать, брату.

Куда проще сделать что-нибудь для кого-нибудь постороннего. Попросила Тоня возвести в хорошее дворянское достоинство свою давнюю подругу, алкоголичку Татьяну. Павел только бросил взгляд на список островов, предназначенных к пожалованию, и нашел там маленький арктический архипелаг к северу от Северной Земли — острова Демьяна Бедного. Графиня Демьяно-Бедная?.. Фу, пошлость какая. Острова переименовать, к примеру, будет это Земля Святой Татьяны, кстати, проверить, что за Святая, — она, помнится, мученица, и еще Татьянин день как-то со студентами связан. Ну, наша Татьяна университетов не заканчивала, так ведь это вовсе и не ее имени земля, а всего лишь древнее ее родовое поместье. А будет она теперь — Павел еще раз глянул на карту — м-м-м… княгиня Ледовитая. Очень ей подойдет. Павел помнил, что волен раздавать настоящие княжьи титулы только на те земли, на которые русское княжение прежде не простиралось. По слухам, пожаловал же Иван Грозный Ермака Тимофеевича, личность сомнительную и в семи могилах похороненную, званием князя Сибирского. Разгильдяй был царь Иван, даром что Сибирь присоединил с Казанью, но чтоб одному холопу да всю Сибирь! Павел поразмышлял, не много ли будет для Таньки Ледовитая. Да нет, не особенно. Звучит к тому же хорошо, Танькину сущность выражает. Павел росчерком пера возвел Татьяну в ледовитое достоинство и записал для памяти, что надо дать приказы: генеалогам — восстановить родословную, блазонеру — составить герб, Половецкому — подобрать ей подмосковное поместье. Ох, не справляется этот Половецкий, Сухоплещенко куда лучше дело знал, да вот ушел со службы в статские, не выдержал напряжения. Где только кадры взять, где?