Страх. Книга 1. И небеса пронзит комета - Олег Рой

Я вообще учусь всю свою жизнь. Никогда, к примеру, не выбрасываю попавших мне случайно в руки газет и журналов, не пробежав их по диагонали. Читаю подвернувшиеся книги, особенно познавательные. Особую страсть я питаю к психологии и социологии. А уж если есть возможность узнать что-то новенькое в своей профессиональной сфере, хватаюсь за это всеми четырьмя лапами.

Не стоит удивляться. Мне не на кого рассчитывать, отсюда все и вытекает. Можно мыть полы в супермаркетах, а можно – в приличных домах. За второе платят куда больше, но для этого мало просто уметь мыть полы. Моя голова – мой «банковский сейф», мои знания – мои «ценные бумаги», приносящие доход. Я могу их растерять, а могу и приумножить, все зависит от меня. Останавливаться на достигнутом – значит отстать, обречь себя на судьбу неудачника. Как на велосипеде: перестал двигаться – упал. Так что жми на педали, не останавливайся. Где-то я читала, что акула может дышать (или как там это у рыб называется) только в движении. Если она перестанет плыть – она умрет. Утонет, как бы дико это ни звучало. Очень похоже. Меня в этом непрерывном движении подстегивает неотступный страх. Я боюсь, что не успею вырастить Петра, не успею дать ему достойное образование, поставить его судьбу на правильные рельсы. А тогда получится, что я, дав ему жизнь, предала его. В нашей жизни столько опасностей, подстав и просто нелепых случайностей, что поневоле становится страшно. Словно мчишься по извилистому горному спуску в машине без тормозов. Да хотя бы и с тормозами…

На фоне этого страха любые хозяйские фанаберии кажутся пустяковыми. Этим меня не испугаешь.

Моя хозяйка продемонстрировала, что она за человек, сразу же. Первое, что она сделала, – постаралась показать себя главной в доме. Точнее сказать, показала, что она считает себя главной. А это, уверяю вас, совсем не одно и то же. Ее вера в собственное господство базируется на том, что муж – мягкий, неконфликтный, уступчивый человек (это, кстати, признак силы, а не слабости, как многие полагают) – никогда не ставит ее на место. В итоге Вероника свято убеждена в том, что именно она все контролирует и только она знает, как надо. Такую уверенность в собственном господстве нужно всячески поддерживать. Когда человек чересчур в чем-то уверен (а уж тем более, если эта уверенность зиждется на самой себе), он слаб именно в этом месте. И чем увереннее он, тем слабее.

Второй пункт. Моя хозяйка полагает, что со стороны она выглядит рафинированной благородной дамой из высшего света. При этом – смешно – она совершенно не умеет обращаться с прислугой. Отношения нанимателя и работодателя – отношения профессиональные, эмоциям здесь совершенно не место. Вероника же буквально с первых минут изливала прямо-таки потоки эмоций: плохо скрываемое презрение (опять же смешно: если уж ты настолько уверена в собственной недосягаемости, чего ж ты так старательно это демонстрируешь? Перед кем? Перед какой-то домработницей?), предвзятость (перевожу на понятный: узость мышления) и высокомерие. Демонстративное высокомерие. Позерство по сути. И это – аристократическая дама? Я вас умоляю! Приходилось мне работать при аристократах. Они, конечно, тоже с тараканами в голове, но отношение к прислуге, как… к прислуге, у них в подкорке впечатано. Они смотрят на горничных, примерно как я – на пылесос. Вы станете самоутверждаться, доказывая пылесосу, что он – ничтожество, а вы – гора Эверест? Да и вообще, человек, демонстрирующий отношение свысока, демонстрирует всего лишь то, что он считает «презираемого» как минимум равным противником (иначе чего демонстрировать, пылесос и есть пылесос).

Вообще говоря, поведение этого маленького злобноватого чудища по имени Вероника было более чем типичным. Предсказуемым. Я видела, чего именно от нее можно было ожидать, и вполне безразлично сносила ее уколы и насмешки. Еще немного, и она подсознательно решит, что я совершенно безобидна. В таких случаях за презрительной снисходительностью неизбежно следует панибратство. Не сразу, да. Но мне-то спешить некуда.

Когда я наводила порядок на изрядно захламленной лоджии, в голове мелькнула парадоксальная и не слишком приличная, но соблазнительная в своей безнравственности мысль. Я от нее, разумеется, отмахнулась, но не слишком активно. Поживем – увидим. Сначала мне нужно всего лишь закрепиться в этом доме, стать незаметной – и необходимой – как… ну, как коврик у двери. А потом можно подумать, что делать дальше. Никто не принимает всерьез придверный коврик. А у коврика, знаете ли, могут быть мозги. А в этих мозгах – мысли. Пусть не слишком добропорядочные, но вы же сами предпочитаете держать людей за коврики. Так что все честно. Да и вообще. Я не в том положении, чтобы заморачиваться вопросами высокой морали.

Как, к примеру, и моя покровительница – Эдит, не без помощи которой я попала в этот дом. Эдит, видите ли, весьма настойчиво интересуется неким Александром Кмоторовичем. К нему самому подобраться трудно (он даже домработницы не держит), вот она и расставляет своих людей вокруг его близких. Мне вообще-то наплевать, зачем ей это. У меня свои мысли и свои цели. Если Эдит нужны подробные рассказы о том, что происходит в этой семье, – не вопрос. Да и не думаю, что в подобном информировании есть что-то дурное. Ну да, на курсах нам жестко вдалбливали: трепать языком о доме, где ты работаешь, – чуть ли не самый страшный грех для уважающей себя прислуги. Это, знаете ли, совершенно непрофессионально.

И все же. Одно дело – «трепать языком», другое – сознательно сливать информацию (совершенно, кстати, на мой взгляд, пустую).

Управившись с уборкой и прочими домашними делами, я поспешила откланяться. Вероника – о чудо! – напоследок процедила в мой адрес нечто вроде похвалы. Эдакий мини-пряник после длительного использования кнута. Ну-ну. Получайте ваши удовольствия. Меня ни «кнут» Вероники, ни «пряник» как-то не впечатлили.

Считать себя значимой персоной, будучи в действительности никем, – опаснейшая из иллюзий. Я-то с самого детства считала себя никем, а после отец Петра повторил «прививку от самомнения», так что теперь я накрепко застрахована от многих опасностей.

Ведь с пола не упадешь.

06.09.2042. Город.

Городская клиника. Вера

Вначале я чувствую запах. Запах цветущей сирени. Я обожаю сирень, но цветет-то она раз в году! И в этом уже отцвела давным-давно. Так откуда же этот чудесный аромат?

Слегка поворачивая голову – слабость просто-таки невероятная! – приоткрываю глаза и вижу перед собой бело-розовое облако. На прикроватном столике – громадный букет цветущей сирени. Только потом замечаю сидящего рядом с цветами Германа. Он небрит, поверх пиджака накинут белый халат, под уставшими глазами тени, но на губах мягкая улыбка. Так он улыбается только мне.

Я пытаюсь улыбнуться в ответ:

– Откуда это?

– Для любящего мужчины нет ничего невозможного, – невозмутимо отвечает он, продолжая улыбаться. – Ты как?

– Слабо, – честно признаюсь я. – А что случилось?

Он на мгновение медлит с ответом, и в его глазах мелькает что-то неясное, что вызывает у меня смутную тревогу:

– Ты упала в обморок, вот и все. Просто переволновалась, маленькая, на пустом месте.

Я вспоминаю события прошлого дня и мрачнею:

– Почему ты не сказал мне… о новом балете?

Герман наклоняется ко мне, очень близко. От него пахнет одеколоном, и еще я улавливаю слабый запах виски. Неужели он пил? Да нет, не может быть, это, наверное, у одеколона такой сложный аромат. Герман пристально, словно гипнотизируя, смотрит мне в глаза:

– Потому что я не считаю эту работу важной. Мне нужно было чем-то заняться, пока… – Он останавливается, словно подбирает нужные слова. – Пока я снова не начну работать с тобой. Но, – хмурится он, – если честно, эта работа впервые не доставляет мне ни малейшего удовольствия.

Его голос настолько искренен, он настолько раскрыт передо мной, что мне становится стыдно за свою ревность и недоверие. Я поднимаю руку и глажу его по небритой щеке:

– Прости… что сомневалась в тебе.

Герман качает головой:

– Ну что ты… я должен был понимать, как ты это можешь воспринять. Так что это ты меня прости. Я должен был предупредить тебя. Но я не хотел тебя расстраивать, и вот что получилось.

Мое сердечко уже ликует, трепещет в груди так, что, кажется, если бы не моя слабость, я бы просто взлетела. Но тут я вспоминаю о Масике, и меня мгновенно накрывает волна ужаса:

– Масик! Что я наделала!

Герман прикрывает мне губы пальцами:

– С ним все хорошо, – твердо говорит он. – Я сразу же отвез тебя сюда, так что все в порядке. Ирина говорит, что с… с ребенком все нормально, не беспокойся.