Белые снега - Юрий Рытхэу

Драбкин старался ласково смотреть на своего каюра и даже улыбнулся ему.

«Радуется, что разгадал мои мысли», — встревожился Каляч, принимаясь ворошить огонь.

А милиционер думал о скорой встрече со своей любимой, с Наргинау. Он думал о ней с суровой нежностью, вспоминал ее покорность и ласковость, ее голос, удивительные музыкальные способности. «Выучить бы ее в свое время, не хуже Паниной бы пела, ей-богу», — подумал вдруг Драбкин, поворачиваясь другим боком к огню. Насчет Паниной, конечно, несколько смело, но уж голос у нее нисколько не хуже, чем у той, которая пела на граммофонной пластинке в яранге Миши Черненко.

Одежда подсохла. Драбкин, окончательно успокоившись, еще раз дружески взглянул на хмурого каюра, оглядел уходящий вдаль торосистый лед, где он едва не остался навеки, и вдруг… запел:

Эх, Настасья, ты Настасья,

Отворяй ворота.

Ой, люленьки-люленьки,

Отворяй-ка ворота!

Громкий голос всполошил собак, заставил Каляча вобрать голову в плечи, разнесся по торосам и умчался в голубую даль, где уже угадывалась открытая вода.

21

На рассвете спускали байдары с высоких подставок, где они провели зиму.

Этот древний обряд соединял воедино шаманское действо, хозяйственное дело и первый весенний праздник. Каждый постарался надеть что-нибудь чистое и нарядное.

Пэнкок вышел из своей опустелой яранги и зажмурился от яркого света: кончилось время полярных ночей, и: начинался день, полный изнурительного, но радостного труда на морском моржовом промысле. Пэнкок представил, как выйдут в море первые байдары и вельботы, загремят в чистом воздухе над Беринговым проливом выстрелы, как ноги в кэмыгэтах[25] будут погружаться по колено в еще теплый моржовый жир, наваленный вровень с бортами в вельбот, и вместо ожидаемой радости почувствовал острую тоску. Люди уходят в море и добывают пищу для родных и близких, жир для жирников, которые освещают и обогревают пологи… А одинокому много ли надо? Нет радости даже в еде. Еда в одиночку всегда была чужда чукчам. Но не будешь ведь все время ходить по гостям.

Вздохнув, Пэнкок зашагал к морской стороне Улака, куда уже стягивались мужчины, добытчики еды для своих семей.

Как повелось издавна, Млеткын совершил привычный всем обряд. Когда байдары поставили на землю, шаман с жертвенным блюдом обошел каждое судно, постоял возле каждого носа, произнес заклинания, понятные только ему одному, и разбросал вокруг кусочки вяленой оленины, которые тут же подобрали собаки. Оленину собрали со всех яранг и после жертвоприношения оставшееся мясо раздали ребятишкам. Казалось, еще совсем недавно Пэнкок и сам подставлял подол под падающие кусочки оленьего сала, крошки мяса. Рот, помнится, исходил слюной, хотелось тут же впиться зубами в лакомства богов, но съесть оленину разрешалось только в своей яранге. Вкус детства… Все это осталось далеко позади. Вроде бы прошло не так много времени — а нет уже ни отца, ни матери, впору самому отправляться сквозь облака…

У домика Совета Пэнкок увидел Тэгрына. Председатель только что вернулся со священного обряда Опускания байдар. Обложенные толстым слоем снега суда теперь лежали на берегу моря. Снег будет потихоньку таять и смачивать высохшую за зиму моржовую кожу, делая ее снова упругой, способной выдерживать удары льдин и крутой волны пролива.

— Можно, я к тебе пойду пить утренний чай? — неожиданно для себя спросил Пэнкок.

— Заходи сюда, в Совет, и пей чай со мной, — предложил выглянувший из домика Сорокин.

Пэнкок видел, как учитель издали наблюдал за обрядом. Вообще-то никому не запрещалось приближаться к байдарам во время свершения священного действия, но Сорокин был все же человеком другого племени…

— Чего такой невеселый? — спросил Сорокин, наливая парню чаю, и, спохватившись, добавил: — Жениться тебе надо, Пэнкок.

— Ии, — согласился Пэнкок, — надо жениться.

— И ведь невеста у тебя есть?

— Йоо.

— Так за чем же задержка?

— Мне надо поселиться у них в яранге, поработать несколько лет, и после этого еще как Каляч на меня посмотрит…

— Что — такой закон?

— Давний у нас обычай, — вмешался в разговор Тэгрын. — Я за свою Олыну три года работал.

— А в чем заключается эта самая работа? — поинтересовался Сорокин.

— Поселяешься у будущего тестя и начинаешь делать все, что он тебе прикажет, — охотно сообщил Тэгрын.

— Вроде раба, что ли?

— Почти, — ответил Тэгрын. — Только тебя так не называют, ты как бы член семьи, вроде старшего сына, пасынка то есть…

Сорокин подумал и, чуть смущаясь, спросил:

— Тут мы все люди взрослые… Так вот, скажи, Тэгрын, а во время той отработки ты живешь с невестой как с настоящей женой?

— Вообще-то этого делать не полагается, — серьезно ответил Тэгрын. — В иных семьях, где есть несколько пологов, невесту специально отделяют, чтобы соблазну не было. А на самом деле всякое бывает. Даже дети рождаются. Если этот парень не понравится тестю, он берет другого человека, который тоже работает несколько лет.

— Ничего себе! — не выдержав, воскликнул Сорокин. — Да это можно проделывать бесконечно!

— Так не бывает, — заметил Тэгрын, — у нас такого в Улаке не случалось, но два, а то и три человека отрабатывали невесту. Нехорошо это, конечно, если подумать. Но что поделаешь, таков древний обычай.

Сорокин сочувственно смотрел на Пэнкока. Если действовать необдуманно, как говорится, наломаешь дров.

Можно восстановить против себя весь Улак, можно потерять доверие, добытое с таким трудом.

— Советом, думаю, можно помочь, — сказал Тэгрын.

— Каким советом? — не понял поначалу Сорокин.

— Собрать Совет и поговорить, — пояснил Тэгрын. — Пусть сами люди решат, как быть. Человек остается один, ему трудно… Разве Советская власть не должна прийти к нему на помощь? — рассуждал Тэгрын.

— Умная у тебя голова, Тэгрын! — воскликнул Сорокин. — Так и сделаем — соберем Совет, и как решит он — так и будет. А я уверен, что Совет решит правильно!

— Отчего ты так уверен? — с сомнением спросил Пэнкок, следивший за беседой учителя и председателя.

— Совет не может решить иначе… Понимаешь, в нашем новом рабоче-крестьянском государстве нет такого закона, чтобы мужчина отрабатывал женщину. Вот так, Пэнкок!

— Коо, — с сомнением покачал головой парень. Честно говоря, он уже решил увести Йоо в свою ярангу, как это иногда делалось. Но сила должна быть на его стороне. На такой поступок решались только те, кто мог выставить достаточно кулаков, чтобы отстоять похищенную. Чаще это делали эрмэчины, владельцы вельботов, состоятельные люди, которым мало кто осмеливался возражать.

Пэнкок вышел из Совета и направился домой. По пути он свернул к яранге Каляча. Йоо, по пояс обнаженная, сидела у входа и скоблила кусок лахтачьей кожи. Она равномерно склонялась и выпрямлялась над доской, водя выквэпойгыном[26] с каменным наконечником по толстой коже, предназначенной для подошв.

Йоо молча взглянула на парня и прервала работу.

— Однако нынче вечером буду тебя похищать, — грустно произнес Пэнкок, — другого выхода у меня нет.

— Раз по-другому нельзя — что поделаешь, — покорно согласилась Йоо. — Только нехорошо это… в отсутствие отца, вроде бы воровство получается.

— Но я больше не могу один.

— Я тебя понимаю, — вздохнула Йоо. — Что делать — похищай.

На Совет любили ходить. Здесь не только решались важные вопросы, но и угощали хорошо заваренным чаем и галетами. Поэтому заседания иной раз затягивались далеко за полночь.

И на этот раз, прежде чем объявить, о чем будет разговор, Тэгрын разлил чай по кружкам, а Сорокин наколол сахару. Все выпили первую чашку. И только после этого Тэгрын начал:

— Важное дело нашей работы — показать людям равноправие мужчин и женщин…

Поначалу никто не принимал всерьез этих слов.

— Равноправие женщины в нашем Улаке часто нарушается, — продолжал ровным голосом Тэгрын. — Женщину ни во что не ставят, заставляют сверх меры работать.

Вот ты, Кмоль, член нашего Совета, ты вроде бы должен своим примером показывать равноправие, а кроя крышу, заставлял большие камни поднимать жену… Разве такое можно?

Возмущенный Кмоль едва не захлебнулся чаем.

— Она так привыкла! — заявил он. — И притом моя жена сильная, здоровая…

— Верно говоришь, Тэгрын! — сказала свое слово Панана. — Иной раз наши мужчины вовсе забывают, что женщина — это слабое существо. А тут и наруби корму собакам, наноси на животе лед в чоттагин, накорми детей, собак, накорми мужа… Надо и шить одежду, и мять шкуры, и держать огонь в жирнике, толочь мясо и жир в каменной ступе, прибирать в пологе. Да и полог тоже женщина должна сшить, на зиму нарвать травы для матов… Чего-чего, а работы у женщин хватает, — вздохнула Панана.