Русский полицейский рассказ (сборник) - Коллектив авторов

В руке был револьвер.

О, Боже, как мне было тяжело, как прискорбно стало на душе в ту минуту!

Я стоял, едва переводя дыхание, и держал крепко за руку того, кто на мое братское приветствие в эту великую святую минуту хотел ответить мне смертью.

А над нами в тихом и теплом ночном воздухе несся радостный перезвон всех колоколов города. Казалось, что и небо, и земля, и все кругом потрясено величием переживаемой минуты. Что-то могучее горячею волною прилило мне к сердцу, и я почувствовал, что слезы струятся у меня по щекам.

– Идите!.. Бог с вами! – простонал я, освобождая обезоруженного врага.

– Как, вы… вы меня отпускаете?! – воскликнул тот. Но я ничего не ответил, а только махнул рукою и пошел, не оборачиваясь, по направлению к храму.

Исправник смолк, скрывшись в клубах табачного дыма.

– Да, это действительно интересное происшествие, – прервал хозяин молчание, – ну а скажите, пожалуйста, неизвестно вам стало впоследствии, кто был этот юноша и что с ним затем сталось?

– Нет, не известно, но я дорого бы дал, чтобы узнать то, чем и вы заинтересовались, Яков Тихонович, – промолвил исправник.

– Мне кажется, что я могу удовлетворить любопытству вашему, господа, – послышался тихий голос из дальнего угла гостиной.

Все невольно обернулись в сторону говорившего. Широкое, добродушное бородатое лицо земского врача Александра Петровича Конькова глянуло на всех оттуда.

Исправник повернулся так стремительно, что кресло затрещало под ним.

– Ка-ак – вы? – произнес он вопросительно. – Да почему же вы… – виноват, имени и отчества не припомню.

– Александр Петрович, – подсказал врач.

– Так вот, почему же вы, Александр Петрович, можете знать?

– Да потому же, почему и вы, Тит Михайлович, – отвечал спокойно спрашиваемый.

– То есть?

– Да просто потому, что юноша, хотевший вас застрелить, был именно я.

– Вы-ы-ы?.. Ах, Боже мой!.. Вот так встреча! – заговорили кругом.

– Да, я, господа, то есть правильнее даже и не я, так как от того безумного юноши, которого встретил четверть века тому назад в Великую ночь почтенный Тит Михайлович, остались только: имя, отчество и фамилия.

Я рад, господа, что все случилось именно так, как оно и случилось, и что здесь, в почтенном доме Якова Платоновича, в его присутствии и в присутствии вас, его гостей, я имею возможность сказать глубокое и сердечное русское «спасибо» тому человеку, благодаря которому, благодаря великодушию которого, я не погиб, но прозрел и воскрес, и живу, и стал человеком, могущим принести хотя и незначительную пользу страждущему человечеству. Спасибо же вам, еще раз спасибо, уважаемый Тит Михайлович, и глубокий поклон до сырой земли!

И Александр Васильевич встал и, сделав два шага по направлению к исправнику, коснулся пола пальцами руки.

А тот уже сорвался с кресла и, схватив за руки врача, крепко пожимал их, растроганно бормоча:

– Что вы?.. Что… Как это можно? Ну за что там благодарить?.. Я и сам… Я и так… Ах, Боже мой, как чудно все это вышло!

Присутствующие окружили эту трогательную группу, и комната сразу наполнилась возгласами удивления и сочувствия.

Когда все немного успокоились и снова заняли свои места, хозяин, усадив доктора между собою и исправником, попросил его, если возможно, рассказать, как все это случилось.

Александр Петрович не заставил себя упрашивать, а тотчас же весьма охотно принялся за свое повествование, и вот что рассказал он:

– Я хорошо помню то время, о котором только что говорил Тит Михайлович, хотя мне было тогда только восемнадцать лет, а теперь пошел уже давно пятый десяток, и – от прежнего, как я и говорил недавно, у меня ничего не осталось.

Нас было в то время целая шайка из тринадцати человек, которых я теперь смело могу разделить так: двое – красных, трое – розовых, а остальные, в том числе и я, – глупое пушечное мясо. Но это я теперь так говорю, а тогда мне казалось, что ореол величия осеняет наши головы, что мы творим нечто подобное деянию Минина и Пожарского, а пред нашими заправилами я положительно благоговел. Полицию мы ненавидели как наших непримиримых врагов, как лиц, стоящих на пути нашему великому движению к великой цели. Нас, пижонов, старательно воспитывали наши руководители в этой слепой ненависти, науськивая и притравливая, как притравливают щенят борзых собак, и мы готовы были, кажется, не только руками, но и зубами перервать горло первому встречному городовому.

К этому времени и относится рассказ Тита Михайловича, озлобившего нас донельзя своими удачными действиями против наших организаций.

Мы посылали ему наши смертные приговоры, но он, очевидно, мало обращал на них внимания. Вопрос о том, что его необходимо убрать, был решен давно и бесповоротно в положительном смысле, но мы, «пижоны», не знали, на кого из нас падет выбор начальников, чтобы привести его в исполнение.

Когда я оказался этим счастливцем, я, как говорится, и ног под собою не чувствовал от восторга – я был счастлив, но, странное дело, когда пришлось приступить к этому страшному делу, я почувствовал, что не в состоянии его исполнить. Я мучился страшно, я старался посредством логических выводов и рассуждений убедить себя в необходимости совершения этого злого дела, но все оказалось тщетно. Последние часы данного мне срока истекали в двенадцать часов ночи в Великую субботу, и – я отправился к церкви, где и ожидал того времени, когда Тит Михайлович, по окончании богослужения, отправится домой – о его опоздании я ничего не знал. И вот, когда я увидел его идущим ко мне навстречу по улице, я положительно опешил, растерялся, а когда он, тот, кого я сейчас должен был убить, вдруг протянул ко мне руки, и не для того, чтобы меня схватить, а чтобы обнять меня, и я услышал от него радостное братское приветствие «Христос Воскресе» – я положительно не помню, что со мною и было, и очнулся лишь в ту минуту, когда почувствовал, что он меня крепко схватил за руку и вынул из кармана револьвер. Я понял, что я попался, что я пропал, что впереди меня ожидает нечто ужасное, и мне так страстно захотелось в ту минуту жить, захотелось счастья, свободы, и вдруг я слышу из уст моего врага что-то, что совершенно не понять: «Идите! Бог с вами!» Но это не послышалось – нет, руки мои свободны, а тот, который произнес эти великие слова, он повернулся и – ушел. Я, помню, зарыдал и весь в слезах прибежал домой и все откровенно рассказал отцу.

Отец понял переживаемые мною муки, всю опасность, грозившую мне с обеих сторон, и через несколько часов я покинул город и уехал к дяде в глубину волжских степей, а затем вскоре и за границу, и лишь через три года снова увидел родину и надел студенческую фуражку. Следует ли говорить, что почтенный Тит Михайлович навсегда излечил меня от моего печального заблуждения, а та дивная ночь Светлого Христова Воскресения, а вместе с тем и моего, навсегда запечатлелась у меня в памяти.

Доктор смолк, и в ту же минуту лакей внес поднос с бокалами шампанского.

– Господа, – сказал почтенный генерал, беря свой бокал, – мы сейчас слышали с вами трогательную историю о том, как добро победило зло, как, благодаря только тому, что под суровым полицейским мундиром горячо билось доброе, истинно христианское сердце, мы видим перед собою, хотя и недавно живущего среди нас, но уже снискавшего общие симпатии, нашего уважаемого врача Александра Петровича, а не отвергнутого члена общества. Это, безусловно, великая и редкая победа, но, прежде чем поднять свой бокал, я позволю себе, пользуясь нашими близкими хорошими отношениями, сказать вам, уважаемый Тит Михайлович, что хотя дело и прошлое, но со служебной точки зрения вы были неправы, поступив так: ведь, освободив покушавшегося на вашу жизнь, вы могли ожидать, что его преступная рука могла подняться и на кого-либо другого, – но… но, господа, «победителей не судят», а потому я подымаю бокал за «победителя», носителя горячего русского, доброго сердца, почтенного Тита Михайловича, и «побежденного» Александра Петровича, воскресшего в поражении своем на пользу страждущего человечества вообще и нашего с вами в частности!

Дружное «ура» покрыло последнее слово прочувствованной речи старого генерала, но громче всех раздавался высокий тенор Александра Петровича, кричавшего «ура» в честь своего славного победителя.

Эль-де-Ха

Не мытьем, так катаньем

Рассказ

I

На окраине большого торгового города Знайска, в низкопробном, грязном трактире, на вывеске которого красовалась трогательная надпись «Встреча друзей», было шумно и весело. Несколько десятков посетителей и посетительниц чувствовали себя здесь совсем как дома, так что издали могло показаться, что действительно только друзья и собираются здесь для сердечных встреч. Но не всегда такая идиллия царствовала здесь, не раз мирные беседы и дружеские объятия нарушались грозными криками, трещали столы и табуреты, звенела разбиваемая посуда, блестели клинки ножей и кинжалов и кровавые лужи появлялись на грязных полах. Впрочем, до последнего посетители трактира доводили редко – недремлющее око «Кривого Матроса», содержателя этого притона, обыкновенно успевало вовремя заметить разгорающуюся трагедию, а стоило ему только поспеть вовремя – и под его железными дланями невольно сгибались самые сильные «шивороты» и молодцы, свободно ворочающие пятипудовыми мешками, вылетали из дверей трактира наподобие футбольных мячей, так как в этом деле обрубкообразные ноги хозяина оказывали ему большое содействие. На таких «неприятных гостей», как величал их «Кривой Матрос», накладывалось взыскание, а именно: им воспрещалось посещать заведение на известное время, что вполне зависело как от важности совершенного ими беспорядка, так и от личного усмотрения хозяина. Благодаря такому порядку вещей происшествия случались здесь сравнительно редко.