Шрифт:
Интервал:
Закладка:
IX. «Лунариум» и вокруг (1979–1984)
Известный культуролог Сергей Эйгелис однажды заметил: «История советской фантастики — это история ее альманахов. „Селена“ была квинтессенцией тематических поисков 20-х годов, когда канон еще не отвердел и художественная палитра фантаста состояла больше, чем из двух-трех полагавшихся красок. „Последний экземпляр“, чахлый цветок хрущевской „оттепели“, был призван, по сути, реанимировать разрешенный плюрализм 20-х. Напротив, дерзкий „Лунариум“ с самого начала ставил себя в оппозицию официальному „кургузовскому“ курсу, нагло нарушал приличия в расчете на скандал и мордобой. В условиях тотальной несвободы погибнуть обязаны были все, и первые два альманаха в свое время тихо угасли за кулисами эпохи. Только у создателей „Лунариума“ хватило храбрости обреченных превратить неизбежную смерть их детища в мрачноватый хэппенинг, растянувшийся на добрых пять лет».
Статья С.Эйгелиса, откуда взята приведенная выше цитата, написана была в конце 80-х, когда уже трудно было удержаться от соблазна некоторой идеализации «героического вызова» создателей «Лунариума». На самом деле вариант «смерти на миру» рассматривался и редактором, и некоторыми (не всеми) авторами альманаха в качестве всего лишь одной из возможных альтернатив. В 1979 году казалось, что власти, сами не заинтересованные в полной отверженности «второй» фантастики и окончательном переходе ее в самиздат и «тамиздат», пойдут на некий компромисс: уж одно альтернативное издание никак не могло представлять реальной угрозы господству Секции. Складывалось впечатление, что при умном поведении властей «Лунариум» и впрямь мог превратиться в своего рода литературное гетто, откуда оппозиционеры выкрикивали бы своими тоненькими голосочками эстетические протесты посредством тиража в 3–5 тысяч экземпляров (большую часть которого можно было легко вывезти за пределы страны и оставить пылиться в лавках русской книги Восточной Европы и Индокитая). К сожалению или к счастью, ничего подобного не случилось…
Однако не будем забегать вперед.
Идея создать Неподцензурный Неконъюнктурный Альманах Новой Фантастики возникла уже к середине 70-х, когда самиздат, распухающий на глазах у всех, мог разрешиться от бремени как по эту, так и по ту сторону государственной границы СССР. Как раз в эти годы вал громких политических процессов над литераторами несколько поутих, что многими было ошибочно расценено как признак «смягчения курса» (о психушках, куда, вслед за мятежным генералом Бенько, стали втихую отправлять оппонентов «экономной экономики» и «фантастической фантастики», в ту пору знали еще не все). К тому же в периодике стали понемногу появляться произведения В.Аксенова, Е.Евтушенко, С.Потапова, А.Измайлова и других видных «шестидесятников» — что тоже можно было, с некоторой долей воображения, расценить как аргумент в пользу «либерализации». Создавалось впечатление, что достаточно проявить инициативу — и «вторая» фантастика станет полноправной участницей литературного процесса; тем более, что слащавый, нелепо идеализированный образ Луны в произведениях членов Секции, казалось, навяз в зубах даже у насквозь правоверной критики (в 1978 году в «Литгазете» самого Семена Шпаныря деликатно упрекнули в «некоторых самоповторах»). Теперь требовалось только благоприятное стечение обстоятельств.
Удобный случай представился в феврале 1979 года, когда в издательстве «Молодая гвардия» решено было выпустить сборник «Лунариум», своего рода антологию лучших произведений о спутнике нашей планеты, от Сирано де Бержерака и Эдгара По — до Вячеслава Курицына и Степана Кургузова. Предполагалось, что книга выйдет в подарочном издании, с цветными иллюстрациями на отличной финской бумаге и большим тиражом. По непонятным до сих пор причинам вся работа над составлением и редактурой «Лунариума» была поручена всего одному молодому сотруднику «Молодой гвардии»- при этом отсутствовал обычно строгий контроль за работой (вследствие ее очевидной рутинности). Молодой редактор не замедлил этим воспользоваться.
В первую очередь, был сознательно нарушен антологический принцип издания: глупо было переиздавать многократно тиражированное, когда есть столько новых вещей. Составитель почел своею прямой обязанностью включить в книгу только оригинальные, еще не опубликованные у нас произведения. Мало того — не отказываясь от «лунной» тематики, составитель подбирал произведения не по традиционному принципу. В коротком редакционном предисловии, озаглавленном «Обратная сторона Луны», были очень четко изложены критерии отбора. В частности, там говорилось: «Если постоянно питаться одной манной кашей, выпадут зубы. Если при слове „Луна“ всю жизнь пускать слюни умиления и восторга, то атрофируются все другие нормальные чувства. Фантастика — не манная каша, а Луна — не фонарик на нескончаемом глуповатом карнавале. Муторная инерция, которая существует в журналах и издательствах, едва не превратила спутник Земли в успокоительную пилюлю для тех, кто живет в состоянии вечного застойного перепуга, стремится всю фантастику подогнать под один ранжир. „Внекомплектная“ научная фантастика обречена была на многолетние скитания и бездомность. Теперь у нее есть своя крыша над головой. И Луна, которая светит над этой крышей, только на первый взгляд может показаться непривычной и пугающей. На самом деле она просто очень похожа на Землю…»
Слова предисловия не были пустой декларацией. В альманах действительно попали произведения, авторы которых словно задались целью переменить читательское представление о Луне, создавшееся за годы господства секционной фантастики. Благодаря мастерству составителя, каждая «авторитетная» банальность, каждый трюизм, каждый «освященный славными десятилетиями» шаблон находили в альманахе себе противоядие.
Так, в повести Евгения Велтистова и Мориса Симашко «Гумга» речь шла о поистине страшном месте — закрытом поселении Гумга в лунном Море Спокойствия. Название это даже внешне напоминало Гулаг, и, по существу, поселок этот и был лагерем, где формируются штрафные батальоны. Мальчик Максим из 70-х годов XX века во время игры с отцовским компьютером проваливался в пространственно-временной туннель и попадал на Луну начала XXI века в самый разгар непонятной «звездной войны». Прилежный читатель фантастики, Максим и представить себе не мог такого ада, какой он увидел воочию. Повесть была написана задолго до нашей афганской авантюры, но выглядела гротескной иллюстрацией на тему «войны всех против всех». Луна, как и положено, в повести считалась первым земным форпостом на пути инопланетной агрессии. Но ни штрафники, кандидаты в «пушечное мясо», ни их командиры, ни тем более Максим не могли взять в толк, какой смысл в этой войне без видимого противника. Да и был ли он, этот противник, вообще? Не родился ли он просто из-за сбоев компьютера Генерального штаба? Такие мысли приходят в голову героям на протяжении всего произведения. Но сделать они уже ничего не могут: машина войны пущена в ход, а раз так, нужны и убитые, и дезертиры, и потери — иначе война будет выглядеть ненастоящей. Слово «Гумга» превращается для мальчика в самоубийственный символ общества, где слово и ритуал неудержимо вытесняют реальность, где все игры смертельны, потому что «бой с тенью» ведется до победного конца. Легко понять, почему повесть Велтистова и Симашко, пройдя через множество редакций, не задержалась ни в одной: ее явная антитоталитарная направленность и твердое намерение писателей избегать трафаретных оценок делали произведение неприемлемым нигде, кроме «Лунариума».
Можно согласиться с Борисом Хазановым, заметившим, что «практически все произведения, включенные в „Лунариум“, написаны в жанре шока». У читателя, воспитанного на «кургузовском» рационе, Луна-концлагерь, описанная в «Гумге», вызывала потрясение. Еще больше могла шокировать Луна-бордель из рассказа Евгения Попова «Страдания молодого селеноида» и повести Виктора Ерофеева «Лунная красавица». И Попов, и Ерофеев сокрушали штампы поистине раблезианскими методами: над бесплодной и бесполой пустыней пуританской фантастики всходила Луна, вся переполненная плотью, почти лопающаяся под напором могучих жизненных сил. И кратеры, и горные пики, и даже лунная пыль — всё было олицетворением гениталий. Возможно, метафоры писателей были чересчур прямолинейны, а юмор скорее задирист, нежели тонок, однако эффект был налицо. Каждый поступок ерофеевской «лунной красавицы» Ойги, в лице которой (и в других, не менее важных, частях тела) автор изобразил своеобразного тяни-толкая из европейской расчетливости и русской чувствительности, был почти пародийным перепевом тяжелой «технологической» тягомотины официальной НФ литературы. Там, где у Кургузова, Понятовского, Маркелова, Шпаныря, Казанцева, Спирина и иже с ними серебрились лунные купола станций и складов, дымились заводские трубы и уходили ввысь тела транспортных кораблей; где постоянно «ковали что-то железное» или клеймили что-то зарубежное, — там у Ерофеева вызывающе стояла непропорционально огромная трехспальная кровать под шелковым балдахином, в которой каждый желающий (заплатив по таксе) мог занять место рядом с очаровательной Ойгой. Здесь тоже были свои «технологические» процессы, здесь давались и брались повышенные обязательства, здесь недовыполнялись или, напротив, перевыполнялись намеченные планы, и здесь, наконец, агент любой из разведок обречен был расстаться с одним из своих жизненно важных секретов (не в военно-политическом, но в чисто физиологическом смысле этого слова). На фоне угрюмой нетерпимости, порожденной «холодной войной», ерофеевский Дом терпимости на Луне смотрелся прямо-таки симпатично и мирно. По этой же причине и «юный селеноид» Квекс из рассказа Евгения Попова, прилетевший на Луну из другой звездной системы в надежде на платные удовольствия в салоне мадам Баттерфляйшман, очень выигрывал в сравнении с бравым полковником КВС Сухловым-Кобеньковским, прибывшем на Луну якобы инспектировать зенитные лазеры, а на самом деле — с той же, что и юный Квекс, целью. Оба героя рассказа прекрасно знают, что никаких зенитных лазеров на Луне нет и в помине (их вообще пока еще не изобрели), но землянин с идиотском видом следует инструкции — в то время, как новоиспеченный селеноид целеустремленно ищет бордель. Позднее Попова обвиняли не только в «порнографии», но и в «клевете на нашу армию»; между тем его Сухлов-Кобеньковский представляет собой поистине универсальный (как военный, так и цивильный) тип отечественного номеклатурного недоумка, привыкшего облекать даже естественные желания в неестественные бюрократические формы. «Страдания юного селеноида», созданные не без помощи табуированной лексики и местами сделанные на грани фола, стали первой попыткой выхода нашей фантастики в еще одну запретную тематическую область и — благодаря «Лунариуму» — попыткой не последней.
- Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в. - Ольга Владимировна Богданова - Критика / Литературоведение
- Сочинения Александра Пушкина. Статья первая - Виссарион Белинский - Критика
- Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение - Альфред Барков - Критика
- Сто русских литераторов. Том первый - Виссарион Белинский - Критика
- История - нескончаемый спор - Арон Яковлевич Гуревич - История / Критика / Культурология
- М.Ю. Лермонтов. Фантазии и факты - Оксана Николаевна Виноградова - Биографии и Мемуары / Критика / Языкознание
- Кольцов - Юлий Айхенвальд - Критика
- Недостатки современной поэзии - Иван Бунин - Критика
- Уголовное дело. Бедный чиновник. Соч. К.С. Дьяконова - Николай Добролюбов - Критика
- История подставной жены Мольера - Федор Булгаков - Критика