Литературная Газета 6367 ( № 15 2012) - Литературка Литературная Газета

Так же действует Куницын и в театре. Он не просто помогает, скажем, Ю. Любимову на Таганке, О. Ефремову в "Современнике" - он разделяет их упрямую нацеленность на художественную правду, потому что такая правда для него и в теории, и в практике - сердце прогресса.

А они видят в нём желанную альтернативу казённому стилю партийно-государственного руководства. Его личный пример как бы показывает - так может быть! И так должно быть.

И всё же знакомство с Андреем Тарковским, а потом и все события вокруг его фильма "Андрей Рублёв" Куницын и в конце жизни расценивает как драгоценный подарок судьбы.

Уже читая сценарий, он понимает, что перед ним шедевр. Эту точку зрения ни в Госкино, ни в ЦК никто не разделяет. Более того, сценаристов обвиняют в искажении истории, в русофобии, да ещё и в пропаганде религиозного сознания. В этой ситуации Куницын предпринимает ход, опробованный с фильмом "Берегись автомобиля". Он даёт указание журналу опубликовать сценарий "Страсти по Андрею", придавая огласке и легализуя сам факт его существования. От этой "печки" легче двигаться дальше.

Затем начинается кропотливая работа уже в самих партийных коридорах. Отец как историк углубляется в изучение эпохи Рублёва и со знанием дела разбивает аргументы противников сценария, шаг за шагом снимая с него обвинения в исторической неправде и антипатриотизме.

Завотделом культуры ЦК Поликарпов "сдаётся" под его натиском, но принимать самостоятельное решение не рискует. Отправляет Куницына к секретарю ЦК Ильичёву. Цель Куницына - запустить фильм в производство, получить "добро" на госфинансирование. Ильичёв слушает аргументы и доводы Куницына, но его не слишком волнуют слова "шедевр", "высокоталантливый", да и горячность подчинённого. Он думает о том, что скоро его ждут уход из ЦК и пенсия. Спрашивает: "Когда будет готов фильм?" Ответ успокаивает: расхлёбывать уже не ему. "Вы берёте вопрос под личную ответственность?" И - подписывает бумаги.

Тарковский начинает съёмки. К этому моменту режиссёра и "партийного продюсера" связывает искренняя дружба. Кстати, есть такой малоизвестный факт. Куницын предлагает Тарковскому "переписать" ключника, которому татары вливают в рот горящую смолу, из грека в русского. Эту роль в фильме потрясающе сыграет Юрий Никулин. Тарковский соглашается - этот эпизод и в самом деле усиливает "русскую тему".

Но наступает 1966 год. Бикфордов шнур дымится в одном мгновении от "отцовского фугаса".

Георгию Куницыну предлагают занять пост министра кинематографии СССР вместо А.В. Романова. К этому времени отцу сорок четыре года, он в самом расцвете сил, высок, красив, синеглаз, его густые волнистые волосы почтительно пропускают вперёд великолепной лепки лоб. Денно и нощно впитывая в себя лучшее из мировой сокровищницы культуры, он превратился в настоящего энциклопедиста, эрудита. И он внутренне свободен, потому что его поступки и убеждения навсегда согласованы с совестью. Е. Евтушенко это точно в нём подмечает: "Такие, как Куницын, разогнувшись однажды, никогда не сгибаются".

Последнее, что успевает сделать Куницын в ЦК, это принять фильм А. Тарковского "Андрей Рублёв" по высшей, первой категории.

А дальше неизбежное. Он не просто отказывается от должности. Он говорит в лицо "самому" М. Суслову: "Я, словно в школьном классе, стоя, заявил: "Предложенная мне программа будет выполняться не моими руками". На что М. Суслов передёрнул на носу очки и сказал: "Вы свободны". А ведь угадал, кремлёвский иезуит!

Программа проста, как меню людоеда: она предписывает "разобраться" с "влиятельной группой режиссёров, осуществляющих идеологическую диверсию против партии[?]" (М. Суслов). То есть именно с теми, кого Куницын все эти годы и опекал.

Через три дня Куницына в ЦК не стало.

На "его" место сел бывший подчинённый Ф. Ермаш, который тут же положил "Андрея Рублёва" на полку. Вплоть до 1971 года.

Но фильм снят! Он существует! Великий фильм Андрея Тарковского, преобразивший не только отечественную киноэстетику, но и мировую. Слава тебе, Георгий Куницын, вовеки! Твоему мужеству и художественному чутью, всей твоей судьбе, предопределившей выбор! Говорю это я, твой сын, вместо всех тех, кто забыл твой подвиг[?]

И как мне объяснить, что вся твоя дальнейшая судьба, полная житейских невзгод, безденежья, постоянного негласного надзора, - прекрасна?! Ты в мстительной опале, но ты - свободен!

В 1968 году, уже уволенный из "Правды" за то, что единственный (опять единственный!) вступился на редколлегии за Л. Карпинского и Ф. Бурлацкого, Куницын защищает в Институте мировой литературы докторскую диссертацию.

Он ещё не знает, что из ЦК дали команду - валить!

Разумеется, валят. А в зале (пришли поддержать "цекиста-расстригу") - элита кинематографа и литературы, от А. Тарковского и Л. Шепитько до Ч. Айтматова и К. Ваншенкина, человек пятьдесят. И в ЦДЛ, через дорогу, накрыты банкетные столы.

Отец выдерживает удар. Он сгребает в охапку своих гостей, и все идут пировать! Леонид Зорин на торжестве за тамаду. Он вспоминал позже, что это был настоящий пир настоящего победителя! Гости отца, видя, как бодр и весел он сам, развеселились и расшутились настолько, что опоздавшие с порога кидались поздравлять Георгия с удачной защитой, а Марк Донской, пританцовывая у них за спинами, держа два больших пальца кверху, в восхищении восклицал: "Вот такая мизансцена! Вот такая мизансцена!"

Через два года отец защитит эту диссертацию в другом институте. Правда, научным оппонентом его будет Сергей Герасимов, а он, как известно, счастливчик. Тарковский придёт и в этот раз. Он встречается с отцом и приходит в дом вплоть до своего отъезда в Италию. Позже светлая дружба свяжет Куницына и со старшим Тарковским, прекрасным Арсением Александровичем. Лягут они оба в переделкинскую землю почти рядом[?]

В 1977-м "накрученный" из ЦК и Минкульта научный совет Института истории искусств по-холопски не утвердит Куницыну переаттестацию. Он придёт забрать документы и узнает, что этот самый совет заседает в данную минуту. Войдя в зал, попросит слова и в затаившейся тишине спросит учёный люд: "Скажите, есть ли в этом зале хоть один человек, который не уважает меня?" Зал с облегчением зашумит: "Что вы, что вы, Георгий Иванович! Уважаем! Очень!"

И, выдержав паузу, отец скажет: "А я вас, господа, глубоко не уважаю! И больше в этих стенах ноги моей не будет!" Сойдёт с кафедры и в мёртвой тишине покинет зал.

Это ли не победа? Такие поступки входят в легенды. Игорь Виноградов свидетель, он видел. И я ему завидую!

Окончательно изгнанный из официальной научной среды, безработный доктор философских премудростей, Куницын выворачивает наизнанку и это "поражение", превращая в триумф.

Он читает лекции в Институте им. Гнесиных, в Литинституте и на ВЛК, которые собирают студентов со всей Москвы. В набитых под завязку аудиториях отлучённый от официальной печати профессор "публикует" свои идеи по эстетике, этике, истории мировой философии. Во главу всех наук он ставит проблему Личности, её свободы, а саму мировую историю впервые "пропускает" через эстетические категории Трагедии, Комедии и Иронии.

Заявляя, что "марксизм в России начинался со лжи", он разматывает почти детективную историю о том, как Вера Засулич и Плеханов, пойдя, в сущности, на историческое преступление, прячут письмо Маркса, в котором тот прямо заявляет, что писал "Капитал" не для России, а для Западной Европы.

Студенчество отвечает ему взаимностью. Его не отпускают до дверей дома, заваливают цветами, как какого-то "народного". Наверное, потому, что чувствуют: этот не лжёт, не кривит душой, а бесстрашно, на глазах, торит дорогу к правде и истине. А если и заблуждается, то честно, потому что живой.

Однажды в Литинституте, на лекции, некий студент рассудил: "В XIX веке был Пушкин и был Куницын. В XX веке Куницын есть, а Пушкина нет. Значит[?] Пушкины рождаются реже". Отец смеялся до слёз. Любил в компаниях пересказывать этот случай.

Его плотно "пасли", слушали. Он говорил: "Это хорошо, пусть знают, что я о них думаю". И добавлял: "Дальше Сибири не сошлют, а Сибирь - моя родина".

И смотрел в Космос. Ещё в 1977 году первым из советских докторов философии начинает сотрудничество с Ф. Зигелем и В. Ажажой. Уфология захватывает до конца дней, выплёскиваясь в собственную концепцию и книгу о космологии[?]

Порой я задумываюсь, почему этот великолепный самородок всё-таки смог себя реализовать в эпоху "тотального коммунистического террора", а в "свободной России" оказался лишним? Не потому ли, что быть свободным и провозглашать свободу - совсем разные вещи?