Избранные произведения в двух томах. Том 1 - Александр Рекемчук

Улица встретила Царева резким холодом, тотчас ожгла щеки и уши. Однако машина была всего лишь в трех шагах, а в самой машине, домовито урчащей на холостых оборотах, — теплынь.

Шофер Павел Иванович, коротавший ожидание за последними известиями «Маяка», выключил приемник, пожал протянутую начальством руку, и они покатили обычным маршрутом.

Хотя эта служебная машина была не персональной, а только закрепленной, Царев ездил на ней уже третий год, и с Павлом Ивановичем у него сложились вполне близкие и доверительные отношения. Этому способствовала еще и пытливая, любознательная натура водителя, который, черпая из «Маяка» различные важные сведения, имел обыкновение затем обсуждать их со своим ученым пассажиром.

— Так все же как, Дмитрий Николаевич: тарелка или нет?

— Какая тарелка?

— Ну та, что болгары засекли. Над городом София у них целый час висела. Летающая тарелка. Висела-висела — все видели…

— А-а, — Царев читал об этом в «Известиях» еще до командировки. — Ну, положим, там была другая терминология: неопознанный летающий объект, а не тарелка…

— Так это что было?

В предвидении красного светофора Павел Иванович сбавил скорость, и машина сейчас чуть плелась. При такой гололедице лучше не тормозить резко — занесет.

— Скорей всего — баллон, — сказал Царев. — Воздушный шар.

— А как же он — против ветра, если воздушный шар? Ведь по радио точно говорили: удалился против ветра… Как же?

— На разных высотах направление ветра различно, — терпеливо объяснил Дмитрий Николаевич.

Его подчас забавляла настырность этого уже пожилого человека. И ему льстило, что Павел Иванович всегда обращается за авторитетным разъяснением именно к нему: еще бы — доктор наук. Но, господи, когда же Павел Иванович поймет, что у него, у Царева — свой и весьма ограниченный удел в науке: поисковая геофизика. Что его широкие познания в этой области отнюдь не достигают чужих и далеких уделов, порой даже смежных. Как ему объяснить?.. Может статься, что помехой тут одно: будь шофер не закрепленным, а собственным, при институте, он, вполне вероятно, и сам бы понял, сколь далека поисковая геофизика от летающих тарелок… то бишь баллонов.

— А когда-нибудь они сядут, — убежденно сказал Павел Иванович.

— Кто?

— Они. — Водитель на миг воздел глаза к небесам. — Полетают, присмотрятся — и сядут…

— Да. Трудный случай.

Но машина уже подкатила к подъезду института, осененному бетонным навесом, и Царев, похлопав по плечу старика, отшутился:

— А мы им водки поднесем.

Лясковец уже поджидал его на пороге кабинета.

Они облобызались, что в последнее время стало хорошим тоном среди сослуживцев, даже если разлука была и недолгой.

Дмитрий Николаевич сел за свой стол, с наслаждением крутанулся туда-сюда в вертящемся заграничном кресло (это чтобы удобней было управляться с телефонами), торжествующе бросил кулаки перед собой:

— Ну, Борис Яковлевич, как говорится, «полный ажур». Ясногорские деятели в восторге: требуют счетные машины, специалистов — и готовы распространить наш метод на всю Сибирь… Не пора ли нам, дорогой коллега, скромно выставить свои кандидатуры на Ленинскую премию?

— На Государственную, — потупился замдиректора.

— А что? Не заслужили? — уже почти серьезно спросил Царев. — Не к чужому примазываемся.

Недавно научно-исследовательский институт, где директорствовал Царев, дал принципиально новый метод обработки данных сейсмической разведки. Применение электронных устройств позволяло с максимальной достоверностью, задолго до бурения скважин, определять залежи нефти и газа. И даже точно оценивать их запасы. Эта методика уже перешагнула стадию экспериментов. На Печоре была создана опытная партия, которая применила ее на практике. Нельзя сказать, что результаты превзошли ожидания, — они просто их подтвердили.

Институт направил министерству исчерпывающий материал о проделанной работе, предлагая внедрить его повсеместно. А Царев, не дожидаясь, покуда бумаги пройдут весь освященный порядком канцелярский путь, — снизу вверх, а потом сверху вниз, — вылетел в Западную Сибирь. Показать товар лицом. Заручиться согласием тамошних богов сейсморазведки.

— Слушай, Борис Яковлевич, — с воодушевлением продолжал директор. — Какие же там подобрались ребята, особенно молодежь — работяги, умницы. Сразу все поняли, все оценили. А ты представляешь себе, как это окупится там: на такой территории, при таком размахе поисков!..

Дверь отворилась. Галя, секретарша Царева, неслышно прошагав по ковру, положила перед ним ледериновую папку с надписью «Входящие» и так же неслышно, безмолвно удалилась.

Царев приоткрыл папку — она была набита битком: скопилось за время его командировки. Но сразу же отвлекся, обуреваемый впечатлениями от поездки.

— А живут пока нелегко. И с жильем и насчет снабжения. Этот самый Ясногорск — пока одно название… Борис Яковлевич, я вот, понимаешь, заинтересовался: откуда все эти «горски»? Ведь «горск» — не от слова «город», а от «горы». А там чистая плешь, равнина, болото. И вдруг — Ясногорск. Ну, «Ясно» — это… ясно. А вот «горск»? Неужели сидит тут какой-нибудь…

— Дмитрий Николаевич, — мягко прервал его Лясковец и, оголив часы на запястье, постучал по циферблату: — Пора. Ехать надо.

— Что?.. Ах, да, — сразу увял и немного смутился Царев. — Поехали.

3

Автобус, в котором везли венок и ехали остальные представители института, где-то поотстал в пути.

И Дмитрию Николаевичу с Лясковцом пришлось дожидаться у входа в клуб.

Подъезжали машины: грузные «Чайки», ухоженные «Волги», юркие «Москвичи». Подходил и пеший люд.

Завидев одного такого пешехода, Царев незаметно подтолкнул локтем своего заместителя.

Пешеходу было уже, наверное, под восемьдесят. Было заметно, как нелегки для него даже эти несколько ступенек, которые следовало преодолеть до входной двери. Одет он был в длинное драповое пальто с рублеными плечами. Под пальто колышутся широченные, что слоновьи ноги, штаны. Велюровая шляпа… Было в этом немодном одеянии нечто демонстративное: мол, вы там как хотите — а я верен своему.

Подумать только, что еще совсем недавно при имени его вздрагивали небезвластные сами люди. Когда он звонил по телефону, многие навытяжку вставали за письменным столом…

И вот — топает пёхом от ближайшей станции метро.

— Крепок старик, — сказал Царев. — Он, поди, и нас с тобой переживет.

Лясковец загадочно усмехнулся.

А тут как раз подкатил «рафик». Сослуживцы осторожно просунули в дверцу огромный венок, повитый лентами. На лентах читались обрывки слов: «Дорогому… ловичу Зяб… коллектива…»

Царев и Лясковец взяли вдвоем этот колючий и жесткий зимний венок, остальные пристроились сзади, и они чинно двинулись к входу.

Зеркала и люстры в зале были, как положено, затянуты черной кисеей. Висела большая фотография Зяблова. Откуда-то, непонятно откуда, лилась тихая музыка — еще не шопеновский похоронный марш, а что-то камерное, вроде — Чайковский.

Гроб, приподнятый в изголовье, стоял не в самом центре зала, а ближе к правой стене. Он был со всех сторон обрамлен корзинами цветов, обставлен венками. Царев с удовлетворением отметил, что тот, который несли они, — не меньше и не беднее других.

Он лишь мельком заглянул туда, в гроб, на белую подушку, на желтое лицо покойного: будто лишь затем, чтобы убедиться, что это на самом деле Зяблов и что он действительно умер.

Да, Зяблов. Умер.

Они возложили венок.

Лясковец и остальные присоединились к толпе, еще негустой и неплотной, выстроившейся полукругом.

А Дмитрий Николаевич направился к двери в глубине зала, в комнату, где снаряжали очередные смены почетного караула, где вообще собиралось руководство и можно было раздеться. Он уже не впервые присутствовал на подобных церемониях в клубе Управления Делами.

— Царев, — тотчас сказал кто-то, едва он переступил порог, и он заметил, как его фамилию записали в столбик.

Навстречу ему уже шел Башкатов — длинный, как жердь, в черном костюме, черном галстуке.

Они пожали друг другу руки — обеими руками, в четыре руки, крепко, горестно.

Башкатов был возбужден и заплакан.

Он был заместителем начальника главка, заместителем Зяблова.

Башкатов и Царев вместе учились в нефтяном институте. Правда, Дмитрий Николаевич был тремя курсами младше, но все равно их знакомство было давним — задолго до того, как оба выбились в люди, и это придавало цену их дружбе, их добрым отношениям.

Ни для кого не составляло секрета, что в последнее время у Башкатова были весьма натянутые отношения с ныне покойным начальником главка. Там, говорят, уже дело дошло до известной формулы «либо он, либо я», однако судьба разрешила эту альтернативу своим способом.