Тайна Девы Марии - Хизер Террелл

Питер бежит за другом, но Йоханнесу удается оторваться от погони. Он бредет один по улицам, погруженным в кромешную тьму. В какой-то момент он сворачивает в узкий переулок, который кажется ему знакомым, хотя он пока не уверен. Проводя ладонью по шершавым стенам домов, он обнаруживает, что тропинка заканчивается. Он останавливается у дверей и заглядывает в узкую прорезь окошка, освещенного тусклыми огоньками свечей. Он толкает дверь и, пройдя под аркой, оказывается внутри. Он узнает это место по слухам, а еще потому, что видел подобное раньше: католическая церковь, такая же тайная, как аллегории, что он изображает на своих картинах.

Прихожане поднимают на него глаза, перепуганные внезапным вторжением посреди мессы. Они готовы понести наказание за богослужение, находящееся под запретом. Но Йоханнес всего лишь останавливается в тени, вдыхая знакомый аромат ладана, бальзам для его души. Он проходит в самый дальний темный угол и опускается на скамью.

У алтаря священник воздевает руки, предлагая Господу хлеб. Он наливает вино в потир, после чего поднимает его высоко над головой. Йоханнеса накрывает волна воспоминаний об этих ритуалах.

Священник произносит последнее благословение: «Benedicat vos omnipotens Deus Pater, et Filius, et Spiritus sanctus».[9] Прихожане покидают маленькую церквушку, бросая любопытные взгляды на незваного гостя. Храм пустеет, священник возвращается к алтарю, уносит в ризницу драгоценный потир с льняным полотенцем.

— Отец, я хочу исповедаться, — шепчет Йоханнес.

Священник, судя по одеянию иезуит, отрывается от дела и поворачивается к Йоханнесу. Его не покидает настороженность после всех лет гонений.

— Мы знакомы, сын мой?

— Нет, отец. Вы меня не знаете, но церковь знает. Прошло много лет с тех пор, как я побывал на последней мессе, но я очень хочу вернуться в лоно церкви.

— Апостол Иоанн учит нас, что Иисус — это пастырь, и он всегда рад, когда в паству возвращается заблудшая овца. Где ты посещал службы, сын мой?

Йоханнес описывает молельный дом, где бывал в детстве втайне от всех. По тому, как держится священник, он понимает, что прошел испытание.

— Я буду рад выслушать твою исповедь.

Он ведет Йоханнеса к исповедальне и замечает, что новый прихожанин останавливается в неведении перед двумя дверьми — одной для священника, второй для кающегося.

— Ты не знаком с таинством?

— Да, отец.

— Но мне казалось, что ты был допущен в лоно церкви.

— Я знаю службу, отец, но ни разу не был посвящен ни в одно таинство.

— Понятно. Что ж, таинство покаяния не требует посвящения. — Он жестом указывает на дверцу грешника.

Плотно закрыв ее за собой, Йоханнес преклоняет колена на жесткую подставку. Священник поднимает шторку, отделяющую слугу Всевышнего и кающегося, Господа и человека.

— Отец, я каюсь в том, что нарушил четвертую заповедь: я не почитал матерь мою.

Йоханнес плачет.

23

Нью-Йорк, наши дни

Маре и Лилиан требовалось время. А еще им приходилось соблюдать секретность. Для начала они вернули в сейф Майкла почти идентичную копию документов Штрассера, но оставили у себя оригиналы, а также еще одну, рабочую копию. Затем Лилиан нагрузила своих подчиненных разнообразными поручениями, якобы срочными, и разослала их во все стороны, чтобы самой остаться по возможности одной в офисе.

Маре катастрофически не хватало времени и уединения. У себя на работе, где учитывалась каждая минута, она ступала как по минному полю. В офисе Майкла происходило то же самое.

Харлана ничуть не заботили оправдания Мары, утверждавшей, что она работает над другими затянувшимися судебными тяжбами; он был уверен, что в случае необходимости она явится к нему по первому зову. Другие партнеры неохотно мирились с таким положением дел, при котором она всегда могла сослаться на требования Харлана; им порядком надоела его тирания, хотя ее оправдывало количество клиентов.

Поэтому в начале дня Мара вбегала к себе в кабинет, отвечала на электронные сообщения, телефонные звонки, набрасывала черновики выступлений в суде и энергично проводила несколько деловых встреч. Затем она мчалась в аукционный дом «Бизли» под предлогом конференции или явки в суд. Вечером, после закрытия «Бизли», как спринтер, неслась обратно в «Северин», чтобы выполнить свои обязанности, от которых целый день уклонялась. При этом она постоянно молила Бога, чтобы никто из партнеров «Северин» или клиентов не проявил слишком большого рвения, пытаясь найти ее днем.

Маре не хотелось встречаться с Софией. Как только подруга объявила, чтобы на нее не рассчитывали, она стала представлять собой угрозу: в ее силах было помешать исследованиям. Если бы только София захотела, она могла бы сыграть на чувствах Мары или раскрыть секрет тому, в чьей власти было остановить Мару. Каждый раз, когда эти двое сталкивались в коридорах, библиотеке или лифте, возникшая между ними холодность, казалось, удерживала Софию на расстоянии. Мара удивлялась разительным переменам в их отношениях, завязавшихся с самого первого дня пребывания обеих в «Северине», когда они только соображали, что к чему, никого здесь не зная. Будто две дурнушки на школьном балу, которых никто не приглашает танцевать, они постояли-постояли у стеночки в своих новеньких синих костюмчиках, да и потянулись друг к дружке, инстинктивно почувствовав родственную душу. А теперь они разошлись, как в море корабли.

Однажды София попробовала растопить лед. Стоя в пустом вестибюле в холодный полуночный час, она спросила у Мары, продолжает ли та свою авантюру. София упрашивала подругу покончить с этим, вновь и вновь повторяя, как далеко от курса та отклонилась. Но Мара осталась непреклонна.

И все же, несмотря на трудности, работа представляла не самую большую проблему. Гораздо сильнее Мару волновало то, как ей обезоружить Майкла, когда он вернется из Европы.

Мара надеялась, что не столкнется с ним случайно в коридорах «Бизли», что он не заявится ни с того ни с сего в библиотеку, где они с Лилиан расположились лагерем. Ей оставалось только надеяться, что отговорки, почему ее вечно не застать на рабочем месте — якобы затянувшиеся тяжбы по другим делам, — пройдут с ним лучше, чем с Харланом.

На вечера она придумывала более изобретательные причины, но, несмотря на все усилия, они помогли ей только отчасти. Кроме того, пока Мара работала с Лилиан, им обеим было необходимо, чтобы Майкл продолжал верить, будто их роман процветает — иначе у него появились бы подозрения. Поэтому в субботу Маре ничего не оставалось, как встретиться с Майклом в его любимом французском ресторанчике. Несмотря на обещание самой себе оставаться с ясной головой, она выпила перед свиданием для храбрости несколько бокалов вина.

Приближаясь к бару, Мара выдавила из себя улыбку. Он лучезарно улыбнулся в ответ, и тут только она увидела его словно впервые. Он по-прежнему оставался обворожительно красив, но его улыбка теперь казалась ей оскалом собаки, преследующей дичь.

— Боже, Мара, как я по тебе соскучился. — Он задышал ей в шею.

На секунду она почувствовала, как оттаивает в его объятиях и становится податливой. И Мара постаралась сохранить это ощущение в течение всего обеда, чтобы Майкл ни о чем не догадался по ее лицу. Они весело болтали о делах, настоящих и выдуманных, Мара смеялась его шуткам и даже ласково погладила его руку. В то же время она гоняла жареный картофель по тарелке, не в силах избавиться от свинцовой тяжести внутри. С каждым часом ей казалось, что она все глубже погружается на дно. Время шло, она приближалась к своему самому большому испытанию, а потому как следует нагрузилась вином. Единственный способ получить такую необходимую им с Лилиан отсрочку — забыть о теле.

Когда Мара проснулась, по-прежнему была ночь. Она сняла с себя руку Майкла и, спотыкаясь, голая прошла в ванную. Взглянув в зеркало, она увидела незнакомку, продажную женщину, которой пришлось напиться до бесчувствия, чтобы переспать с ненавистным мужчиной. С типом, который ее предал. Человеком, не знавшим никаких угрызений совести и продолжавшим обманывать множество людей, которым и без того досталось, — и все ради собственной выгоды.

От ее кожи пахло Майклом. Нужно отмыться. Открыв горячий кран, она встала под душ и долго растиралась, до красноты и зуда. По ее лицу текли слезы, но она молилась только о том, чтобы он не услышал, как она рыдает.

В аукционном доме «Бизли», под сводами библиотеки, Мара и Лилиан не без пользы проводили с трудом выкроенное время: Лилиан занималась оставшимися двадцатью тремя провенансами, а Мара — «Куколкой» и самим Штрассером.

На библиотечном столе Лилиан выстроились прямоугольники черно-белых фотографий, словно надгробия, среди них разместились: задумчивая женщина в белом Берты Моризо, натюрморт Ван Гога и зимний пейзаж Сислея, на котором над полями клубился дым, словно напоминая о надвигающейся промышленной революции. Их душераздирающие истории были изложены в провенансах, которые Лилиан составляла с терпением археолога.