Голубой пакет - Георгий Брянцев

Туманова молчала и печально смотрела на букетик родных лесных цветов, стоявших на сейфе. Как попали они сюда? Зачем? Или это сентиментальность, уживающаяся с изощренной жестокостью?

А Штауфер продолжал:

— Я знаю, что вы мне возразите: «Неважно, что я умру. Важно то, что в народе обо мне останется память». Что же, я вам отвечу: глупо! Для чего мертвому память о нем? Что из того, что кто-то и когда-то, будучи в хорошем настроении, вспомнит о вас через сто или тысячу лет? Или обо мне, или вот о нем, — Штауфер кивнул головой в сторону гестаповца в штатском. — Нам-то какая польза от этого? Мертвому ничего не нужно: ни памяти о себе, ни славы, ни почестей, ни любви. Ничего абсолютно. Все это для живых. И если живые порой говорят так много о мертвых, пишут о них, то уж поверьте мне, что делается это потому, что выгодно для самих живых. И только. Вы можете сказать и другое: я, мол, умерла, но не выдала тайны. Тоже глупость. Тайна в наше время — понятие условное. Если ею владеют несколько человек, это уже не тайна. А вашей тайной владеете не вы одна.

Зазвонил телефон.

Штауфер потянулся рукой, снял трубку, назвал себя и перебросился с кем-то ничего не значащими фразами.

— Продолжим, — повернулся он к Тумановой. — Вам ясна моя мысль?

— Вполне, но непонятно, к чему она?

— Я с удовольствием объясню: нам жаль вас. Мы эстеты, нам жаль губить молодую жизнь, разрушать прекрасное. Я склонен полагать, что вас может ожидать иной, лучший, нежели смерть, удел. Вы не знали, куда вас заведет судьба. И вы по молодости, из-за упрямства не хотите спасти себя. Мы пытаемся сделать это за вас…

— Не стоит, — прервала его Туманова. — О себе я подумаю сама.

Штауфер умолк и встал. Он исчерпал себя, да и терпение его начало истощаться. Он не любил вести такие любезные и отвлеченные беседы, считал их особо тонким и трудным приемом и прибегал к ним в редких случаях. В нем поднималось бешенство.

Что делать? Она, конечно, ничего не скажет. Никакие сентиментальные беседы ее не разжалобят. С ней надо поступать иначе: колотить, резать, пилить, жечь! Вот тогда она, может быть, заговорит. Может быть! Но, возможно, и не заговорит. На этой земле ему не раз встречались люди, которые вели себя так же, как вот эта.

А как досадно! Все затеянное рушится, как карточный домик! Испорчена такая игра, такая комбинация! И все из-за одного молокососа, будь он трижды проклят!

Штауфер пнул ногой стул, и тот отлетел к стене.

— Мы знаем все! — чуть не крикнул он. — Знаем, что пробрались вы сюда не без помощи командира партизанского отряда Новожилова, что он заранее предупредил кое-кого о вашем появлении, что вы владеете нашим языком и не прочь бы устроиться в городе.

«Что такое? — соображала между тем Юля. — Что он несет? Какой партизанский отряд? Какой Новожилов? Зачем мне устраиваться? Или он провоцирует?»

— Ведь вы не станете отрицать, что это правда? — спросил Штауфер.

— Никому не запрещено фантазировать, — ответила Туманова.

— Ах вот как… — вспыхнул Штауфер. — А зачем вы заходили в офицерское кафе?

— Какое кафе?

— «Глобус».

— А разве туда вход воспрещен? — поинтересовалась Юля.

— Но вы, вы зачем заходили?

— Затем, зачем и все…

Быстрая конвульсия пробежала по лицу Штауфера, мышцы задергались.

— Вы знакомы с поваром Готовцевым?

— Да, он мой брат, — ответила Туманова и тут же с опаской подумала, что попала под слежку, по-видимому, не в лесу, а еще раньше, в городе. Иначе он не задал бы вопроса о Готовцеве. Но тут же вспомнила о документах, своих документах, попавших в руки гестаповцев. Вспомнила и поняла, что навлекла беду и на Готовцева.

Штауфер рассмеялся мелким, икающим смехом, почти не разжимая тонких, бледных губ. Смех булькал у него глубоко внутри.

Он подошел к столу, взял паспорт и прочел вслух:

— «Готовцева Валентина Семеновна», — и повернулся в сторону гестаповца в штатском: — А его как?

— Готовцев Даниил Семенович, — ответил тот.

Только теперь Туманова взглянула на штатского. Это был широкоплечий человек лет тридцати, с пышной золотистой шевелюрой. На нем был коричневый костюм «в елочку», воротничок светлой сорочки безукоризненно выутюжен, галстук тщательно завязан.

Штауфер продолжал:

— «Родилась в деревне Клявдино, Черновицкого уезда…»

— И Готовцев оттуда же, — добавил гестаповец в штатском.

— Значит, он — ваш брат? — с невинной улыбкой спросил Штауфер.

— Я уже ответила.

— Может быть, вам изменяет память?

— Какой же вы непонятливый, — устало заметила Юля. — Я же объясняюсь с вами на вашем языке!

— Но, может быть, Готовцев вас не знает? — продолжал свое Штауфер.

Туманова промолчала. Возникла тревога: неужели они арестовали Готовцева?

— Молчите? Вы об этом не подумали?

— И думать не хочу.

— А вдруг он вас не знает? Сестра, допустим, не забыла своего родного брата, а брат, возможно, забыл сестру? — Штауфер обошел письменный стол и ногой нажал на кнопку звонка, вмонтированную в пол. Вернувшись, он продолжал: — Ваш «брат» не так уж далеко отсюда. Вы напрасно упорствуете. Это же вопреки здравому смыслу, а вы человек рассудительный. Правильно?

— Вам виднее, — ответила Туманова, прекрасно сознавая, насколько прав гестаповец. Конечно, факты против нее. Да еще какие факты! Ее схватили во время сеанса, с пистолетом, радиостанцией, у нее отобрали все, что выдавало ее профессию. Правда, враги что-то путают. Вопрос о партизанах, о каком-то письме задан неспроста. Но…

Раздался осторожный стук в дверь.

— Прошу! — громко сказал Штауфер.

— Обернитесь и посмотрите! — приказал Штауфер арестованной.

Предчувствуя недоброе, Туманова повернула голову, и что-то перехватило ей горло. Шагах в трех от двери стоял Готовцев. Он смотрел себе под ноги и растерянно мял в руках синюю кепку.

Сколько надо было иметь душевных сил, чтобы не измениться в лице и не выдать себя!

— Кто это? — спросил Штауфер, пытливо следя за девушкой.

— Мой брат, — совершенно спокойно ответила она, не теряя надежды, что, может быть, так же ответит и Готовцев. И если даже Готовцев станет отрицать, то их обоих уличит Циглер. Да что Циглер! Их уличат десятки офицеров, наблюдавших сцену свидания в «Глобусе»! Стало быть, погиб и Готовцев. Понимает ли он это? Наверное, понимает.

Штауфер шумно вздохнул и спросил по-русски:

— Господин Готовцев, вы знаете эту особу?

Разведчица замерла.

— Да, знаю, господин гауптштурмфюрер, — последовал четкий и уверенный, не соответствующий внешнему виду Готовцева ответ.

Туманова едва удержалась, чтобы не вздрогнуть. Только сейчас — слишком поздно! — в голосе Готовцева она расслышала что-то страшное.